Анастасия ЧЕРНОВА. Год 80-летия Николая Рубцова

Встреча поэта с академической наукой

Стихи Николая Рубцова – словно тихая и светлая печаль на грани миров, между сном и явью. Подобно ромашками, что белеют во мгле, зовут своей непознанной и трепетной красотой. Можно ощутить их аромат, почувствовать, как прикасается ветер к нежным, чистым лепесткам, как тревожно сгущается темнота, и огни далеких деревень все явственнее мерцают откуда-то из глубины веков. Все эти простые и одновременно насыщенные богатством звуковых оттенков образы воспринимаются сердцем, интуитивно, но… их почти невозможно постичь разумом, путем интеллектуального анализа. Именно поэтому так сложно говорить о поэзии Николая Рубцова, а исследователей и любителей его творчества подстерегает ряд трудностей, которые, увы, далеко не всегда и не сразу удается преодолеть.

Все проблемы рубцововедения особенно явственно обнаружили себя в ходе научных конференций, которые  прошли  в г. Тотьма и селе Никольское Тотемского района Вологодской области (21-24 января 2016 г.),  в  Москве (24-25 февраля 2016 г.), а также в Череповце (24-25 мая 2016 г.). Порадовал как состав участников, приехавших из самых разных регионов России и Зарубежья, так и общая атмосфера мероприятия – рабочая, заинтересованная и при этом очень теплая и дружелюбная.

На московской конференции, которая проходила в Институте мировой литературы и Литературном институте им. А.М. Горького, продолжилась шлифовка «формулы» поэзии Николая Рубцова.  В чем же все-таки заключается притягательная сила его творчества? Слова-то он ведь использует простые, всем знакомые, а на душу так и ложатся! Многие уверены: если разгадаешь, найдешь ключ к поэтике Рубцова – приоткроется и сущность русской литературы второй половины ХХ века.

По словам Алексея Варламова, и.о. ректора Литературного института, Рубцов стал одним из людей, который разбудил в нем русское чувство. «По своему воспитанию я был классическим советским ребенком, который на вопрос о своей национальности разводил руками. Все мы советские. Когда я впервые услышал Рубцова, его стихи и песни, я испытал очень русское чувство, оно затронуло важные струны души. Думаю, умение Рубцова воздействовать на человека и лично достучаться до каждого сердца – это поразительный дар…»

Для понимания творчества Рубцова душа читателя должна обрести определенные свойства, дорасти, – стать открытой для воздействия его образов. Об этом размышлял профессор Литинститута Владимир Смирнов: «Есть несомненные шедевры. Причем в масштабе всего стихотворения – а не какой-то отдельной строфы, строки, образа или ритма. Просто вся вещь является своего рода совершенством, когда нечего добавить. Все сделано не декларативно, а в традициях русского лиризма».

О формульности поэзии Рубцова, кристальной законченности его образов говорили и другие, отмечая, что по изяществу инструментовки многие стихи Рубцова напоминают символистов конца 19 века, а за пушкинской простотой скрыты колоссальные смыслы. Какие именно? Это раскрывалось в докладах Ольги Москвиной, Ларисы Тимашовой, Аллы Науменко-Порохиной, Веры Филипповой, Галины Прохоровой, Екатерины Никаноровой, Лу Вэнья, Гун Цинцин и др.

Уже традиционной стала тема Рубцов и Есенин. Как правило, исследователи отмечают, что по своей эмоциональной напряженности стихи Николая Рубцова звучат трагичнее, в них больше тревожного шелеста осенних листьев и неясного витания «печальных звуков». Поэтому слова Игоря Волоскова прозвучали неожиданно: «В отличие от Есенина, чей художественный мир знаком с осознанием трагического разрыва с родной крестьянской средой, поэтические творения Рубцова проникнуты гармонией, мудростью, благодарностью судьбе за посланные испытания. Не смотря на мотивы странничества, скитальчества, малая родина для Рубцова продолжает оставаться той духовной скрепой, которая поддерживает его в трудные минуты». Думается, что сравнивая творчество двух поэтов, мы сможем полнее раскрыть нюансы их художественного мира, и эта линия требует углубления. В выступлении Тамары Кудрявцевой Есенин  представлен «крестьянским символистом», а Рубцов «символистом 60-х годов, другой эпохи, другого генезиса».

О символизме в поэзии Рубцова говорилось немало. Впрочем, как показал опыт дискуссий на конференции в Тотьме, эта тема по-прежнему звучит для некоторых чуть ли не откровением. Особенно, для тех, кто пытается анализировать образы Рубцова с бытописательских  позиций. Очевидно, что такой подход не только устарел, но и с самого начала не являлся адекватным и оправданным. Как справедливо заметила Мария Акимова, время и пространство Рубцова зачастую оказывались условными, зато обретало внутреннюю напряженность и динамику сюжета из противопоставлений «свой»  – «чужой», «светлый» – «темный».

