Леонид ТАТАРИН. У берега скелетов
Новое назначение
После отпуска, в службе мореплавания мне дали направление на курсы повышения квалификации при КТИ (Калининградский технический институт). Послушав лекции по основным морским наукам, сдал все экзамены – «техминимум» и прибыл в службу мореплавания, чтобы получить направление на судно. Инспектор по кадрам, Жанков Александр Павлович, посмотрев списки судов, задумчиво сказал:
- Пора тебя направлять на должность второго штурмана, но – январь! Сам понимаешь, что зимой все стремятся быть в море, чтобы потом летом пойти в отпуск. Свободных мест вторым пока нет. Придётся немного побыть в резерве. Вот, если хочешь, через неделю начинаем комплектовать экипаж на «Фламинго». Капитан Татаринов Юрий Павлович просит третьего штурмана. Вылет самолётом на Кубу. Мексиканский залив. Пойдёшь?
- Согласен.
- Вот и отлично. Эту неделю будешь числиться в резерве, с утра приходи в службу мореплавания, если будут какие-нибудь новости – сообщим.
За то время, пока находились в резерве, платили нам 50% оклада и все штурмана обычно сидели в службе мореплавания, выполняя мелкие поручения главного капитана или его заместителей, моринспекторов. Но к обеду все потихоньку «испарялись», а начальники делали вид, что не замечают этого.
Я считал, что уходить молча не совсем удобно и сидел до конца рабочего дня, помогая главному штурману писать отчёты, печатать на пишущей машинке характеристики на штурманов, составлял бумаги по разбору аварийных случаев на судах в море и на берегу. Главный штурман, Евгений Кузьмич, сначала проверял каждую бумагу, но потом, убедившись, что всё составлено правильно и грамотно, начал подписывать все бумаги, составленные мной, не читая. Но, когда мне принесли черновик приказа о наказании капитана Самылова за то, что во время увольнения в порту Гавана он был задержан кубинским полицейским – в пьяном виде пописал на основание памятника Хосе Марти – мне показалось не совсем правильным, что приказ о понижении в звании с должности капитана-директора до второго штурмана будет писать штурман резерва. Евгений Кузьмич взревел:
- Пиши! Так ему и надо, негодяю, алкашу! Пусть поработает вторым на «Славске»!
Я перепечатал черновик, отнёс главному капитану, который молча завизировал и поручил мне отнести на подпись начальнику КБТФ. Начальник, Василий Дмитриевич, внимательно прочитал приказ, подписал и наставительно сказал, глядя мне в глаза:
- Учись, пока молодой, чтобы не повторять ошибки старых моряков! Пить надо с умом! Голову никогда не теряй! Я помню тебя ещё по «Палладе» у капитана Цыганкова.… Иди…
В 1965 году, когда я работал третьим штурманом на РТМ «Паллада» в районе Юго-Восточной Атлантики у порта Уолфиш-Бей, впервые праздновали День Рыбака. Начальник КБТФ, Василий Дмитриевич, прибыл в район промысла на плавбазе «Прибой» и для празднования Дня Рыбака перешёл на борт нашего траулера. Капитаном у нас был Герой Социалистического труда Цыганков. Тогда ещё не было рыболовных зон, только три мили от берега – территориальные воды Намибии. На судах типа «Тропик» экипаж был меньше, чем на БМРТ. Всего 78 человек, поэтому на мостике всегда был только один штурман, а рулевых не было – все работали в рыбцеху, так как рыбы было очень много.
Считалось, что наши траулеры никогда не нарушают международных законов, не нарушают границ других государств. Но морские границы Намибии вообще не охранялись, а рыбы у самого берега было так много, что за пять-десять минут траления можно было поднять 30-40 тонн сардинопса – красивой, серебристой рыбы размером со среднюю селёдку.
Когда все рыбаки, свободные от вахт, собрались в салоне на праздничный ужин, капитан с начальником КБТФ поднялся на мостик на моей вахте:
- Вот, Василий Дмитриевич, смотрите, как мы учим молодёжь! – он торжественно обвёл рукой вокруг, показывая начальнику оборудование мостика, окружающую обстановку. Оба были в заметном подпитии, и капитан картинно обратился к начальнику:
- Приказывайте, сколько рыбы надо поднять в честь праздника на палубу!?
