Зоя ПРОКОПЬЕВА. Розовый куст
Отрывок из романа «Своим чередом»
…На тринадцатые сутки к вечеру поезд остановился.
— В-выходи! — пронеслось по вагонам. И народ высыпал.
Кругом тайга. Холодная тишина. Сумрак. Человек, ухватившись за поручни головного вагона, приподнялся, откашлялся и сказал народу:
— Все вы будете жить здесь. Валить лес. Следом идет вагон с провизией, инструментом и руководящим составом. По предписанию вы должны поселиться в пяти километрах на юг от путевой ветки, а пока... — Он устало оглядел толпу. — Старшим назначаю вот тебя, — и ткнул пальцем в сторону Нила. — Фамилия?
— Краюхин. Только какой из меня старшой, есть и постарше, поумнее. — Нил с надеждой поискал глазами Калину.
— Постарше и поумнее приедут. А пока будешь отвечать ты. За всех. Ясно?
— Ясно, — нехотя согласился Нил.
— Вот списки людей. Триста двадцать два человека. Не отцепляясь от поручней, человек протянул бумаги Нилу, а в толпу бросил:
— Очистить вагоны! — И тихо сказал Нилу:— Вот что, по правде говоря, я не знаю, когда придет вагон. — И виновато добавил:— Я ничего не мог сделать, я даже не мог накормить машинистов. Ты людям не говори об этом.
— Где мы? — спросил Нил, разглядывая меж колес заржавевшие рельсы, по которым, видать, не так-то и часто ходили составы.
— Северная область. Станция Петушки отсюда в пятидесяти километрах. Ты поговори с обходчиком, разузнай местность. Ну, Краюхин, живи... Я в Петушках попытаюсь пробить для вас что-нибудь. Давай! Побереги народ, — и с облегчением махнул рукой машинисту.
Поезд робко, как-то виновато, гуднул и дал задний ход. Разъединенные рельсами сумерки сомкнулись. Уныло стояли могучие деревья. Роились комары. Пахло прелью, и тянуло от леса холодной сыростью. Хныкали дети. Понурая толпа в триста с лишним человек стояла не шевелясь.
Надо было спешить. Что-то делать, а Нил все стоял, опустив голову, и долго, тягуче думал.
Подошел Калина и сказал:
— Нда-а...
Подошел испуганный обходчик, сухонький, морщинистый мужичонка, и, открыв рот, уставился на толпу.
— А где река? — спросил Нил.
— По ту сторону... в распадок — верстах в трех...
— Ну, спасибо, — обрадовался Нил. — Мы пойдем туда. А как хоть звать-то?
— Трофимом.
— Трофим, а не дашь ли ты нам на время пилу да топор? Я самолично верну тебе дня через три. Да, если есть какого-нибудь железа, ну кусков рельса или хоть что-нибудь железное.
— Это доб-бро есть. Колесо паровозное, болты, гайки, рельса вон старая есть. — Что-то сообразив, обходчик закивал головой:— Кувалду дам, топор дам, пилу дам, зубило дам, ножовку по железу дам. — Поглядел на весь табор:— Ах ты, осподи, что деется на земле — диво, да и только. Вроде и не цыгане, а с места на место... Ладно, мешка два картошки дам. Мало у меня соли, ну да чуток и соли дам...
— Спасибо тебе, Трофим, от всех нас — мы в долгу не останемся. Калина Иваныч, давай нашенских к Трофиму, — сказал Нил, — а я пока из других деревень... Да вот они и сами.
От толпы отделились четыре мужика, по двое от каждой деревни.
— Говори, что делать?— твердо спросил один, обросший рыжей щетиной. — Дело-то к ночлегу.
— Одеть во все теплое ребятишек. Как, мужики, здесь заночуем или пойдем? — прокричал Нил.
— Давай уж сразу до места! — загалдели мужики.
— Правильно! — воскликнул Иван Востриков, вцепившись намертво обеими руками за мешок с кустом розы, бутоны розы на всю дорогу в вагоне закрылись, а тут вдруг начали раскрываться.
— Тогда шевелись! — снова прокричал Нил. — Бабы пусть идут налегке. Хворых придется нести. Нам бы успеть до ночи выбрать место...
— Успеем! — пообещали мужики.
— Да, вот еще что, мужики, с бочек, что были в вагонах, снимите обручи.
Вскоре вернулся обходчик, с ним трое мужиков, нагруженных мешками с инструментами. На плече обходчика болталось старенькое ружьишко.
— Давай, — сказал он Нилу, — я отведу вас. Старуха отпустила на ночь. Места и тропы я знаю.
