«Будучи родом из Новороссийского края и проведя там молодость свою, я с родным чувством читаю и вспоминаю всё, относящееся до южной Руси и Украины», – писал Владимир Иванович Даль.

22 ноября (10 ноября по ст.ст.) исполнилось 215 лет со дня рождения Великого сына нашей земли.

Он родился в местечке Лугана (Лугань) Славяно-сербского уезда Екатеринославской губернии (ныне – город Луганск); «...на Луганских заводах», – писала дочь В.И. Даля Екатерина Владимировна, – «зачем туда деды мои ездили, я не знаю». В этих словах – явное свидетельство кратковременности пребывания семьи Даля в Луганске.

В своей «Автобиографической записке» В.И. Даль напишет о службе отца Ивана Матвеевича (Иоганна Христиана) Даля – «из датских офицерских детей», с 14 декабря 1799 года «гражданина Государства Российского» – «по горному ведомству в Лугани». Биограф Даля П.И. Мельников (Андрей Печерский) уточнит: Иван Матвеевич Даль был «врачом при Луганском казенном литейном заводе», но «по рождении Владимира Ивановича» перевелся «в морское ведомство, в Николаев». Первая в Луганске больница для рабочих была открыта его стараниями. Но не случайно, видать, «перевелся» он в Николаев...

Потом, в «Толковом словаре живого великорусского языка» Владимир Иванович напишет: «Безпокойный, кто или что лишает покоя, тревожит, вещественно или нравственно, или кто сам себя тревожит. <...> означает также человека правдиваго, но резкаго, идущаго наперекор неправде и безпокоящаго ея покровителей». Таким «безпокойным» был Иван Матвеевич, стал и его сын.

В Николаеве, городе его детства и отрочества, городе Херсонской губернии, куда входила и Одесса. В великом Отечестве В.И. Даля – «Отец мой выходец, а мое отечество – Русь» – была и «родина моя... – Малая Русь». «Казак Луганский», «Владимир Луганский» – так подписывал свои первые (и многие!) публикации В.И. Даль. А.И. Герцен, В.Г. Белинский считали Даля украинцем по рождению, казаком по духу.

Сегодня его «малая родина» – в большой беде. Но она, все мы, – помним:

«Ни прозвание, ни вероисповедание, ни самая кровь предков не делают человека принадлежностью той или другой народности. Дух, душа человека – вот где надо искать принадлежности его к тому или другому народу. Чем же можно определить принадлежность духа? Конечно, проявлением духа – мыслью. Кто на каком языке думает, тот к тому народу и принадлежит. Я думаю по-русски».

«...По богохранимому граду Николаеву»

Здесь, в Причерноморье, в Николаеве, под руководством отца – «был строг, но очень умен и справедлив», матери – из обрусевшего швейцарского рода де Мале, дочь Марии Ивановны Фрейтаг, которая «была русская писательница, по крайней мере переводчица и значилась в Смирдинском каталоге», – проходил В.И. Даль основы наук.

Мать была «добра и разумна, – вспоминал Даль, –  и лично занималась обучением нашим, насколько могла. У нас были только учителя Штурманского училища, к которым мы ходили на дом: учителя рисования и математики». Свободно владевшая пятью языками, очень музыкальная – обладала «голосом европейской певицы», играла «на фортепьянах», рукодельница, она учила детей «зацеплять всякое знание, какое встретится на пути; никак нельзя сказать вперед, что в жизни пригодится; <...> да и то, непригодившееся само по себе, может полезно быть тем, что сидело рядом с другим знанием».

Здесь, в Николаеве, городе-верфи, заполненном различными мастерскими, ремеслами («Реме – сло» – «ремесло, дело рождает слова»), строителями из разных краев и губерний – и каждый со своим говором и норовом! – и «зацеплял» он все, что пригождалось потом на нелегких, бесчисленных, «безпокойных» путях-дорогах к «главной, святой цели его жизни».