- Пятьдесят тонн! Сможешь?
- Ваш приказ – закон для моего экипажа! – и мне: «Только границы не нарушай! Поднимешь улов на палубу, доложишь по телефону!»
И ушли в каюту капитана.
Цыганков прекрасно знал, что поймать 50 тонн рыбы за пределами территориальных вод невозможно – надо подойти к берегу ближе одной мили, чтобы глубина под килем была 5-10 метров. Там косяки рыбы стояли сплошной стеной.
Выключив палубное освещение и ходовые огни, я направился самым малым ходом в сторону берега. Добытчики стояли на своих местах в готовности к постановке трала. Ярко светила луна и для них этого было вполне достаточно для безопасной работы. Когда на экране эхолота появились частые, плотные косяки рыбы и глубина уменьшилась до десяти метров, а по радиолокатору до берега осталось меньше мили, я развернул судно вдоль береговой линии и дал команду на промысловую палубу: «Пошёл трал!». Моряки работали чётко и слаженно. Когда трал оказался за бортом, подсоединили траловые доски, вытравили 50 метров ваеров, дал полный ход главным двигателям. Через десять минут траления скорость по лагу начала заметно снижаться, нагрузка на двигатели увеличилась – есть хороший улов! Для надежности протащив трал ещё пару минут, развернул судно в сторону моря, чтобы удаляться от опасных глубин, и начал выборку трала.
Через полчаса на промысловой палубе лежал огромный траловый мешок – улов был действительно около пятидесяти тонн прекрасной рыбы сардинелы. Позвонил по телефону капитану: «Приказ выполнен. 50 тонн рыбы на палубе». На кормовой мостик поднялся капитан, а за ним шёл Василий Дмитриевич – в одной руке бутылка коньяка, в другой два фужера. За ним, шатаясь, поднялся первый помощник капитана Анатолий Михайлович.
- Молодцы, моряки! Всем по бутылке водки! – громко объявил Василий Дмитриевич. На палубе раздались крики восторга, одобрения.
Когда перешли в носовую рубку, Василий Дмитриевич подошёл ко мне:
- Молодец, штурман! Я тебя быстро выведу в капитаны! Давай с тобой выпьем по рюмке коньяка за первый в стране праздник рыбаков, за успех экипажа «Паллады»!
Налив полные фужеры, один протянул мне.
- Спасибо, Василий Дмитриевич, но мне ещё два часа на вахте стоять, а на мостике я один – отвечаю и за судно и за людей...
- Пей, я разрешаю! – добродушно сказал капитан, – такой праздник! Внукам своим когда-то будешь рассказывать, как в первый в истории День Рыбака выпил с самим начальником «Тралфлота»!
Но, чувствуя, что совершаю какую-то ошибку или глупость, я решительно отказался. Василий Дмитриевич с удивлением и возмущением глядя на меня, выкрикнул:
- Ты не хочещь выпить со мной!? В такой день! Ты не рыбак! Никогда ты не будешь капитаном!
Выпив из своего фужера, второй фужер с коньяком хряснул о палубу, бутылку швырнул за борт и ушёл с мостика, громко хлопнув дверью. За ним ушли и капитан с комиссаром. Комиссар, мельком взглянув на меня, выразительно покрутил пальцем у виска и тоже хлопнул дверью мостика.
После отстранения от должности капитана, Самылова решили назначить вторым помощником на РТМ «Славск», экипаж которого готовился к выходу в рейс из Калининграда на пассажирском лайнере «Феликс Дзержинский». Выход в рейс был назначен на субботу. В пятницу, после обеда, когда все штурмана из резерва потихоньку удалились по своим делам, я по привычке приводил в порядок бумаги главного штурмана, неожиданно в службу мореплавания быстро зашёл начальник «Тралфлота».
- Георгий Яковлевич, – обратился он к Главному капитану, – срочно давай второго штурмана на «Славск»! Получена телеграмма из министерства, что Самылову закрыли допуск для работы на судах, где планируются заходы в инпорты.
Дрогайцев указал на меня:
- Вот единственный, кто есть под рукой.… Все документы готовы? Сам готов выйти в море завтра утром? – спросил он меня.
- Готов.
- На «Фламинго» третьего штурмана найдём. Александр Павлович, – обратился он к Жанкову, – выписывай ему направление на должность второго штурмана на «Славск».