— Веди, Трофим.
Не успел Трофим шагнуть, как на глазах у всех расцвел, вспыхнул куст розы алым светом и поволок за собой Ивана Вострикова вперед — озарять дорогу.
Густились сумерки. Обессиленный долгим переездом, народ уже ничему не удивлялся, шел молча, обходя мочажины и скалы.
Человек десять, меняясь, волокли рельсину. Нил шел с Калиной, смотрел под ноги и делал все, что оставалось ему делать, — думал и думал.
Стояла середина августа; ночи уже были стылые. Лист на березе желтел.
Долго спускались по камням в распадок, наконец Трофим остановился и убежденно сказал:
— Здесь!
Нил остановился тоже и стал ждать, когда подтянутся все.
Тут розовый куст вдруг вышагнул из мешка, развернулся и врос посередь небольшой круглой полянки, которая тотчас осветилась ровным алым светом. Замерли причудливые тени могучих деревьев, замолкли птицы и комары, а над головой раздвинулись тучи и заговорили бледные крупные звезды. Затихшие люди услышали в себе их тонкие, радужно мерцающие голоса, услышали горячий ток собственной крови, гулкие удары сердца, чувствуя в себе что-то странное: не то желание взять и взлететь, не то упасть в эту мягкую, пахучую лесную подстилку под ногами и зарыться в нее головой, и уснуть, и никогда не проснуться.
А в это время Иван Востриков, недоверчиво хватаясь за пустой мешок, шептал что-то безумное самому себе, пока что-то не надоумило его посмотреть вокруг и в небо.
— Ой! — восторженно закричал Востриков. — Мужики, тут ничего не надо садить! Сад-от райский вот он! — и щедро обвел рукой поляну и дерева. — Мужики, вот он!!!
Иван вначале медленно, по-журавлиному, завышагивал вокруг розового куста, потом быстрее, быстрее и вдруг прытко забегал, забегал, замахал руками — вот взлетит. И он бы взлетел, если бы не Харя, которая в этот миг подвела весь выводок, поймала рукой Ивана за шиворот и кротко сказала:
— Не ревите, дети, вот он ваш батя — любуйтесь. А Нил все стоял и думал, и ждал, когда подойдет весь народ.
— Нда-а, — сказал Калина. — Где-то теперь наш Бе-дяев?
— Может, догонит? — вздохнул давно отрезвевший Лукьян Лукьянов и твердой рукой помял лицо, потряхивая головой, чтобы лучше разглядеть куда попал.
— Навряд ли, — усомнился Фофанов, все еще держа на руках, как малое дитя, отца Сидора, захворадшего в дороге после долгого спора с самим собой о смысле жизни. С крупного лба Фофана градом валил пот на немощную повислую руку отца Сидора.
— Вначале, мужики, — громко заговорил Нил, — костры — штук десять, потом рубите лапник и жерди. На место костров ставить шалаш ребятишкам и бабам... Бабы, выберите меж собой старшую, все, у кого что есть, — вместе, только ребятишкам и хворым... Рыбаки есть?
— Есть! — отозвались чуть не все.
— А те, которые умеют плести сети? Отозвалось намного меньше.
— Соберите у баб нитки и начинайте плести у костра сети. Кузнецы есть?
Отозвалось трое.
— Идите сюда, разводите большой костер. Будем ро-бить... Плотники есть?
— Есть!
— Выберите меж себя старшого. Надо ставить дома. Лес начнем валить ночью.
— Охотники есть? Эти есть, — усмехнулся Нил. — Как хотите, мужики, ловите зверье...
— А зачем? Завтра ведь подойдет вагон!— выкрикнул кто-то.
— Вот что, мужики... Я врать не намерен. Состав, может, будет, а может, и нег. Будет — хорошо! Ну, а не будет? Тогда как?.. Давайте решать: ждать ли вагон али думать о себе? Сейчас август. Недели через две полетят белые мухи. Я бывал в подобных местах и знаю — морозы до сорока, иногда и более. У нас — хворые, ребятишки, бабы. Все раздеты. Перин и крыши, как видите, нет. Ближе станции Петушки — а Петушки за пятьдесят верст — нету... Ну? Чего молчите? — сжав кулаки в карманах стеганки, срывая голос, закричал Нил.
Ребятишки ревели. Бабы всхлипывали. Мужики молчали. Из-за низкой тучи выглянула ущербная, бледная луна. Начала падать холодная роса.
— У нас в Глинушах, — подошел один старичок с бельмом на глазу, — все почти гончары. Глину бы найти — посуду, корчаги, игрушки, всякие...
— А кирпич для печей? Сможете?
