Павел ЛАВРЁНОВ. Коллекция Зильберштейна

Собрание картин, рисунков, графики Ильи Самойловича Зильберштейна выставлялось в отделе личных коллекций музея изобразительных искусств имени А.С. Пушкина шесть месяцев, а пойти на неё довелось лишь под закрытие, в самом конце. Погожие первооктябрьские воскресные дни, обновлённые исторические улицы и переулки Москвы, беззаботные лица людей, спутники, тоже хотевшие посмотреть коллекцию, настрой собственный — всё способствовало встрече с искусством.

Три этажа и на каждом по нескольку зальцев, увешанных с проходами вкупе первостатейными произведениями. Западноевропейская графика XVIII – XIX вв. занимала площади немалые и ошеломила набором звучных имён: Элизабет Луиза Виже-Лебрен, Жан Франсуа Жанине, Тобиас Верхахт, Исаак де Мушерон, Карл Гампельн, Фюссли Младший, Фогель. А второй зал, продолжавший звёздную плеяду, носил ласковое, милое название «Россика» и собрал работы иностранцев, потрудившихся на благо России и запечатлевших её изнутри: Жан Бальтазар де ла Траверс, Чарльз Камерон, Бенджамин Патерсен, Кваренги, Гонзага, Жан Франсуа Тома де Томон, Жерар де ла Барт. Коллекция западноевропейской живописи тоже не дала передохнуть — Ансельм Франсуа Лагрене, Карл Вильгельм Фридрих Эстерли, Янош Робауэр, Нарцисс Виржиль Диас де ла Пенья, Ян Баптист Босхарт II, Ян ван Бейлерт, Питер Борм.

Русская графика пустила мысли в совершенно другом направлении. Наряду с рисунками И.Е. Репина «Портрет В.В. Стасова», «Максим Горький читает свою пьесу “Дети Солнца”», «Толстой в яснополянском кабинете под сводами», работами Врубеля, Серова, Васнецова, оказалось много эскизов к всевозможным пьесам, эскизов костюмов для балета Стравинского «Петрушка» (русские сезоны Дягилева), балета на музыку Глинки «Арагонская охота», выполненных, соответственно, художниками Бенуа и Головиным.

Когда калейдоскоп имён и жанровое разнообразие перестали вмещаться в памяти, ко мне неожиданно подошла седенькая, невысокого роста служительница музея и, поманив к витрине, показала на отдельно лежавший под стеклом рисунок: «Вы посмотрите, посмотрите, вы видели этот шедевр?!» Я склонился к стеклу, чтобы получше рассмотреть работу и ещё на прочтя имени автора, вдруг почувствовал некое дыхание, исходящее от листа бумаги. Так обычно дышат тексты классических произведений, устанавливая с читателем ту самую таинственную связь, благодаря которой они становятся всенародно любимыми. Рисунок был сделан Михаилом Юрьевичем Лермонтовым и, казалось, вобрал в себя всю гамму его творчества, все настроения его поэзии, прозы. «Ночной пейзаж», так назывался этот небольшой шедевр. Мятущиеся на небе чёрные облака, устаивающие на ветру деревья, примятые порывами ночных вихрей травы, овражек, беленькая одинокая хата, стремнина внизу. Исключительно лермонтовские печаль и тревога, заставляющие изнывать душу. Не сдерживая эмоций, я произнёс вслух: «Гений! Гений! Гений!»

Довольная моим невольно вырвавшимся восклицанием смотрительница повлекла меня дальше. Подведя к очередному рисунку, висевшему на стене, предложила: «Смотрите!» Рисунок Александра Павловича Брюллова изображал княгиню Н.С. Голицыну, сидевшую на открытом воздухе (1822-1826 гг.). Выждав необходимое время, смотрительница отвела меня к противоположной стене: «А теперь смотрите здесь». На рисунке извергался вулкан. «Сюда, теперь пойдёмте. Видите?» На третьем рисунке, помещённом в витрину, был изображён тот же вид. Сотрудница смотрела на меня смеющимися глазами, пока я складывал в голове картинку из предложенных пазлов. На всех трёх рисунках был изображён Неаполитанский залив с вулканом Везувий. О том, что во всех случаях это именно Везувий, говорило очертание соседней островерхой горы, её линию нельзя спутать. О географии же итальянского местечка гласила надпись под тем самым третьим рисунком Сократа Максимовича Воробьёва: «Вид на Неаполитанский залив». В первом случае вулкан был спокоен, о его буйном нраве говорил лишь исходящий из жерла дымок, на рисунке втором, Емельяна Михайловича Корнеева, вулкан извергался, «Извержение Везувия, случившееся 18 августа 1805 года»; на третьем рисунке «Вид на Неаполитанский залив» С.М. Воробьёва шлейф дыма тянулся вдоль побережья, напоминая о хрупкости живописнейшего пейзажа и отсылающий к Помпеям и Геркулануму погибшим из-за Везувия в 79 году нашей эры. А в 1833 году брат Александра Павловича Брюллова, Карл Павлович Брюллов картину «Последний день Помпеи» написал, красоту Ужаса увековечил в истории! Зачтя урок, сотрудница отпустила меня.