Здесь, в Николаеве, в памятном 1812-м году отец «посылал каждый почтовый день» своего старшего сына Владимира на базар «слушать вести. Тогда в Николаеве <...> толпа дожидалась по почтовым дням курьера, который кричал на всем скаку содержание привезенных им депеш». Здесь, под «грозою двенадцатого года» он, верно, как и его «старший брат» в Царском Селе, завидовал «тому, кто умирать / Шел мимо нас». И «рать иноплеменных», что зарилась («зариться, жадно и завистливо глядеть...») на Русь отныне и навсегда – ненавистна: «Я полезу на нож за Правду, за Отечество, за Русское слово, язык!»

Потом, во многих из 316 (!) оригинальных повестей, рассказов, «историй», очерков он будет вспоминать Отечественную войну своего народа против «рати несметной» из подданных «всех королей», которых подчинил себе «император французский». Он «словно туча грозная, налетел на православную землю нашу, на русское царство; хотел попрать ее, истоптать копытами, спалить пожарами и размести хвостом конским родные наши пепелищи. Велика была сила вражеская, кому бы и устоять супротив нея?» Но – «все сошлись <...> словно на пожар великий, все слушались слова единаго <...> – и куда девалась сила сильная, гроза грозная, куда девалась рать несметная, вражеская? Нет ея, погибла: Господь попустил сгинуть ей дотла». Оттого так свершилось, что стояли «друг за друга, за землю, за родину свою <...> как односемьяне... Поколе все дружно стоят за одно, никто их не осилит, никто не обидит...».

Вспомнит и Даль-сказочник «подручника» «чертей-послушников», «верную оказию» для письма, «отправленного во тьму окромешную». Сего «человека невысокого росту, в низкой треугольной шляпе без пера, в расстегнутом сером сюртуке, длинной жилетке, в ботфортах...» «Стран северных люди, дюжие телом и крепкие духом, им же несть числа, а страна их <...> ими любима», с «древнею столицею своею», до которой «чертям-послушникам» нет «приступу от великого множества церквей, коих числится сорок сороков», хоть «и подняли на дым» ее... «Уморили они тех иноплеменников захожих голодом и холодом, и уходили и извели оружием...».

Какие же, если не детские, Николаевские, воспоминания, притчи народные легли в основу этих строк? Отец «при каждом случае напоминал нам, что мы русские», – писал В.Даль, в доме говорили по-русски. Но в городе Николаеве семью главного доктора Черноморского флота И.М. Даля называли: «миф, скандинавская сага». Острили, не без того, но и – с уважением к необычному трудолюбию, аккуратности, достоинству, скрупулезной честности. По чину генерал-штаб-доктору Черноморского флота И.М. Далю полагалось... 6 денщиков, но «он берег их как казенное добро, и печи топить было вечно некому».

Не отсюда ли, не из духа ли дома прелестный рассказ «Супостаты наши»? – «Есть у русского человека три врага, три супостата вековечных, которые губят множество православного народу; бойся их и берегись. <...> Три супостата эти – три родные братья; один называется авось, другой небось, а третий как-нибудь...». Не отсюда ли и острое неприятие «словца русского: виноват! К пиву едется, а к слову молвится: авось, небось да как-нибудь, а если, на беду, концы с концами не сойдутся: виноват! Вот что нашего брата на русской земле и губит; вот за что нашего брата и бьют, да видно, все еще мало; неймется!».

Отсюда, из Николаева, тринадцати с небольшим лет, Владимир Даль будет отправлен в Морской Кадетский Корпус, в Санкт-Петербург. Будет учиться, а, произведенный пятнадцати лет в гардемарины, пойдет в 1817 году в учебный поход на бриге «Феникс» в Швецию и Данию. Среди 12-ти гардемаринов-товарищей: Д.И. Завалишин, будущий декабрист; И.М. Новосильский, впоследствие директор департамента иностранных исповеданий, а потом цензор; Н.И. Синицин, потом директор Ришельевского Лицея в Одессе; П.С. Нахимов. Последнего представлять, наверное, не стоит. Вице-адмирал, герой Синопа и Севастополя, смертельно раненный 28 июня 1855 года на Малаховом кургане, он – младше В.И. Даля на несколько месяцев. И.М. Новосильскому и Н.И. Синицину Даль посвятит свою «Сказку о похождениях черта-послушника...» «Однокашники» – «одноартельщики», из одного котла кашу евшие...