– Оформляй паспорт моряка, получай спецодежду – в тропической зоне будете работать. Вечером успеешь попрощаться с семьёй, а утром – на судно. «Феликс Дзержинский» стоит на восемнадцатом причале рыбного порта – вон в окно его хорошо видно.
Все команды Главный капитан отдавал спокойным, деловым голосом.
До конца рабочего дня я успел оформить документы для выхода в море, получить спецодежду и возвращался домой уже в темноте. Когда проходил через площадь Победы мимо ресторана «Чайка», меня неожиданно окликнул инспектор отдела кадров «Тралфлота», которого я никак не ожидал увидеть здесь:
- Поздравляю с повышением по службе! Ты знаешь, как мы боролись за то, чтобы именно тебя назначили на должность второго штурмана «Славска»!? Это дело надо отметить! – Иван Михайлович Бутылкин схватил меня за локоть и начал тащить в ресторан.
Я прекрасно понимал, что моё назначение было совершенно случайным, что ни Бутылкин, ни второй инспектор отдела кадров, тоже Иван Михайлович, который появился рядом, к назначению меня в рейс не имели ни малейшего отношения. Мне надо было идти домой к жене и сыну, проститься перед рейсом, а не в ресторан. Но два дюжих инспектора, бывшие офицеры НКВД, которых раньше выгнали оттуда за пьянки, настойчиво тащили меня в «Чайку» до тех пор, пока я не дал им последние пять рублей, оказавшиеся у меня в кармане:
- На две бутылки вам хватит! А мне надо срочно домой – ведь завтра ухожу в море!
Обиженно хрюкнув, что по такому торжественному случаю мог бы и десятку не пожалеть, инспекторы схватили деньги и рванули не в ресторан, а к магазину…
На следующий день утром меня проводили до проходной рыбного порта жена и двухлетний сын – в порт провожающих не пускали, так как раньше был случай, когда ребёнок, провожая папу, упал с причала в воду и отец прыгнул с борта, чтобы спасти малыша, а за ним прыгнули ещё двое моряков. Всех спасли, но скандал был громкий…
Первый раз мне пришлось выходить в море в роли пассажира. Условия перехода из порта Калининград в район промысла Юго-Восточной Атлантики понравились всем морякам. На «Феликсе Дзержинском» было около трёхсот пассажиров – экипажи на три больших рыболовных траулера.
Обслуживающий персонал и экипаж на лайнере, который несколько лет подряд работал на круизных рейсах по Средиземному морю с частыми заходами в иностранные порты Италии, Испании, Греции, Турции, Египта, на острова Кипр и Крит, был прекрасно обучен. Обслуживание – на высшем уровне, который удовлетворял требованиям всех иностранных туристических компаний. Часто совершались туристические круизы по маршруту Ленинград-Одесса с многочисленными заходами в порты Европы для советских туристов. Так что и наши рыбаки чувствовали себя туристами на прекрасном лайнере – почти как в фильме «Бриллиантовая рука». Только шли мы из Калининграда в район промысла к берегам южной Африки. Без заходов в иностранные порты – надо было как можно быстрее попасть на промысел. Там мы должны перейти на свои траулеры, а экипажи, отработавшие по шесть месяцев, перейдут на лайнер – и по пути в Калининград зайдут в порт Лас-Пальмас.
Восемнадцать суток перехода пролетели незаметно, и подмена экипажей происходила при отличной погоде в районе порта Уолфиш-Бей. Шлюпками нас доставили на «Славск», судовые дела и обязанности приняли быстро. Моряки, отработавшие полный рейс, на шлюпках ушли на пассажирский лайнер, чтобы вернуться в Калининград. Из старого экипажа на судне остался только один человек – старпом. После шести месяцев работы он решил остаться работать ещё на шесть месяцев. Но для такого решения у него был очень важный стимул.
Михаилу Игнатьевичу было 26 лет. Он имел диплом штурмана дальнего плавания. Но руководство «Тралфлота» решило назначить его на должность капитана-директора, хотя обычно на такую должность назначали моряков с дипломом капитана дальнего плавания и возрастом за сорок лет. Причина – наше управление «Тралфлот» получало много новых судов, а опытных кадров не хватало. Да и внешне выглядел Михаил Игнатьевич значительно старше.
