Андрей ЖУКОВ. Полундра
Рассказ
Июль. Жарко. К тому же воскресение. В такой день весь Зеленогорск отправляется на пляж. Там полдневный бриз с залива и дышится легко.
Мне было 8 лет. Шёл 1964 год. Я перешёл из первого класса во второй и на лето меня пристроили в городской пионерский лагерь при Доме пионеров. А в выходные в него ходить было не нужно. Родители тоже хотели отдыха и отпускали нас, мальчишек, одних: в парк, к воде, купаться, загорать.
Всё выглядело как обычно - голубая гладь до горизонта, много людей у воды - но сразу бросилось в глаза, что в гавани, у стенки стоял большой белый корабль. Он был пришвартован так, что трап с пирса вёл к красной ковровой дорожке на палубе, а далее она поднималась как по парадной лестнице от кормы наверх, будто в театре - от фойе в зал.
У второй причальной стенки стоял белый катер, длинный, со стремительными обводами, с надраенной рындой; матросы в безукоризненной отутюженной форме несли вахту. «Альбатрос!» - кто-то из взрослых объяснил нам. – Катер командующего Балтийским флотом!»
Вдоль причалов прогуливались короткостриженые крепкие мужчины в серых пиджаках, с цепкими взглядами - на отдыхающих они были не похожи.
Солнце зажаривало тела на песке: и томность, и лень делали эти события малозначительными- пока, вдруг, люди в сером не выстроились в цепь, взяли друг друга за руки и пошли в черных начищенных башмаках мелкими шажками на разморённый люд, вежливо предлагая всем со своими пляжными принадлежностями – тапочками, покрывалами - переместиться подальше от гавани, либо отойти за границу пляжа, на бетонную дорожку вдоль парка. Там естественным ограждением были стальные перила, они и по сию пору стоят, выкрашенные в синий цвет, единственное, что осталось от старого убранства той поры. Поскольку оттуда было всё же ближе к кораблям - я и притулился там. Люди в сером, милиция, военные, взяли в кольцо весь порт.
Стало интересно, но никто не понимал, в чём дело. А может кто-то из взрослых и понимал, но помалкивал.
Со стороны Пляжевой улицы, там, где единственная асфальтовая дорога подходила к зданию маленького Морского вокзала, выкатился кортеж автомобилей - черные «Чайки» и «Волги». Всё происходило как в неореалистическом итальянском кино - голубое море, чайки, пустынный берег и в полном молчании из черных лимузинов выходят боссы в светлых просторных костюмах, широкополых соломенных шляпах, прикрывающих их глаза от солнца и промыслов небес.
«Брежнев!» - кто то выдохнул в толпе. «Всё Политбюро! - полушепотом поддержал его другой.- Ну не всё, а половина точно!»
Люди в сером, всё так же взявшись за руки, стояли цепью лицом к толпе. От волнения их лица побагровели, под туго затянутыми галстуками пульсировала кровь в артериях, изредка они косились глазами назад - когда же это представление закончится.
Руководители партии по трапу с красной ковровой дорожкой прошли на борт большого парадного корабля. Тот стоял «под парами», из трубы шел дым и слышен был гул двигателей.
Внезапно за цепью охраны пошел кто - то из начальства, коротко командуя: «Снять оцепление!»
Охрана опустила руки и те, кто понял, что всё можно - бросились бегом по песку к кораблю с Брежневым. Мы, мальчишки, поднырнули под перила, и, поскольку были босиком, едва ли не первыми добежали до пирса. За нами неслась толпа граждан, желающих увидеть вождей. Их ожидания оправдались.
С капитанского мостика во весь борт верхней палубы как на трибуну мавзолея вышли все партийные бонзы вслед за Брежневым. Я смотрел во все глаза на министра обороны – Малиновского: в светло-сером мундире со всеми наградами, сверкающими на солнце маршальскими звёздами он походил почти на образ с иконостаса. Лицо его было жёлтым, с обвисшими впадинами под глазами - тогда мы не знали, что скоро он умрёт от рака; он, наверное, это знал и справиться с этим уже не мог.
Политбюро молча взирало на волнующуюся толпу, помахивая сверху в дружеском приветствии руками, как на первомайской демонстрации проходящим колонам трудящихся.