«Ступив на берег Дании, – напишет Даль, – я на первых порах окончательно убедился в том, что нет у меня ничего общего с отчизной моих предков. Немцев же я всегда считал народом для себя чуждым». Ему – всего шестнадцать лет, и он пишет в стихах «Россиянка»:

Шестнадцать лет – магическое слово!
Отрадно вымолвить: шестнадцать лет;
О, как свежо, как молодо и ново
Звучит в груди моей: 16 лет!

Сюда, в Николаев, вернется в марте 1819 года восемнадцатилетний мичман. Записав на пути из Петербурга, «где-то у Зимогорского Яма, затерянного в новгородских снегах», первое слово «живаго языка» – не «каженика», искаженного, книжного, а – в народе живущего! «Замолаживает!» – сказал ямщик, утешая юнца, замерзшего в новенькой мичманской форме, – «Пасмурнеет, к теплу...» И отныне ставит целью: записывать слова, пословицы, поговорки, песни, сказки. Охотится на них, не уставая, как и в детстве, «зацеплять» ремесла («Охотиться, показывать охоту к чему, напрашиваться, вызываться, желать, хотеть чего»). Последнее слова он запишет, подозвав дочь, перед смертью: «Запиши словечко...»

В словаре – 200 тысяч слов, 80 тысяч – собственного сбора. Значит, при 12-часовом рабочем дне каждый час в течение полувека записывалось и объяснялось одно слово...

«...Живучи оглядывайся»

Но пока, до «Словаря...» еще, без малого, целая жизнь.

Мичман Черноморского флота Владимир Даль будет служить на «44-х пушечном фрегате "Флора", летом 1820 года будет участвовать в трехмесячных учениях; на "Флоре" и бриге "Мингрелия", на военной брандвахте без названия» – «крейсировать в Черном море».

Кстати, на военном бриге «Мингрелия» 18 августа 1820 года из Феодосии в Гурзуф плывет Александр Сергеевич Пушкин. Здесь, на бриге, пишет свое непревзойденное «Погасло дневное светило...». Пройдет 16 лет, 5 месяцев и 10 дней и доктор Даль, «друг», «брат» Даль – «приблизился к одру смерти и не отходил от него до конца страшных суток». «Почти всю ночь держал он меня за руку», – напишет В.И. Даль. Ему, Далю, последнее видение: будто взбираются вдвоем по книжным полкам, вверх; слова: «Ну, пойдем же, пожалуйста, да вместе!» Ему – «выползина»: последний сюртук, с отверстием от пули, кольцо-талисман с изумрудом...

Были и другие встречи: благословение Пушкиным собирания сокровищ родного языка, обмен сказками: «Твоя от твоих! Сказочнику казаку Луганскому – сказочник Александр Пушкин». И – в далекой Оренбургской губернии общая поездка в Бердскую слободу, «пристанище Пугачева», 18-23 сентября 1833 года. Была общая борьба за «отечественную словесность», против «поганого настоя», коим потчуют «вместо вина и воды»»; против  носителей чужого, «недоброго, враждебного и губительного духа», «торгашеского», которым «проникнуты и упитаны» некоторые издания, и, прежде всего, популярная «Библиотека для чтения» Осипа Сенковского. «Я возьму деньги за статью, которую написал, но я никогда не напишу статью за деньги», – писал Владимир Даль.

Но это – большая, самостоятельная тема: «Пушкин и Даль». Многое мы знаем, многого – нет, но можем узнать; многого, верно, и не узнаем никогда... Главное знаем – Братья.