Так что наш рейс начинался с новым экипажем, под командой «старого старпома», но молодого по возрасту капитана. С первых дней мы заметили, что наш капитан старается избегать конфликтов с первым помощником капитана, которого неофициально называли комиссаром. И комиссару это так понравилось, что он начал вмешиваться во все стороны работы экипажа, даже там, где он ничего не понимал – в вопросах судовождения и промысла. Николаю Александровичу уже было почти 60 лет. Невысокого, даже маленького росточка, худощавый, любил стоять на ходовом мостике и рассказывать о своём боевом прошлом. Из его рассказов мы узнали, что он заканчивал войну командиром роты разведки в звании капитана, имел шесть боевых орденов и даже чуть-чуть не стал Героем Советского Союза! Сначала мы верили. Но потом он вполне серьёзно начал рассказывать, что по секретному заданию особого отдела при Ставке Верховного Главнокомандующего, он проник в ближайшее окружение Гитлера – имел задачу взять его живым и доставить в Москву, но досадная случайность помешала выполнить приказ. А то бы носил на груди «звёздочку»! Тут уж мы все заметили, что у комиссара не всё нормально с психикой. Бывали периоды, когда он ничем не проявлял своих странностей, но потом – словно какой-то переключатель срабатывал в его сознании – начинались рассказы о его необыкновенном героизме.
Так на вахте старпома, комиссар увлёкся и начал подробно, в деталях рассказывать, как он лично взял в плен генерала Власова, которого никто не мог поймать. А вот он – поймал! Через несколько дней старпом Гена Радюков в кают-компании спросил:
- Николай Александрович, вот вчера на мостике вы рассказывали, что лично взяли в плен генерала Власова. Какой орден вам дали? Ведь этот подвиг достоин звания Героя Советского Союза?
Комиссар удивлённо поморгал глазами, с возмущением выкрикнул:
- Вы меня за дурачка считаете? Не мог я такую глупость говорить!
- Так ведь раньше вы при втором и четвёртом штурманах рассказывали, что работали в ставке Гитлера, имея задание Сталина арестовать фашиста и доставить его живым в Москву!
- Вы специально сочиняете всякую чушь, чтобы опозорить комиссара! Вы против партии! Я доложу об этом в партком! – и ушёл с мостика.
Через несколько минут на мостик поднялся капитан-директор. Михаил Игнатьевич собрал всех штурманов:
- Ребята, разговор “не для прессы”. Постарайтесь не замечать странностей комиссара. Дело в том, что во время войны Николай Александрович был ранен в голову, тяжёлая контузия до сих пор напоминает ему о войне. Мы все молодые и нам это трудно понять – но, уважьте человека! Кроме того, имейте ввиду, что он родственник секретаря парткома. Его жена и жена Дмитрия Ивановича – родные сёстры.
После этого все разговоры комиссара мы воспринимали молча. Правда, иногда бывали случайные проколы. Однажды, во время обеда, комиссар, маленький и щупленький, любивший козырнуть знанием народных шуток, закончив обед, похлопал себя по животу:
– Наелся, как антипкин щенок!
– Очень похоже. – Негромко заметил старпом Гена Радюков. Человек десять, обедавшие в кают-компании, хохотнули. Комиссар, растерянно поморгав, вдруг понял, что смеются не его шутке, а над ним смеются!
– Я не позволю издеваться над партией!
Работать в промысловом режиме мы начали вдоль «Берега скелетов» – часть побережья Намибии от устья реки Кунене на границе с Анголой, протяжённостью больше тысячи миль на юг. Такое название берег получил за то, что почти на всём протяжении на песке у самой воды встречается много китовых костей, остовы погибших кораблей.
Зато рыбы там очень много.
Даже рискуя быть выброшенными на берег во время шторма, рыболовные суда таскали тралы у самого берега. В 1965 году в хорошую погоду из-за беспечности капитана был выброшен на «Берег скелетов» грузинский РТМ (рыболовный траулер-морозильщик) «Ореанда». С большим трудом его удалось снять с мели двумя мощными буксирами.