При этом мир поэзии Рубцова лишен наносного лака, символы кристаллизуются из глубины реальности, а не создаются искусственно, ради красоты. Это хорошо видно, если сравнить морскую тематику Рубцова и Высоцкого. Такую неожиданную тему предложил доцент Череповецкого  государственного университета Евгений Новиков. «Творчество Рубцова и Высоцкого имеет принципиального различие, не позволяющее излишне сближать их», –  пояснил он. Действительно, если стихи Рубцова наполнены конкретикой  жизни мореплавателя, то художественные образы Высоцкого написаны для фильмов и носят игровой характер: «Морские впечатления Высоцкого были связаны с путешествиями и круизами. Образ мужественного героя, вступающего в борьбу с ситуацией, характерен для массовой литературы. Обратите внимание, что в песнях Высоцкого фактически отсутствует описание моря. Тогда как для Рубцова море – это не только место суровых испытаний, проверка мужества, но и источник высокого поэтического вдохновения. Попытка включить Рубцова в круг бардовской поэзии представляется неубедительной».

Прозвучала на конференции и совсем редкая тема, которую обычно, стараются не трогать. Стихотворение «Добрый Филя» Рубцова. Именно этот образ чаще всего встречает непонимание и внутренний протест у издателей. В этом убедилась сама лично. Статьи, посвященные анализу, например,  стихотворений «Журавли», «Тихая моя родина» или «Видение на холме» охотно публиковали, а вот при упоминании «Доброго Фили» лишь снисходительно улыбались… «Слишком уж просто. Несерьезно. Да это шутка какая-то», –  таковым было их мнение.

 Удивительно, но именно этим стихотворением открылась конференция в Институте мировой литературы! Его прочитала зав. отделом новейшей русской литературы  и литературы русского зарубежья Института мировой литературы  Наталья Корниенко и пояснила: «Мы понимаем, здесь присутствует та простота, которая является самой трудной для исследования». Также она сравнила образ «Доброго Фили», который символизирует русскую судьбу, с «Добрым Кузей» в рассказе Андрея Платонова, юродивого, все отдающего людям. Когда-то Платонов отнес этот рассказ в редакцию «Нового мира» и получил краткий ответ: «Нельзя». Что же, времена и судьбы причудливо рифмуются…

К сравнению творчества Рубцова и Платонова участники конференции обращались еще не раз. Так Сергей Федякин, доцент Литературного института, заметил, что двух писателей роднит ощущение сиротства. Имеется в виду не столько личное сиротство, факт биографии, но переживание сиротского состояния всего мира. «У Рубцова свет идет над землей или от звезд, –  отметил Федякин, –  а земной мир представлен скудным пейзажем, в описании которого продолжается линия Тютчева, когда в бедности светится святость. Постоянно присутствует картина запустения, «тина теперь и болотина», «купол церковной обители яркой травой зарос…». Довольно безрадостный взгляд! Однако свет, который пронизывает рубцовскую поэзию,  пробивается сквозь рубища…»

Прозвучали на конференции и воспоминания о Николае Рубцове. Руководитель Высших литературных курсов, поэт Валентин Сорокин рассказал о том, каким был Рубцов на самом деле, без «черного глянца». По словам Валентина Васильевича, он был доверчивым, мудрым и очень благородно-осторожным человеком. «Поэт и певец. Его стихи неотделимы от песни. Это свидетельствует о том, что слово, которое он брал, по своему свету и благородству – едино с внутренним переживанием поэта. Иногда читаешь стихотворение, смысл и тема нравятся, а изложение – хуже, чем в газете. Это значит, что отсутствует чувство. И слова не идут. Еще он был очень мудрым, уравновешенным: никогда не преувеличивал гнев или горе. А какой он был добрый и верный в дружбе! Мы несколько лет дружили с ним: я учился на Высших литературных курсах. Он даже имена произносил ласково: Ваня – Ванюша, Валентин – Валек. Часто о поэтах рассказывают то, что на самом деле не происходило. Я ни разу не видел, чтобы Рубцов где-то перебрал. Трудно даже назвать еще такого уважительного, благородного человека!

Как-то раз я сижу в редакции журнала «Молодая гвардия». Звонок.

– Валя. Я еду, – говорит Коля. – Зайду скоро.

Приходит. Сидим, разговариваем о том, что денег нет, квартиры нет.

–  Ты знаешь, я был в Обкоме партии, меня принял первый секретарь, мне дают квартиру, издают книгу. Валя, я женюсь. И все налаживается, конец мучениям. Давай, немного выпьем?

–  Ну, давай.

Вина налили, выпили.

– Тебе легче жить, ты старше меня, ну и покрепче, – вдруг заявляет Коля.

Стали мы считать, кто старше, и оказалось, что он на семь месяцев меня постарше.

Вышел его провожать – посадил на троллейбус. Двери закрываются, а он машет, машет мне рукой… Так и попрощались.