Здесь, в Причерноморье, юный мичман будет ходить «под парусами и в Измаил, и в Килию, и поближе – в Одессу, и подальше – в Севастополь, <...> и вовсе далеко – в Сухум-кале, русскую крепостицу на абхазском берегу». Повесть Владимира Даля «Мичман Поцелуев или живучи оглядывайся» – автобиографична. Из нее мы узнаем, что он «видел все, весь мир в радужных цветах и розовой оболочке и сделался, на первый случай, поэтом». К чему это привело, о том – чуть ниже. Узнаём, что он «ходил по богохранимому граду Николаеву, распахнувши врата сердца своего настежь, и приговаривая встречному и поперечному, с улыбкою на устах и в глазах: "милости просим!"» Но, «живучи, оглядывайся!» Правда, из повести мы не узнаем о главном конфликте героя «со светом», лишь о том, что, в конце концов, «спознался сам с собою и с людьми, примирился со светом», «вовсе перестал писать стихи, но принялся с особенною охотою за прозу». Что «одно лето <...> простоял на очаковской брандвахте и стрелял с отчаяния куликов и уток на кинбурнской косе»; что «в Севастополе <...> мелькнул падучей звездою», влюбился в «Аккерман, как его <...> обыкновенно называют, или Инкерман, как его называть должно», «расхаживал по пещерам, высеченным, как говорят, генуэзцами в известковой скале».

Интересно, что мичман Поцелуев во время неудачной морской прогулки спас близ Инкермана «молодую очаровательную, черноглазую гречанку». «Девица, которую он спас, была в то время царицей тогдашнего севастопольского общества; все кружилось в светском вихре у подножия престола ее; походный жертвенник воздвигался перед нею всюду, где бы она ни явилась, куда бы ни пошла – и фимиам на нем не угасал, жрецов неутомимых было много». За спасение она подарила герою «перстень с ея руки», а он отдарил его юной, скромной девушке своего сердца. Правда, «гречанка» не рассердилась...

Е.В. Даль вспомнит: «Он спас раз утопающую (Не тот ли это случай, когда Поцелуев спасает Гречанку?)». Она же свидетельствует о «веселом духе» отца: «Никто лучше его не передразнит бывало <...>, никто лучше его не перерядится, никто не сострит забавнее его; и все это так мило, так безобидно, что "маменьки любили его", что "двери в каждый дом ему были отворены". Где отец, там и веселье, и смех...». Но вот – «Адмирал, начальник отца, влюбился в хорошенькую еврейку Лейку. Адмирал был слишком известен в городе по своему положению, Лейка по своей красоте. Молва разошлась». «По этому поводу, – пишет Е.В. Даль, – в городе ходили какие-то стихи. А так как отец уже тогда пописывал, и стихи были написаны довольно бойко, то адмирал счел отца затейщиком всех насмешек над собой». Далее – об обыске дома, о найденных других стихах. Найденных в ящике комода «со старыми башмаками», на который насмешливо указала негодующая обыском бабушка! И коротко – «отец был переведен в Кронштадт».

П.И. Мельников (Андрей Печерский), «главный» биограф Даля свидетельствует по-своему: «Даль пописывал и стихи в Николаеве. Случилось, что про одну еврейку, пользовавшуюся особенным покровительством тогдашнего командира Черноморского флота вице-адмирала Грейга, написано было хоть не очень складное, но метко попавшее в цель стихотворение. Горячо вступившийся за милую дщерь Израиля поседелый адмирал захотел во что бы то ни стало узнать имя дерзкого, что осмелился пошутить над усладою поздних дней его... Кому же написать стихи?.. Разумеется, "сочинителю". Дело кончилось тем, что мичман Даль волей-неволей должен был оставить Черноморский флот и перейти на службу в Балтийский».

В.И. Порудоминский, использовав архивы, довольно подробно пишет о сочинениях В.И. Даля николаевского периода. Об одноактных комедиях «Невеста в мешке, или Билет (Пашпорт) в Казань» (1821), «Медведь в маскараде» (1822). Первая, с незаимствованным сюжетом, сочно выписанным южнорусским бытом, речью, была поставлена в Николаеве. Автор предполагает: «Возможно, мы комедию эту не до конца понимаем: зрители, возможно, в портретах и положениях, в репликах иных много больше, чем мы, угадывали, – кто знает, не связана ли Далева пьеса с какими-нибудь николаевскими или "возлениколаевскими" событиями». Вполне возможно...