В середине семидесятых в этих местах большой морозильный рыболовный траулер-завод «Лазурит» из Калининграда тоже выскочил на мель с полного хода. Капитан Долецкий первый и последний раз вышел в рейс в должности капитан-директора. После этого эпизода его лишили диплома капитана дальнего плавания. Потом его друзья и родственники из Одессы помогли ему устроиться на должность инспектора по технике безопасности – проверял промысловые суда в Тихом океане. Любую беседу с моряками он всегда начинал так: «Вот, когда я был капитаном, ...» Правда, в должности капитана ему удалось быть меньше месяца – время перехода из порта Калининград до «Берега скелетов». Были и другие случаи – риск не всегда заканчивался благополучно.
Аммиак
Через месяц после начала рейса на моей вахте после обеда на мостик неожиданно ворвался рефмеханик Балясный. С бешеными глазами прохрипел:
- Прорвало аммиак! Срочно объявите всем на верхний мостик! Авария! Сорвался клапан аммиачной системы …. Из системы уходит аммиак… Могут погибнуть люди…
В это время на мостик зашёл капитан. Судно шло с тралом. Звонками «Громкого боя» объявили общесудовую тревогу. По судовой трансляции капитан объявил: «Всем на палубу верхнего мостика! Прорвало аммиак!» По команде капитана я побежал в каюту, где у меня хранился кислородно-изолирующий противогаз «КИП-7», так как по судовому расписанию я был командиром носовой аварийной партии, ещё в Калининграде прошёл обучение на специальных курсах по работе в противогазе. Надел на себя противогаз, быстро пошёл по каютам нижних палуб, чтобы вывести наверх людей, которые могли при отравлении газом потерять ориентировку и не смогли бы выбраться наверх самостоятельно. Коридоры и каюты быстро заполнялись парами аммиака, белыми, как туман. Большинство моряков, почувствовав резкий запах аммиака, самостоятельно выбежали наверх из всех кают. Проходя мимо двери в рыбцех, услышал страшные, душераздирающие крики моряков, которые задыхались в парах аммиака. Выход из цеха был один в коридор, но ослепленные газом люди не могли его видеть – оставался только небольшой аварийный лаз в подволоке рыбцеха, через который молодые моряки быстро выскочили на промысловую палубу. В цеху остался матрос-артельщик Николай Гордеевич – грузный, высокий, лет под 60. Вдвоём с рефмехаником, который уже успел перекрыть главный клапан аммиачной системы, чтобы смертельный газ больше не поступал во все помещения судна, мы с трудом сумели приподнять и втиснуть голову и руки Николая Гордеевича в аварийный лаз. Там, на палубе моряки ухватили его за руки, а мы, подталкивая снизу, с огромным трудом вытолкнули наверх. Сами мы в противогазах не смогли выбраться через аварийный лаз, и пошли по коридорам. Всё уже было заполнено плотным белым газом – аммиаком. Плутая, спотыкаясь на оборудование цеха, шланги, трубы, с огромным трудом выбрались на палубу. На промысловой палубе аммиак лежал плотным белым облаком толщиной больше метра, медленно скатываясь по слипу за борт. Погода тихая, ни малейшего ветерка, яркое тропическое солнце, жара, весь мокрый от пота, пот заливает глаза. Поднявшись по трапу на верхнюю палубу, подумал, что там уже чистый воздух и можно дышать без противогаза – сдёрнул с лица маску и сразу потерял сознание – вместо воздуха лёгкие наполнились парами аммиака.
Пришёл в сознание уже на верхнем мостике. Оказалось, что рефмеханик Балясный с рефмашинистом в это время следом за мной выходили в противогазах из рыбцеха на промысловую палубу, увидели, что я сдёрнул с лица маску противогаза и сразу упал на палубу – поняли, что жить мне осталось не больше нескольких минут, если не дать глоток нормального воздуха. Быстро прижали мне к лицу маску моего кислородного прибора, чтобы дать возможность дышать, и потащили на верхний мостик. Там уже собрался весь экипаж и меня быстро привели в нормальное состояние. Второй механик, Глотов Иван Алексеевич, надел противогаз и пошёл в машинное отделение – остановить главные двигатели, чтобы случайно не произошло взрыва или пожара. Через несколько минут он вышел на палубу, поднялся на верхний мостик. Там уже собрался весь экипаж – старпом и стармех пересчитали всех моряков – все были живы, хотя у многих были явные признаки отравления.