— Глину бы, сможем. Кирпич — дело нехитрое.
— Глину найдем! — отозвался Трофим-обходчик. — Завтра сведу.
— Кирпич — это хорошо! — Нил подошел поближе к умному старичку. — Спасибо, дедунь! Плотники, берите пилу, и чтоб к утру была пара хоть каких, но лодок. Сухостоя здесь полно! Всем остальным сейчас — костры, шалаши и расчищать поляну. Давайте, мужики!
Нил отошел, пробрался сквозь молодой пихтач, сделал свое малое дело и тут же сел на землю и обхватил руками голову.
Так его, скорчившегося, и нашел Калина. Сел рядом. Опустил на плечо Нилу тяжелую руку.
— Буде, сынок, буде... Я старый, а ты соберись, скрепись. И впрямь ведь пропадает народишко. Ты давай шевелись, а то совсем душа запекется.
— Как же, как же это мы Ульку-ю вашу потеряли, а? Одну оставили... Сбегу я отсюда...
— Ну буде, буде... Мы ей напишем, приедет. А сейчас ты давай — народ ждет.
— Да я на каждой станции бросал письма. А она там одна... — вздохнул, — сбегу я...
— Не мели! Вишь время-то какое. Пошли, Нила, — мужики ждут, мастерить будем, а то Трофим возьмет да и уйдет... Мужик-то какой, а! Старуха его ворчит, а он нам половину картошки отвалил. Струментом снабдил... Нда-а, жисть!.. — вздохнул Калина и посмотрел на проклюнувшиеся меж бегучих туч звезды. — Вишь ты — сияют. Ну, вставай...
Уже полыхали костры, вжикала пила, суетились бабы — в котелках, в кружках кипятили воду.
И среди всего этого ночного таборного хаоса тонул уже охриплый плаксивый крик Ивана Вострикова:
— Люди-и и мужики-и, не губите деревья! Мужики-и, это же сад! Это же сад! Сад! О господи-и, господи-и, да где же ты? Да что же ты творишь, сволочь такая?..
Господь бог молчал. И молча, безропотно валились вековечные дерева.
Востриков метался от одного к другому, но ему никто не внимал. Под конец он, видать, приустал кричать, выхватил пилу у Лукьяна и в паре с неутомимым Климом Ивиным принялся остервенело пилить комель лиственницы, ворча себе под нос:
— Сад!.. Господь бог!.. Утворил, сволочь такая, ишь ты... Х-ха! Райский!..
Трое кузнецов ладили из коротких кусков рельса на свежеотпиленном комле что-то вроде наковальни. Около них вертелся Трофим.
— Ты, мил человек, растолкуй своим бабам: ягоды здеся полно, малина отошла, а брусники красно. Грибов полно. По логам — черемуха, — говорил Трофим подошедшему Нилу. — Тут, за горушкой, — озерко, рыба есть. Ты это — молодец, про сети-то... Зверь? Зверь тоже есть — сохач, косули, зайцы, медведишки кое-где бродят. Птицы полно — тетерева, глухари, рябчики... Ну и для красы зверь есть — лиса, соболь, белка... Я свое ружьишко тебе оставлю на недельку. Патронов маловато — с десяток, да и то хлеб. Пороху у меня малость есть, а вот дроби не запас, но ты, как я гляжу, хват по всякой части. Молодец! Ну прям-таки молодец!... А железа еще найдем...
— Не схвали, Трофим, — отмахнулся Нил.
— Нила, а как это на кострах-то шалаши? — спросил Клим Ивин.
— Сгреби костер на другое место, а на горячую золу набросайте веток — тепло будет.
— И не загорит?
— Не загорит.
Подошел старшой плотников — Перфилий истошинский — с котелками в руках.
— Тут лесу, лесу-то! Как дома-то рубить? Как нашенские али бараками? — заговорил вдруг Перфилий.
Перфилий всерьез уверился, что во всех бедах виноват он — не сумел ублажить гостей, не сумел отвести беду. Поэтому, пока ехали, он молчал, даже отворачивался в угол вагона от своих рыжекосых красавиц дочерей. А на жену Лукерью до сих пор таил обиду: уж ее-то, ее-то какой дьявол попутал — всегда управлялась с любыми гостями, а тут?..
— Один-два можно бараками — их в первую очередь, остальные будем ставить, как наши — крестовики, — сказал Нил.
— Нила! — подлетела Шурка Лукьянова. — Мы думаем половину картошки испечь — покормим ребят, да и всем хоть по картошине...
— Давай.
— Принести вам кипятку для сугреву?