Зал Русской живописи поначалу несколько разочаровал, в произведениях Л.И. Соломаткина «По канату», С.Ф. Щедрина «Вид в окрестностях озера Неми», М.И. Лебедева «Пейзаж» чувствовалось чрезмерное влияние итальянской живописи, не добавлявшая творчеству художников ничего нового, но лишая их самобытности. Задержала картина Ивана Захаровича Летунова «Русские бани», где вместо бытового действа изображалось, скорее, омовение, очищение от грехов, с телами белыми, исключительной чистоты, здоровой блестящей кожей. «Портрет И.А. Крылова» кисти Яна Ксаверия Каневского тоже остановил. В противовес современным отечественным насмешникам по поводу небрежного отношения баснописца к своей внешности, на картине польского художника Иван Андреевич показан, как и подобает, человеком, живущим здоровым внутренним миром. И Шишкин восхитил своим «Солнечным днём», придав эстонскому лесу (Мерикюль) русский колорит: могучая, полная безудержного света природа, её безусловное торжество. И совсем неожиданно развеселила картина И.Е. Репина «Украинка». В лице и фигуре девушки заложено столько задора, простоты, порывистости, весёлости, что без улыбки на неё нельзя было смотреть. Бесхитростный хуторской наряд, ожерелье из ярких крупных бус на загорелой шее и целый букет полевых цветов в волосах иллюстрировали ту Малороссию, какую так изящно и тонко передали в слове Гоголь, Бунин. Вразрез впечатлению, оставшемуся после непорочной репинской «Украинки», зал с рисунками декабриста Н.А. Бестужева встретил катастрофической немотой. Покружив бесцельно по залу, приткнулся к отдельно вывешенному «Портрету М.Н. Волконской» Карла Петера Мазера и долго вглядывался в её черты. Прямой взгляд, под которым можно сробеть, глубокий и пристальный, говорил о непреклонности натуры и объяснявший её решение следовать за мужем в Сибирь. Нерассуждающая преданность, беспримерная верность любящей и любимой жены, готовой, если понадобится, взойти бестрепетно даже на эшафот.

Жанровое ли разнообразие произведений с обилием имён, мои спутники, вольно говорившие в музее по телефону, собственная ли неготовность, а удовлетворения, что называется, от встречи с искусством, не наступило. На следующий день решил идти на выставку снова, к тому же, прогулка по Москве органично дополняла программу.

Выйдя из метро за пару станций до Пушкинского, я долго петлял по светлым улочкам, разглядывал, как будто впервые, дома, прикасался к их стенам, трогал фигурные дорожные столбики, обновлённые кованые решётки дворов и убеждался, что вымощенная новенькой гранитной плиткой Москва теперь будет краше любого Иноземья. Глядя на лица людей, думал, что исполненная с хорошим качеством и вкусом городская среда не просто облегчает жизнь, но и успешно воспитывает человека, вызывает у него уважение к самому себе, заставляет граждан более внимательно относиться друг к другу. И ещё думалось, что в жизни вновь появляется ощущение прочности, какое было в семидесятые годы прошлого века.