Судно лежало в дрейфе, слегка покачиваясь на океанской зыби. Судовой врач, Иван Петрович, по мере возможности старался оказать помощь тем, кто нахлебался аммиака сверх меры и мучительно откашливались, у двоих – сильная рвота. Пришлось доктору надевать противогаз и спускаться в лазарет, расположенный на нижней палубе, чтобы принести лекарства. Капитан по переносной радиостанции связался с начальником промыслового района, доложил ситуацию. Появился небольшой западный ветерок и ядовитое белое облако начало постепенно уносить от нашего судна. Подошли другие наши суда, работавшие рядом, спустили шлюпки, на которых забрали к себе моряков, наиболее пострадавших от отравления.
Больше суток пришлось нам отсиживаться на верхнем мостике, пока все судовые помещения не проветрились и появилась возможность продолжить работу. К нам на судно прибыла техническая комиссия, которая быстро установила причину – в аммиачной системе в районе рыбцеха нашли клапан, который оказался БРОНЗОВЫМ, хотя все клапаны этой системы должны быть из нержавеющей стали. Вывод комиссии – при строительстве траулера в Германии была сознательно, или случайно, допущена ошибка. Или диверсия. За год эксплуатации аммиак разрушил бронзу клапана и он рассыпался под давлением агрессивного газа. Нам ещё сильно повезло, что рефмеханик успел перекрыть центральный клапан, что авария произошла днём, во время смены вахт, моряки не спали, никто не погиб. Понемногу привели в порядок судно и продолжили работу на промысле – рыба ловилась хорошо, настроение у моряков отличное, страшное событие начало отходить в прошлое. Даже обсуждать между собой эту аварию стали реже.
Мне, как второму штурману, приходилось отвечать за снабжение экипажа продуктами, составлять вовремя заявки, составлять отчёты по расходованию. Мой помощник – нач-прод, Николай Гордеевич, которого мы с рефмехаником спасли во время аварии, пригласил меня после ночной вахты к себе в каюту – ему исполнилось 65 лет. С берега он припрятал бутылку армянского коньяка. Позвали рефмеханика – торжественно отметили юбилей.
Память танкиста
Отмечая день рождения Николая Гордеевича, мы втроём не смогли выпить даже ста граммов коньяка – в основном вспоминали наши приключения на морских дорогах.
На лбу у Николая Гордеевича был глубокий шрам – видно было, что когда-то была сильно повреждена кость. Он рассказал, что перед войной учился на шофёра. В 1937 работал шофёром при обкомовском гараже. Почти каждую ночь несколько машин выделялись в распоряжение НКВД. Запомнился ему эпизод, когда арестовывали какого-то генерала. Когда генерал пытался что-то возражать арестовывавшему его лейтенанту НКВД, тот резко ударил генерала рукой по лицу и сорвал с его мундира знаки различия.
Когда началась война, Николая Гордеевича призвали в армию. Он окончил месячные курсы, стал водителем танка. К концу войны он уже был командиром танковой роты в звании майора. Трижды горел в танках. В мае 45-го получил тяжёлое ранение в голову, шрам от которого остался у него на всю жизнь. После лечения в госпитале ему дали небольшой немецкий особняк на окраине Кёнигсберга, куда он привёз семью из разрушенного фашистами небольшого городка под Москвой.
Спокойный, рассудительный человек, много раз смотревший смерти в глаза, во время войны он всегда был абсолютно уверен, что останется жив и дойдёт до победы. Но здесь, во время аварии с аммиаком пришлось ему ещё раз испытать на себе злобу фашистов, через много лет после победы пытающихся устроить пакости русским. Рефмеханик уверенно сказал, что установка бронзового клапана на аммиачную систему не могла быть случайностью – только диверсия! То, что удалось спасти боевого офицера, прошедшего всю войну – счастливая случайность!