— Ты, дева, в кипяток-то травы брусничной. Вон, под ногами. Скус другой, да и полезно, — посоветовал Трофим.
Ребятишки, старики и хворые спали в шалашах, остальные кто как прикорнулись у костров. Все стихло. Лишь надсадно кричали какие-то незнакомые птицы да гудели, видать, последние, комары. На востоке из сиреневого тумана начали растекаться полоски зари. И вдруг из кустов от реки раздался истошный вопль. Переполошились. Оказалось, разродилась сыном вдовица отставшего мужика. Тихонько ушла в кусты, завернулась в свое лоскутное одеяло и до рассвета кусала подушку. Бабы захлопотали. А она, с трудом разнимая пересохшие губы, сказала:
— Назовите его Нилом. Леснов Нил Власович. Пусть живет. Меня оставьте — помираю...
На рассвете в райском лесу родился первый человек, и был первый покойник. Ребенка и мать обмыли у костра. Ребенка укутали и унесли в шалаш, а мать похоронили на горушке у речки. На серый холмик земли легла первая плита — отколыш гранитной скалы.
К утру было десять топоров, две пилы и две косы, несколько ножовок и ножей, две лодки-долбянки, одна сеть.
Трофим взял с собой старичка с помощниками и еще троих мужиков. Первых — посмотреть глину, вторых — подсобрать кое-какое железо, пустующее без дела вокруг его избенки, пообещав прислать молока для новорожденного.
На второй день ребятишки и бабы драли мох, сушили, а после, увязав в узлы, носили. Бондари начали делать кадки и бочки. В бочки собирали и замачивали бруснику. Рыбаки к полдню набрали ведер пять карасей. Охотники завалили лося и пришли за подмогой. Половину мяса Нил велел порезать на тонкие кусочки и вялить, а шкуру выделать на обувку. Но того, что добывали, было мало. Начали брать грибы.
Нил строго-настрого запретил брать что попало, кроме груздей. Соли не было. Стали сушить и грузди.
Через неделю Нил снарядил первый пеший караван в Петушки — пятерых мужиков, наказав заодно наведаться к начальству, поторопить с обещанным вагоном с провизией. Мужики уволокли на продажу корзины, ложки, ковши и прочую деревянную мелочь.
Старшой из Хитрово, Варлам Шуршин, мужик с рыжей щетиной и юркими глазами цвета древесной золы, упросил Нила отправить на базар и своего деревенского, который, дескать, у них по части базара гений. И тот кинулся догонять мужиков.
Мужики вернулись, ведя в поводу двух лошадей, навьюченных мешками с солью, сахаром, мукой, табаком и огромной кастрюлей. А в довершение еще и двумя ружьями. Нил вытаращил глаза. Некоторые бабы принялись креститься. Мужики бросились встречать, обступили, чуть качать не кинулись. Как это да откуда это? Пришельцы с дарами устало улыбались и кивали на базарного гения — шустрого, улыбчивого мужика. Вон, мол, кого качайте, а у нас только заказы на корзины да ковшики — вмиг все расхватали.
Успех Луки оказался прост: он собрал у баб своей деревни сережки, брошки и все это обменял у цыган на коней.
— Ну, а ружья-то откуда? — спросил Нил.
— Тоже выменял — за два колечка.
— Ну, как там? — обступили мужики и бабы Федора Шайкина.
— Нагляделись, — молвил Федор Шайкин. — В Петушках на вокзале милиция, на базаре милиция, на улицах полным-полно военных, да все-то в кожанках, да все-то на них хрустит. И пошли мы искать городские власти, дак за школой, на пустыре, столько солдат, да все чего-то стреляют. Мы вначале-то думали: какого ж это они бедолагу бьют и убить не могут. Подождали мы с Трифоном да Никоном, пока все ушли, подкрались, а там чучело. Из него опилки сыплются потихоньку, а мы стоим — три дурака. Ну вот, пошли дальше, видим — уком. Ну вот, мы это туда, а нас милиционер не пущает. Кто да зачем-де вас вызывал, да документы? А у нас даже фиговой бумажки нет... Ох и натерпелись... Ну вот, а базар, мужики, большой. Магазины богаты. Народу — ходют, да все с папками. Мы уж с базара после и не высовывались. Нашли Луку, глядим, а Лука наш гоголем — с конями...
— Федор, так будет ли вагон-то с продуктами? — спохватился Перфилий.
— А кто его знает? Может, где и идет, а может, где и застрял в тупиках... Кто знает, — вполголоса сказал Федор.
Нил невесело сузил свои глаза и посмотрел в небо. Где-то стаились к отлету журавли, кричали.