Поехал и я домой. Жил тогда в Домодево, сел на электричку. Электричка тронулась и вдруг – липовый лист припадает к окошку. Как так может быть?! Электричка идет – лист крутится-крутится, останавливается – лист замирает. Состав идет с огромной скоростью – лист вращается и никуда не падает. «Это Коля посылает мне привет, - так я подумал. Доехали, выхожу из электрички. Лист упал. До сих пор думаю, что это было?»

Главный редактор журнала «Наш современник» поэт Станислав Куняев, рассказал о том, как впервые встретился с Николаем Рубцовым.

В 1961-1962 годах он работал заведующим отдела поэзии в журнале «Знамя». «Ко мне всегда заходило много студентов, молодых поэтов – это было как раз по пути в Литературный институт. Как не зайти? И вот вечером летнего дня, только я собрался уходить – открывается дверь. Входит человек. Худенький, с костистым лицом, с большими залысинами, в неглаженной рубашке и говорит так робко, что стихи хотел бы показать. А я уже уставший от рабочего дня, начитавшийся рукописей, отвечаю: «Ну, давайте дня через два-три?»

– Да я завтра уеду…

– Куда

– В Вологду.

Ну как тут не посмотреть! Открываю стихи – они были напечатаны подслеповатым шрифтом на старой, видимо, машинке, и вдруг читаю:

С каждой избою и тучею,

С громом готовым упасть,

Чувствую самую жгучую,

Самую смертную связь.

Меня как током ударило!

– Кто Вы? Как Вас звать?

– Николай.

Вот такое знакомство состоялось. После этого мы переписывались… И много других событий было».

«В моем семинаре по текущей литературе был Рубцов,– поделился профессор Литературного института Борис Леонов.– Зашел разговор о Шолоховском рассказе «Судьба человека», и Коля Рубцов говорит: «А жаль, что Шолохов не показал, хотя бы на 2-3-х страничках  пребывание Андрея Соколова в нашем лагере за то, что он был в плену у фашистов. Таких задач Шолохов перед собой не ставил, и поэтому мы имеем Солженицына». Вот его короткое единственное выступление, которое я запомнил на всю жизнь». Воспоминания такого рода ярко характеризует поэта, действительно, помогают раскрыть особенности его лирики.

***

Конференции, которые состоялись в 2016 году, подтверждают: нездоровый интерес к личной жизни поэта, удалось побороть. На протяжении нескольких лет, выступая с рассказом о жизни и поэзии Рубцова в самых разных аудиториях, почти всегда приходилось отвечать на один и тот же вопрос из зала: «Ну… а как, как он умер-то? Что там произошло?» – в глазах неподдельный интерес и даже аппетит, будто сейчас я выну из своего кармана кусок вкуснейшего пирога и положу на блюдечко. Иногда в порядке эксперимента говорила, что не знаю. Тут же выяснялось, что человек, задавший вопрос, в курсе всех самых последних открытий и «нонсенсов», и какое удовольствие вспомнить ту крещенскую ночь еще раз!  Да и за чашечкой чая  поклонники творчества Рубцова предпочитают беседовать именно на эту тему. Пожалуй, это и есть обратная сторона явления, когда поэт «живет в своем народе». Как верно заметил Владимир Павлович Смирнов, «Встреча Рубцова с академической наукой – это хорошо, слишком часто он попадал в руки безграничных любителей».  

Впрочем, полностью избежать выступлений на подобные темы пока не удается. Таким любителям вовсе не интересен художественный мир Рубцова, не случайно они не задают вопросов по тематике докладов, их не привлекает дискуссия о символизме, особенностях поэтики Н.Рубцова… «Зачем писать диссертации и книги? – говорят они, – надо собирать воспоминания. Вот человек, который однажды в окно увидел Рубцова, а вот кондуктор из трамвая, в котором он ехал»…

Вторая печальная тенденция, которая все еще проявляет себя, – это бесконечный поиск виноватых. Это и город, и писательская организация, и друзья. Воспоминания, прежде всего, характеризуют самого рассказчика, специфику его восприятия и душевного устроения. Одно и то же явление каждый человек и видит и интерпретирует по-своему. Это интересно, полезно – но от подлинного Рубцова может увести ой как далеко.

Другое дело – сама поэзия, именно здесь и надо искать Рубцова, образ его мыслей, его нравственное кредо, особенности мироощущения. Сама поэзия первична, а потом уже сквозь призму поэзии можно будет проверить на подлинность выуженные из контекста якобы произнесенные Рубцовым слова и самые разные характеристики.

Несмотря на все это, в 2016-ый, юбилейный год, изучение поэзии Николая Рубцова вышло на новый уровень, и продолжает свое  развитие.

Илл.:

Фото 1: Торжественный момент конференции в Литературном институте

Фото 2: Выступает Валентин Сорокин

Фото 3: Максим Скороходов, Анастасия Чернова