Прогулка по городу и вправду подготовила к восприятию выставки. От автопортрета Элизабет Луизы Виже-Лебрен, встреченным первым, повеяло нежностью, изяществом, одухотворённостью. Красивое лицо в обрамлении вьющихся локонов, женственность, что не всегда бывает у деятельниц искусств. «Римский храм» Жана Франсуа Жанине источенный временем, но хранящий классическое совершенство, с прочными стенами, как символом незыблемой эстетической мысли. Акварель «Скалистый пейзаж» Тобиаса Верхахта напротив, показала человеческую малость среди циклопических скал, взнесённых к высокому, увенчанному радугой небу. Исаак де Мушерон в своей акварели «Терраса в парке» опять возвращает к классике, демонстрируя строгость, изящество архитектурных линий. Объединил впечатление от предшественников Карл Гампельн, в «Портрете офицера 13-го гусарского ингерманландского полка» явлена та порода людей, которая во все времена составляет цвет нации. Благородная осанка, прекрасно сидящая форма, длинный, широкий палаш в руках, как символ мужественности и залог побед, свершённых и будущих. Всматриваясь в спокойное выражение лица ингерманландца, видишь в нём нерассуждающую готовность послужить Отечеству жизнью. С этой работой перекликается и, одновременно, противостоит ей «Портрет молодой женщины» того же автора, выказывающий без стеснения призывную чувственность и полноту душевных, физических сил. Мужественность и женственность, сдержанность и пылкость, неуступчивость и податливость — два начала олицетворяющих полнокровную жизнь. А далее, словно играя со зрителем, следующий художник, Генрих Фюссли, изображает огромные скалы — «Горный пейзаж» — похожие на окаменевших Атлантов, держащих на плечах небеса, а Фогель в «Пейзаже с мостиком» как бы в пику мрачноватому Фюссли представляет трогательную пастораль, какую обычно мыслят себе романтики и в какой они хотели бы, наверное, жить.

В работах иностранцев, создававших произведения о России и показанных в знакомом уже по первому заходу разделе «Россика», важным показалось не «что» было изображено на картинах и рисунках, а «как». И вот почему: у многих отечественных художников, живи они хоть девятнадцатом в веке, хоть двадцатом, прочно вошло в привычку изображать народ непременно страдающим, буквально изнемогающим от тягот труда. Разговор идёт, конечно же, о дореволюционной России. На строительстве Петербурга, например, лапотные крестьяне всегда почти что утопают в грязи, натуральным образом рвут жилы, волоча из последних сил брёвна. И складывается впечатление, что осталось добавить надсмотрщика с плетью в руке, чтобы получилась банальная картинка какой-нибудь американской плантации. В тех случаях, когда показан быт рабочего люда или, опять же, крестьян, непременно присутствует грязца, пусть даже и в самом малом объёме. В достатке у художников и полуразвалившиеся избы, и пьянство, и нищета. Как ни странно, а именно иностранцы опровергают подобные устоявшиеся представления. Так «Вид на Академию художеств» Жана Бальтазара де ла Траверса прямо говорит о восхищении художника городской архитектурой, его любованием строгостью линий построек, отражением в водных каналах северного неба. Санкт-Петербург у него неповторим! Швед Бенджамин Патерсен в аналогичной картине, «Вид на Зимний дворец и постройка Биржи по проекту Кваренги», через частный сюжет о строительстве Биржи передаёт этакое инженерное конструирование России, тщательно выверенное установление Государства, всеобщее облагораживание страны.

Наиболее полно отразил внутреннюю российскую суть и правильно её понял шотландский архитектор Чарльз Камерон. Его рисунок под названием «Проект паркового павильона» (около 1780 г.), сделанный акварельными красками, тушью, пером выглядит на первый взгляд просто: греческая колоннада и скульптура внутри. На самом же деле, при неспешном рассмотрении открывается, что колоннада — это ни что иное, как элемент великого и прочного храмового комплекса, олицетворяющего собой Государство Российское, а исполненная совершенных форм и помещённая по центру скульптура призвана символизировать душу российского народа. К такой мысли подвели две небольшие детали композиции: стрела в руке скульптурного изображения, опущенная остриём вниз, и невесомая, опоясывающая фигуру туника, частью развевающаяся на ветру. Миролюбие в сочетании с умением постоять за себя и природная лёгкость, незлобивость характера, душевного уклада, оберегаемого и свято чтимого Государством, построенного, в свою очередь, по проекту гениального архитектора. Вот что означает, по-моему, этот небольшой художественный шедевр. Я долго разглядывал рисунок и не думаю, что замысел ваятеля неправильно растолкован мной.