Прошло несколько дней и Николай Гордеевич, заходивший в провизионные кладовые, расположенные возле сауны, начал замечать там запах аммиака. Моряки, любители попариться в судовой сауне, тоже заметили, что там пахнет аммиаком. Изучив схемы трубопроводов аммиака, трассы которых из рефмашины проходили под деревянной обшивкой сауны, старший механик решил проверить трассу и найти утечку газа. Мне пришлось вместе с боцманом снимать доски и пенопластовые пластины изоляции. Там, где труба проходила через палубу и поворачивала в сторону рыбцеха, обнаружили на месте сгиба след от мощного удара кувалдой. Через мелкие трещины на месте удара аммиак просачивался в помещение сауны. Видно было, что пакостник-немец, чтобы не сразу обнаружили его подвиг, замазал это место герметиком, который за год постепенно разрушался ржавчиной и от вибрации – газ медленно начал просачиваться в помещение. Но, что удивило нас – рядом под обшивкой лежала бутылка немецкого шнапса. Наверное, тот, кто устроил такую мину замедленного действия, надеялся, что жадные к водке русские посчитают этот шнапс извинением культурных немцев за шутку и не станут официально предъявлять претензии заводу-строителю, что могло вызвать расследование и поиск виновного.
Авария
Через месяц после аммиачной аварии случилось ещё одно ЧП. Во время моей вахты на мостик поднялся старший механик Григорий Сергеевич и, как бы случайно сказал капитану, который наблюдал за эхолотом:
- Что-то непонятное происходит у нас в системе ВРШ (гребной винт регулируемого шага). Сегодня резко повысился расход масла – почти в два раза больше пришлось добавлять в систему.
Через сутки убедились, что расход масла ещё больше увеличивается. Капитан принял решение провести осмотр гребного винта.
Погода была отличная – абсолютный штиль. Яркое солнце.
Среди экипажа нашлось несколько любителей-ныряльщиков. Спустили катер, убедились, что на видимости нет акул, первым нырнул стармех, за ним двое матросов. Сразу обратили внимание, что потерян обтекатель гребного винта регулируемого шага. Сообщили на берег – на второй день получили указание следовать в Гану для докования и ремонта. Одному из траулеров, который заканчивал рейс, поручили взять нас на буксир и тащить до порта.
Мне было поручено руководить подготовкой буксирного стального троса и заводкой его с нашего бака на корму буксировщика. Считая эту работу мелочью, не достойной внимания, старпом и капитан не стали проводить инструктаж по технике безопасности. Толстый (36 мм диаметром) стальной трос длиной 200 метров был намотан на большую вьюшку на баке. Надо было сначала разложить трос на палубе бака, один конец закрепить за якорную цепь, а второй передать на корму траулера, взявшегося тащить нас до Ганы. У нас на баке конец троса провели через клюз и закрепили на якорную цепь рядом с якорем. С кормы буксировщика нам подали капроновый трос, чтобы взять огон и закрепить его на свой кормовой кнехт. Вытравили несколько метров буксирного стального троса через носовой клюз, надеясь, что дальше он сам начнёт вытравливаться в воду под действием собственного веса, но трос не пошёл. Матросов и боцмана я поставил подальше от троса, чтобы случайно кого-нибудь не захватило, когда трос начнёт быстро уходить за борт. Сам, став у клюза, осторожно потравил пару метров буксирного троса – трос снова не пошёл. Второй раз мне снова пришлось самому вытравить за борт несколько метров буксира. В это время, не предупредив нас, на «Гурзуфе» начали тащить проводник лебёдкой. Тяжеленный буксирный трос с огромной скоростью начал вытравливаться через клюз за борт. Огромным прыжком мне удалось выпрыгнуть из смертельной петли стального троса, который извивался удавом, высекая снопы искр из внутренней поверхности клюза. За несколько секунд двести метров троса ушли с палубы бака…
Буксировка от района промысла у Берега Скелетов до Ганы при отличной погоде прошла спокойно, без происшествий. Но за несколько часов до захода в порт, капитан сообщил, что неожиданно получено указание из Москвы следовать для ремонта в Дакар.
Только в Дакаре мы узнали, что в Гане произошёл переворот – к власти пришли друзья дяди Сэма. Все советские суда, работавшие в Гане, были арестованы.
Позже один из работников посольства СССР в Сенегале рассказал, что в Москве знали о готовящемся перевороте. За сутки до его начала из Москвы вылетал самолёт ИЛ-18 с отрядом спецназа для предотвращения переворота. Но самолёт этот случайно взорвался, едва успев оторваться от взлётной полосы, и рухнул прямо во Внуково. Весь отряд погиб…
На илл: РТМ "Славск"
