Алексей ГУШАН. Две ковриги ржаного счастья

* * * 

Здесь всё, как прежде… Там, где был сельмаг, 
Единственный фонарный столб хиреет, 
Кренится набок: так ему виднее, 
Что дело с освещением – табак. 

Мост на реке скрипучий, подвесной 
Пока ещё работает исправно, 
Соединяя левый берег с правым 
В бескрайний холод и в случайный зной. 

И всё, как прежде, кажется, но так, 
Как прежде было, быть уже не может. 
День ото дня настойчивее, строже 
Безлюдного зазимья каждый шаг. 

Смекнув, что дальше некуда годить, 
Дома, амбары, бани, сараюшки 
Боками прижимаются друг к дружке, 
Не ведая, что будет впереди. 

А впереди известная пора, 
Но так её ещё не проходили – 
Последнюю старуху проводили, 
Последнюю избу заколотили 
Вчера…

УМИРАЛ ДЕД

Дед быстро сдал. Но жизненный уклад

Менялся трудно, всё внутри ломая.

Мутнел его когда-то ясный взгляд,

И дед курил, с постели не вставая.

Он встал бы, только ноги – вот беда –

Не держат. И лежать уже нет мочи.

А так бы походил туда-сюда,

Глядишь, и ночи стали бы короче.

Сражённый новым веком наповал,

Он понимал – свеча вот-вот потухнет…

Дед умирал, а внук его на кухне

Из дерматина куртку примерял.

МАТЕРИ

Хорошо переждать ненастье
В светлом доме да у огня.
В этом доме ржаное счастье
Ты готовила для меня.

Приготовила, песню спела,
Чтоб всё ладилось лет до ста.
– Ты сама-то, родная, ела?
– Я сыта, дорогой, сыта.

Обходили меня напасти,
Ведь сума не была пуста.
Две ковриги ржаного счастья
Я сумел для тебя достать.

Хоть краюху себе взяла ты?
Ни к чему задавать вопрос.
С аппетитом жуют внучата
Те ковриги, что я принёс.

Ты же песню свою запела,
Чтоб всё ладилось лет до ста.
– Что ж ты, милая, не поела?
– Я сыта, дорогой, сыта.

ЧУЖИЕ ЯБЛОКИ

– Эй, паря, и не стыдно воровать?! –
Услышал и застыл, не понимая,
За что же можно вором называть,
Когда вокруг земля – моя, родная?!

Был вечером тяжёлый разговор.
Я подошёл к подвыпившему деду.
– Малой, не думай даже. Ты не вор.
Запомни только, что и дом, и двор
Теперь не наши – продали соседу.

Жизнь разделило чёрною межой
На до и после. Я смотрел впервые
Туда, где дом чужой и сад чужой,
И яблони, и яблоки чужие.
 

ДЯДЯ ВАНЯ

Бутылка портвейна, конфета
(Чрезмерность в закуске претит),
"У церкви стояла карета..." –
Над улицей сонной летит.

Уткнувшись в подушки, старухи
Ворчат еле слышно: "Смутьян".
Кружат над округою звуки,
Портвейн наполняет стакан,

И слёзы... Зелёного змия
Те слёзы – гони их взашей...
Молчи! То рыдает Россия
О жизни пропащей своей.
 

* * * 

По земле туман рассветный стелется, 
Дым печной струится в небеса, 
Осень, как таёжная медведица, 
Глубже пробирается в леса. 

Впереди дорога угасания. 
Как бы ни петлял надежды след, 
Северное хриплое дыхание, 
Сонного предзимья силуэт 

Близятся – уже не за чащобами! 
Не с того ли в избах огоньки 
Кажутся роднее мне особенно 
В эти беспросветные деньки? 

Годы, словно листья, осыпаются… 
Снова вижу за окном моим – 
Утренний туман к земле ласкается 
И уходит в поднебесье дым.
 

БЫЛОЙ РУСИ

Когда свои бетонные объятья
Сжимает город, из последних сил
Я рвусь туда, где в разноцветном платье
Стоит краса уже былой Руси.

Я с ней пройду, как с лучшею подругой,
По улочкам забытых деревень.
В густой траве некошеного луга
Останется минувший летний день.

А вечером на стареньком крылечке,
Когда вокруг не будет ни души,
Краса шепнёт заветное словечко,
Одно словечко нужное: "Пиши."

И я пишу о северных зарницах,
О клюкве, о колодезной воде,
О том пишу, как безутешно птица
Рыдает о сорвавшейся звезде,

Как дождик будет с этой птицей плакать...
Уеду я. И с ворохом стихов
По городу, как деревенский лапоть,
Пойду меж серых каменных домов.

Кому стихи?! Бери! Отдам задаром!
В ответ гудки, ворчание машин.
И я бреду с диковинным товаром
В людской толпе один, совсем один.

ЗАБЫТЫЙ НОВЫЙ ГОД

Я видел брошенную ёлку,
Одну на ёлочном базаре.
Иные вон в колонном зале,
А эта мёрзнет втихомолку.

Иным шары, цветы, гирлянды,
А этой только пыль с дороги
Да постового голос строгий.
Гудят кремлёвские куранты.

Куранты местного разлива
Молчат, отсчитывая что-то.
У каждого своя работа.
А я иду неторопливо.

Мне жаль и ёлку, и куранты.
Мне жаль ночного постового.
И нет ни капельки живого
В том, что желают транспаранты.

ПРЕДЗИМЬЕ

В Присвирье предзимье сурово.
Безвьюжный кончается срок.
Стихает осеннее слово,
Слетает последний листок.

Людское тепло выдувая
Из полузабытых домов,
Ветра над деревней летают
И стонут меж чёрных стволов.

И, кажется, всё опустело,
И жизни здесь, кажется, нет.
Но утренним светом несмелым
Умоет просторы, и белый
Вдруг чей-то мелькнёт силуэт.

Живой человек?! Неужели?
В такой бесконечной глуши,
Где сосны, берёзы и ели,
Есть место для этой души?!

Знать, дело какое-то держит
Её в молчаливом краю.
И жизнь одинокая брезжит,
И тянется к новому дню.

Ветра и студёные вьюги,
Молю, отложите свой срок.
Пусть в этой пустынной округе
Горит хоть один огонёк.

Моей захолустной отчизны,
Прошу, не сметайте следы.
Мне эти осевшие избы,
Мне эти дороги нужны!

И эти родные могилы,
И эти простые кресты...
Деревня, дай Бог тебе силы
Дожить до далёкой весны!

ЮРЬЕВ ДЕНЬ

Снег валит. Раздолье детворе.
Снежный бой на каждом перекрёстке.
Белое в новинку в декабре.
Отскрипела старая повозка.

Ей теперь заслуженный покой
До весенних беспокойных трелей.
Мир сейчас доверчивый такой,
Как новорождённый в колыбели.

Молодежь, как стайка воробьёв,
Пролетит, других не замечая.
Принесу домой охапку дров
Из заиндевелого сарая.

Всё вокруг сверкает и спешит.
Лишь сосед с изогнутой клюкою
У колодца молча постоит
И пойдёт, качая головою.

– Что не весел, дедушка Фома?
Оглянись-ка, красота какая!
– Нонче будет лютая зима!
Слышишь, как в колодце завывает!