Пишет он и о «Деле 28-го флотского экипажа о мичмане Дале 1-м сужденном в сочинении пасквилей», начатом 3 мая 1823 года. А оконченном, по сути, 12 апреля 1859 года (!), когда «Государь император всемилостивейше соизволил "не считать дальнейшим препятствием к получению наград и преимуществ...» дело о «сочинении пасквилей» мичманом Далем. Из «Дела...», увы, недоступного нам (ЦГА ВМФ, ф.33, оп.1, №1907), как и формуляра Даля в «Общем морском списке» (ЦГАЛИ, ф.179, оп.1, ед. хр.15), Порудоминский приводит данные о «долговременном аресте» Даля – «с сентября 1823 по 12 апреля 1824 года»! Также, как и – крайне коротко! – о содержании стихотворения «С позволения начальства», где «подрядчица» грозит, что «скоро до всех доберется», до «сброда, носящего флотский мундир». Стихи, выуженные из комода, назывались «Без позволения начальства» (подзаголовок: «Антикритика»), об их содержании Порудоминский не упоминает.

Адмирал Алексей Самуилович Грейг (1775-1845) – крестник Екатерины П, сын адмирала Самуила Карловича Грейга (1736-1788), «одного из героев Чесменского боя и Гогландского сражения», участника ареста княжны Таракановой, выдававшей себя за дочь императрицы Елизаветы Петровны и Алексея Разумовского; основателя и главы масонской ложи «Нептун» в Кронштадте (1779). А.С. Грейг получил звание мичмана при рождении, учился в Англии, с 1816 года – «главный командир Черноморского флота и портов и Николаевский и Севастопольский военный губернатор».

В.И. Порудоминский справедливо замечает: «...главный командир Черноморского флота не украсил свой послужной список, когда, удовлетворяя личное самолюбие, двинул против молодого офицера всю силу власти, находившейся в его руках». Он не постыдился предать юнца военному суду, стращать «тюрьмою, каторгою, шпицрутеном и едва ли не смертной казнью», продиктовать приговор: «Лишить чина и записать в матрозы на шесть месяцев». Но Морской Аудиториатский Департамент в Петербурге отменил приговор, более того – ему «присвоили следующий чин – лейтенанта и перевели служить на Балтику».

В середине лета 1824 года В.И. Даль покинул Николаев. Через несколько недель из Одессы в Михайловское отбудет А.С. Пушкин. Да-а-а... Интересным было это время (1820-1824), особенно на юге России...

Возможно, ответы на ряд вопросов содержит «Записная книжка» Владимира Даля николаевского периода (ГБЛ, ф.473, карт.1, ед.хр.1). Но Даль предварил ее в 30-ые годы: «Все, что содержится в этой книге, отнюдь не для печати; это завещаю я всякому, кому могла бы со временем попасться она в руки».

«...У тебя за пазушкою жить еще можно»

Из 71 года жизни В.И. Даль 20 прожил на Украине. Он с детства свободно владел украинским языком, любил его, любил и знал украинские песни, охотно сам, и дети его, их пели. Когда летом 1844 года он отдыхал в Полтавской губернии, писал: «Я охотно стал опять болтать на этом ясном языке...» Отмечал, что украинский язык «всюду себе равен», в отличие от русского.