Тут надо сказать про историю вопроса, откуда Брежнев со свитой в то лето взялся в наших краях.
Перед этим, осенью, он – сотоварищи - сместили Хрущева и возглавили партию и государство. И вот, в первый свой отпуск по пришествии на Олимп власти, эти почти Боги, решили отправиться по Святым местам Советской Власти: Сарай, Шалаш в Разливе, где Ленин готовил Великую Октябрьскую Социалистическую революцию.
Был у советских руководителей такой хороший обычай, по восшествию на престол прикоснуться к первоисточникам, откуда есть и пошла Советская власть. Из Разлива они и приехали в Зеленогорск, чтобы на корабле отправиться в Кронштадт - такова была у них программа воскресного дня.
Лица их были счастливы и безмятежны. Они ощущали себя почти небожителями - им досталась в управление ядерная сверхдержава, занимающая шестую часть суши с народами двух континентов в подчинении. И «от тайги до Британских морей Красная армия всех сильней!» - как пелось в известной песне. Им казалось, что вот, вот, ещё чуть-чуть и они будут править всем миром. А самое главное – народ их любит и это – их народ; куда «партия-наш рулевой» прикажет, туда эти люди, ликующие сейчас перед ними на пляже, и отправятся с безропотной покорностью.
Как мне рассказывал потом отец, такое воодушевление происходило от того, что в последние годы правления Хрущева народ его возненавидел:
за пустые обещания, мол, «нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме», за денежную реформу, когда сбережения граждан обесценились в один миг, за кукурузу, подорожание мяса, и, вообще, за всё, что в быту.
А в идеологии – мы первые в космосе, мы поддерживаем все революции от Африки до Индонезии, мы покажем Америке «Кузькину мать», мы, мы, мы ….. круче нас только яйца в Пасху, как говорится в пословице. И людям казалось, что вся беда именно в Хрущёве, стоит его заменить и всё будет в шоколаде. И вот его сместил Брежнев на Октябрьском пленуме ЦК - значит он, Брежнев их избавитель от бедности и бесправия. Он, Брежнев, всё исправит и наладит – билась мысль в мозгу советских людей.
- Леонид Ильич, скажите что-нибудь! Леонид Ильич! Скажите что-нибудь! – за моей спиной закричали какие - то женские голоса. Толпа воодушевленно подхватила - как запричитала, - превращая в один возглас: «Ска-а-а-жите что-нибу-уу-дь!!!»
Леонид Ильич поднял правую руку ладонью к народу, как будто собрался давать клятву, и море голов вмиг угомонилось, затихло, вытягивая шеи, чтобы услышать вещие слова руководства, не пропустить ни звука.
Свежий воздух с залива накатывал лёгкий гул волн и от того хотелось расслышать отчётливо каждое движение губ Генерального Секретаря.
- Полундра! – громко произнёс Леонид Ильич и резко опустил руку, как будто дал отмашку.
Народ от страха сначала онемел, потом стал сутулиться, опуская плечи и озираясь по сторонам - нет ли где опасности. Молчаливая дрожь прошла по ногам, все как будто присели и только ритмичный гул дизелей в чреве корабля выравнивал дыхание.
Казалось, застыла вечность. Что тут ещё спросишь у царя-батюшки. Он всё сказал. Или ты дурак – не понял, или он – не то сказал. Но он то - по определению – не дурак. Толпе надо было на что -то решаться, выходить из этого замешательства, сумбура мыслей.
И о, чудо! За неё всё решил капитан флагмана.
- «Отдать швартовые!» - рявкнул он голосом старого морского волка по громкоговорящей связи так, что из рупоров разве что пули не брызнули в толпу.
Матросы бегом побежали к швартовым канатам, ловко сняли их с кнехт, закинули на борт; капитан дал чуть, самый малый вперёд, потом выровнял нос к выходу на фарватер и середину бухты, включил «Полный вперёд», так, что из под винтов брызги долетели чуть ли не до людей, всё ещё стоявших в онемении на берегу.