Об уважительном отношении к народу России говорит ещё одна картина из коллекции Зильберштейна «Серебренические бани в Москве» работы Жерара де ла Барта. Здесь традиционная, естественная для русского человека процедура показана художником как некий обряд, соединяющий в себе языческую античность и таинство омовения первых христиан. И в эту же копилку ещё одна вещь: «Вид Ниловской пустыни от озера Селигер» Жана Бальтазара де ла Траверса, представляющего монашескую пустынь Эдемом, в том смысле, что некогда потерянный рай, вновь обретён людьми и не где-нибудь, а именно в русских землях. Ну и последний пример на эту тему, картина «Семейный портрет» (1857г.) немецкого художника Карла Вильгельма Фридриха Эстерли. Сюжет отображает образцовый семейный уклад трёх поколений. Сын-военный, пошедший по стопам отца, любящие жена и мать, дети. Картина написана с тщанием немецкого педантизма и, если бы не рисунок Двуглавого орла на листке, приколотого к стене комнаты, эту русскую семью можно запросто спутать с немецкой. Главное, что ценно в благородном семействе, судя по атмосфере сюжета — живое воплощение в нём христианских заповедей. И самое-самое последнее, «Портрет графа В.В. Орлова-Денисова» (1811г.), написанный венгерским художником Яношем Ромбауэром, в ком без труда узнаются толстовские герои романа «Война и мир», вспоминается бравый гусарский поэт Денис Давыдов и всё вековое сословие блестящих офицеров России.

Среди разнообразия собранных в коллекции произведений привлекает «Натюрморт» Яна Баптиста Босхарта II — огромный, в рост человека букет цветов в вазе, брызжущий силой красок тугих распустившихся бутонов. Цветение яркое, полнокровное, как будто это благоухает сама жизнь, а тёмный фон, из которого проступает охапка цветов, подчёркивает силу, торжество земного бытия. Картина Яна ван Бейлерта «Гранида» середины XVII века тоже задерживает внимание. Написанная на распространённый сюжет о заплутавшей в лесу дочери царя, которую случайно находит пастух и потом, конечно, в неё влюбляется, интересна тем, как изображена красота, свежесть юности. Обнажённая грудь девушки дышит целомудрием и ожиданием любви. Простота одеяния, двойная нитка жемчуга на шее, отливающая изнутри перламутром раковина в руке, приоткрытые губы — призыв и выражение любовного чувства. Соседствующая «Флора», богиня цветов, тонкой кисти голландского художника Питера Борма (Борна), напротив, чрезвычайно обольстительная.

В череде произведений раздела русской графики, несколько утомительной из-за всевозможных изобразительных новшеств, на глаза попался «Портрет Айседоры Дункан» пера Л.С. Бакста. Танцовщица нарисована без художественных прикрас, развенчанная, как бы, в своих ипостасях, может быть поэтому обдумывание портрета перебил вопрос, зачем в неё влюблялся Есенин? Зато утешила васнецовская Царевна-Несмеяна, не смотря на выбранный художником холодный цвет, красавица истинно сказочная, таинственная, притягательная до сладкой жути.

Итожила выставку портретная галерея декабристов. По иронии судьбы под неё был отведён минус первый, подвальный этаж толщиной стен, отсутствием окон, низкими дверными проёмами схожий с казематом для особо опасных преступников. Фотографически точные портреты в исполнении Николая Александровича Бестужева создают довольно полное представление о его сотоварищах-сидельцах, дерзнувших сотрясти устои Государства. М.А. Бестужев, И.А. Анненков, Н.М. Муравьёв, Якубович, Лунин, Одоевский, Кюхельбекер — по рисункам о каждом из них можно составить определённое мнение. В этом отношении, особенно показателен Кюхельбекер, на портрете он весь наружу. Поглощённость мыслями, обращённый в себя взгляд, тонкая, матовая кожа говорят о его нервности, готовности взволноваться по пустякам. Объединяет всех декабристов одна общая черта — духовная цельность. И вот что интересно, вне зависимости от твоего отношения к событиям 14 декабря 1825 года, лицам этих людей веришь!

Перед тем как покинуть музей, я поинтересовался дальнейшей судьбой коллекции и услышал хорошую новость: в 2019 году будет открыто новое здание и там на постоянной основе разместится всё собрание Зильберштейна.

16 октября, 2016 г.

На илл.: Н.А. Бестужев. Портрет А.И. Одоевского