Первым перевел повести Г.Ф. Квитки-Основьяненко, предварив публикацию «Солдатского портрета» в «Современнике» словами: «Я только желаю возбудить, хотя в немногих, охоту прочесть подлинник – вот почему решился я на перевод». Путешествовал по селам Полтавщины с Е.П. Гребинкой, вовлекая его в разговоры с селянами. Обсуждал с М.А. Максимовичем особенности говоров, «поднаречий малорусских». Тепло приветил Т.Г. Шевченко в Нижнем Новгороде. Скопил немалые запасы украинских слов, убедился: «русский словарь без малороссийского был бы далеко не полон». Передал их М.П. Лазаревскому, и из Нижнего Новгорода писал ему: «Преданный вам и ожидающий малороссийского словаря». После первых выпусков «Толкового словаря...» старый товарищ, профессор П.Г. Редкин, вспомнив, что для общей родины – Малой Руси – Даль тоже «собирал и пословицы, и слова», писал: «Дождемся ли мы, малороссияне, чего-нибудь подобного? Подвинь-ка и это дело своею энергичною рукою!»

Увы... К 1863 году, когда начали выходить первые выпуски словаря, за спиною были 62 года, в которые уместилась беспримерная жизнь.

Судите: после Николаева – лейтенант Балтийского флота (1824-1825); студент медицинского факультета Дерптского университета (1825-1829); военный врач, участник русско-турецкой войны, когда «...резал, перевязывал, вынимал пули с хвостиками, мотался взад вперед», до «совершенного изнеможения» и засыпал «рядом со страдальцами», имея «ложем мать-сыру землю, а кровом небо». Участник ликвидации эпидемий чумы и холеры, «польской кампании» (1829-1832); хирург-офтальмолог Санкт-Петербургского военного госпиталя (1832-1833, 40 удачных операций удаления катаракты); «чиновник для особых поручений» Оренбургского военного губернатора (1833-1840), участник тяжкого Хивинского похода.

Наконец, – «чиновник особых поручений при министре внутренних дел и секретарь при министре уделов» (Санкт-Петербург, 1841-1849)...

Но... – вечно безпокойный! – «Писать бумаги мы называем дело делать, а оно-то промеж бумаги и проскакивает, и мы его не видим в глаза». – Нет, на волю! – «Я бы желал жить подальше отсюда – на Волге, на Украйне или хотя бы в Москве».

Управляющий Нижегородской удельной конторой (1849-1859), в ведении которого 37 тысяч удельных крестьян. Его Превосходительство строит больницу для крестьян, училище для крестьянских девочек. И в зной, и в стужу трясется в колымаге, объезжая села и деревни, защищая, восстанавливая правду, взыскивая с виновных. Оставаясь верным «Клятве Гиппократа», накладывает повязки, рвет зубы, вскрывает нарывы, оперирует, раздает лекарства; лечит и «скотинку крестьянскую». И – разумеется! – всё бесплатно...

«Задался отец еще и другой задачей: как только пошлет ему Бог место с жалованьем до 3000 рублей, не лечить за деньги», – писала Е.В. Даль,– «при исполнении своего решения он часто бывал крут». И рассказывает, как после операции свёкра «резко отказался, точно предложили ему постыдную взятку» от «со своего завода жеребца».

К 1863 году В.И. Даль – доктор медицины (1829), автор трудов по офтальмологии, гомеопатии. Создатель «Музея естественных произведений Оренбургского края», автор книг по естествознанию, в том числе, – учебников «Ботаника», «Зоология». Краевед, этнограф, он избран членом-корреспондентом Академии наук по естественному отделению (1838). Изучал быт киргизов, казахов, башкир и др., автор этнографических очерков, повестей «Подолянка», «Уральский казак», «Цыганка», «Болгарка» и др.

«По желанию министра (внутренних дел) Л.А. Перовского, – пишет П. Полевой, – он (Даль) обратил внимание на некоторые наиболее темные стороны русской народной жизни. <...> Его исследования "об употреблении евреями христианской крови", "о законодательстве в отношении скопческой ереси", и "о скопческой ереси вообще" – были, по своему времени, образцовыми научными исследованиями этих вопросов, основанными на драгоценных материалах, хранившихся в архиве министерства внутренних дел. Все эти труды <...> относятся к 1844 году» (21). Основатель Русского географического общества (1845).