«Альбатрос» отчалил от стенки сразу за парадным кораблём, но подождал для форсу на воде, пока уляжется волна в бухте и после этого тоже дал полный ход, как взлетел на глиссирование, и встал в кильватере за уходящим в море флагманом. Зрелище было сказочное. Простой люд стоял, открыв рты: то ли наслаждался слаженностью и лихостью моряков, то ли ещё «переваривал» напутствие руководителя партии и правительства.
Спустя десятилетие Леонид Ильич издал свои военные мемуары, и я понял, откуда у него взялось тогда это слово «Полундра».
Вот как он пишет в своём литературном труде «Малая Земля»:
Мысленно возвращаясь к тем штормовым дням, вспоминая суровую клятву, я всегда испытываю душевное волнение и гордость. История знает немало героических подвигов одиночек, но только в нашей великой стране, только ведомые нашей великой партией, советские люди доказали, что они способны на массовый героизм.
Итак, наступила ночь высадки десанта. Хорошо помню настроение, царившее на пристани. Я не видел ни одного хмурого лица, лица были скорее веселые, на них читалось нетерпение. Моряки бегом таскали ящики и кричали: "Полундра!" Я, помню, спросил у одного: - Что такое полундра? Оказалось, "берегись". Так я узнал значение этого слова.
Досужему читателю не могу порекомендовать читать всё, что далее пишет Брежнев, хотя за свой литературный талант он, если не ошибаюсь, получил какую - то престижную премию. А у нас на факультете, я уже был тогда студент, парторг ходил с блокнотиком и опрашивал каждого члена партии – читал ли он «Малую Землю» и «Целину», али нет? – и ставил галочку в блокнотик - почти все читали. Популярный, получается, тогда был автор и я поэтому читал, тем более, как следует из моего повествования, я лично лицезрел Леонида Ильича ещё в малолетнем возрасте и мне он своим «Полундра!» - очень даже запал в память.
Так и прошли почти 20 лет правления Брежнева под знаком его предостережения. На самом деле «полундра» более точно означает: «Спасайся, кто может!». В конце застоя - а к нему следует отнести и власть последователей: Брежнева - Андропова и Черненко – всё необходимое: масло, мыло, водку отоваривали по карточкам. Очереди за коврами, телевизорами, обувью выстраивались с вечера, ночью надо было ходить на перекличку «отмечаться». Страна внутри «железного занавеса» деградировала и неумолимо шла к крушению. Если бы знать историю наперёд?!
Прошло 50 лет. Судьба завела меня в Ломоносов, на противоположный от Зеленогорска берег залива. Жизнь почти прожил, а там не бывал, но случилось. Я решил сходить в порт. Я, вообще, в любом приморском городе в любой стране люблю бродить около причалов, в припортовых улочках, там всегда есть романтика, память о морях-океанах, кораблях, моряках. В Ломоносове, я ранее это знал, стоял в советские годы промысловый флот рыбколхоза «Прогресс» и было интересно узнать, что от него осталось. Раньше их сетеподъёмники ходили по всему Финскому заливу, «прогрессмены» - так называли их тогда рыбаки других колхозов.
На входе в порт ворота были распахнуты настежь, на асфальте от столба к столбу лежал корабельный канат с привязанными красными ленточками, что означало - заходи кто хочешь, а когда канат поднимут – то въезд запрещён. Я пошел вдоль пирса, мимо каких то ржавых барж. Ни души, ни людей, никаких признаков жизни на них не было. У самого выхода к фарватеру действительно стояли два сейнера, даже тралы - собранные и зачехлённые - виднелись на палубе. Всё как будто умерло. И вдруг взгляд мой выцепил на противоположной стороне бухты, на причальной стенке, поднятый на стапеля корпус: обводы – хищные и плавные, устремлённую вперёд рубку… «Альбатрос!» - ёкнуло сердце. Это действительно был он. По обшарпанной краске, забитым фанерой иллюминаторам было видно, что стоит он тут уже много лет. Давно скулы его обшивки не пробовали волну, винты не взрывали буруны за кормой. Три двигателя, скорость под 40 узлов, лёгкий деревянный корпус с изяществом чайки в полёте и мощью морского хищника. Историки судостроения и судомоделисты точнее меня распишут весь блеск этого катера. Всё, что осталось от былой славы Балтфлота, стоявшего на рубежах от Ханко до Пилау. Память о стране, разваленной бездарными правителями.
2016