— Пусть мужики поедят с дороги, после порасспросите у костра, — с досадой сказал Нил.
Разошлись. Спешно принялись мастерить телеги, колеса. Несколько человек Калина отрядил косить траву — запасать на зиму корм, потому что все бабы посдирали с себя сережки и потянулись к Луке Хитрову.
— Э-э, бабоньки, это вы спросите у Нила. Я-то что, а вдруг да он меня не пошлет больше? А вдруг да цыганы уйдут?..
— Хоть бы одну коровенку, хоть каку-нито... Мы Нила-та упросим...
Поели мужики, отошли и поведали Нилу, что начальство в Петушках никаких распоряжений не получило, даже и не знает, что к ним привезли поселенцев. Пусть, мол, у тех болит голова, кто их отправлял... Так что, сказали, разлюбезные, обращайтесь выше и — развели руками.
— Ну-у, однако, — взорвался Нил, — одно кругом свинство!
— Нда-а, — сказал Калина и хватанул кувалдой по куску рельса.
— Мы тут привезли кой какой инструмент, — принялся успокаивать Федор Шайкин. Развернул — тиски, плоскогубцы, рубанок, напильник, оселок, иглы скорняжные, нитки суровые и две поперечные пилы.
— Ну, однако! — одобрительно хмыкнул Нил и покачал головой. — Жить будем! Надо, мужики, запасать зимнюю одежду. Надо стекло, гвозди, какие-то тряпки, чтобы пошить матрасовки, да набить их сеном — для стариков, для ребятишек. Трофиму инструмент надо вернуть, надо помочь перевезти ему сено, заготовить старику дров, может, и еще что ему поделать, а то он один со старухой. Живы будем, мужики, поставим ему новую избу.
— Трофиму-то и две не жалко, — раздобрился Федор.
— Нд-а-а, поболе бы таких Трофимов, может, мы бы здесь и не были, — сказал Калина.
— Нила, мы сейчас все по грибы, — подошла Шурка, — пока еще есть. Засолим. Не бойся, я побывала у Зинаиды Трофимовой. Собрала разных — да к ней. Теперь у баб сама проверяю — чего наберут.
— Сколько мха? — спросил Нил.
— Вон куча здесь, да там сохнет, да еще ребятишки дерут.
— Как там малец?
— Ниче-е, мальца выходим! Заказывала мужикам манки да пустушку, а то он Лукерье сосец оттянул. — Шурка теперь покостлявела, осунулась, но раздалась в талии, похоже, собралась преподнести отцу обещанного внука, а умирать, как прежние жены Клима, и не думала. — Вот еще что, Нила, Катеринку бы Перфилия поберечь надо. Грамотна девка — на рояле играла. Отец Сидор плох, а ребятишки пойдут — кто учить их будет? А Катеринка у меня мох дерет да воду таскает...
— Вот и побереги. Приставь ее к Матрене целебные травы искать.
— А и правда!
— Нашел, нашел!.. — Из-под прибрежных кустов вылез Аким, старичок из Глинушей. — Глину, глину нашел! — Радостно кося бельмовым глазом, так с глиной в руках и подбежал к Нилу — Пойдет вот эта на кирпич, хоть и шибко тощая, но она пойдет, только. Как же мы ее оттуда возить будем? Версты четыре...
— Готовь где калить, а телеги будут, — пообещал Нил.
— Что, состав пришел?
— Вот он, наш состав, — лошадей.
— О-о! Тогда я поведу своих ребят ломать плитняк для печи. Ох, и места здесь глухоманные, ой-е-е! Кудэ нашим Глинушам...
На берегу хмурой, неширокой речушки уже белели рядком несколько срубов. Перфилий валил на срубы лиственницы. Лес берег, и место под первую улицу выглядывал да выбирал, будто собирался здесь поселиться навечно. Возле будущих домов оставлял где большую пихту, где елочку, где куст рябины, где березку. Щепу и прочий строительный мусор закидывали в ямины, чтоб со временем мусор перепрел, а участок выровнялся. В одном месте мужики уже примерялись распиливать бревна на доски новыми пилами.
“Лишь бы успеть до холодов закрыть хотя бы два дома, — думал Нил. — Это еще бабье лето. Вот-вот начнутся дожди, а там и белые мухи”. Люди пока еще держались на бруснике, на грибах и травах. Вчера мальчонка из Хитрово, возвращаясь от мшаного болота, сломал ногу. Бабу-грибницу из Глинушей укусила змея. Бабка Матрена что-то делала с ногой этой бабы — спасла. Хитровскому парню обложила ногу какими-то травами, привязала лубок и заставила лечь в шалаше.