Автор 145-ти повестей и рассказов, 62-х историй сборника «Солдатские досуги», 106-ти – сборника «Матросские досуги»; произведений для детей («Первинки»), «Очерков русской жизни», статей, проектов, докладных записок, многие из которых не учтены посегодня…

Собиратель сказок: тысячу передал безвозмездно А. Афанасьеву, народных песен – отослал П. Киреевскому, лубочных картин – собрание передал Публичной библиотеке, впоследствие их опубликовал В. Ровинский; пословиц, поговорок, присловий, загадок, примет, поверий, заговоров... К 1848 г. их было собрано более 37 тысяч, пять шестых – результат собственных экспедиционных записей, нигде до него не печатались; составят двухтомник «Пословицы русского народа» (1853).

«Невидимка» для искателей мест и наград, о ком в Петербурге говорили: «Несносно честный и правдивый», действительный статский советник В.И. Даль, уходя с должности в 1859-м году, пишет губернатору Нижнего Новгорода письмо, которое без сердечной боли читать нельзя: «Я побежден и изгнан – но не завидую славе победителя. Не верьте льстецам, которые будут оправдывать перед Вами дело это... Чиновники Ваши и полиция делают, что хотят, любимцы и опричники не судимы, произвол и беззаконие господствуют нагло, гласно... В таких руках закон – что дышло: куда хочешь, туда и воротишь. Слабость, даже прямое потворство, по просьбам, искательствам, проискам поддерживает такой порядок: безразличное смешение служебных дел с частными и личными, решение их домашней расправой по влиянию и воле ходатаев. ...Вот почему прямым, честным и добросовестным людям служить нельзя. Их скоро не будет при Вас ни одного...» Но – «...рассудит нас народ, который правду слышит чутьем...»

Потом, и до конца, – Москва. Работает «до изнеможения, иногда до обмороков», над «Словарем», для составления которого, не будь Даля, «потребовалась бы целая академия и целое столетие» (П. Мельников). Ведь надо и «расселить слова», 200 тысяч! Да не по алфавиту только: «Самые близкие и сродные речения разносятся далеко врозь и томятся тут и там в одиночестве». Не по общему корню только: «Способ корнесловный очень труден на деле, потому что знание корней образует по себе уже целую науку и требует изучения всех сродных языков». В.И. Даль проложил новый путь: «по гнездам», объединив «одного гнезда птенцов»... – Живые слова – живой язык! А огромный труд по систематизации, снабжению каждого слова пословицами, поговорками, приметами и т.п.?! Чтобы «заиграло», «заискрилось» живое слово бесконечно любимого языка!..

Владимир Даль «держал корректуру» первого издания «Словаря»... 14 раз, т. е. вычитал 74 тысячи страниц текста – 4620 печатных листов! А он готовил и второе издание... Хотя «Правка такой книги, как "Словарь", тяжела и мешкотна, а тем более для одной пары старых глаз».

«Ах, дожить бы только до конца словаря! Спустить бы корабль на воду, – отдать бы Богу на руки!», – вспоминал П. Полевой слова В.И. Даля. Как не услышать в этих словах николаевского мальчонку? Совершившего великий, беспримерный Подвиг.

«Человек рожден на труд», – любил повторять Даль, и – «На этом свете не устанешь, так на том не отдохнешь». Но есть мера и у такой безмерности! Нужны другие «энергичные руки» и сердца, полные жертвенной любви. В «Напутном слове» своему словарю В.И. Даль напишет: «Всего одному не дано, да и не обнять, а дана всякому своя часть, свой талан, который он и обязан пускать в оборот... Передний заднему мост». Так что, до малорусского словаря руки не дошли, удовольствуйтесь примером и благословением, господа!..

«Да, благословенная Украйна! Как бы там ни было, а у тебя за пазушкою жить еще можно... Оглобля, брошенная на землю, за ночь зарастает травой; каждый прут, воткнутый мимоходом в тучный чернозем, дает вскоре тенистое дерево. Как сядешь на одинокий курган, да глянешь до конца света, – так бы и кинулся вплавь по этому волнистому морю трав и цветов – и плыл бы, упиваясь гулом его и пахучим дыханьем, до самого края света!» – какой светлой любовью наполнены эти, поистине, поэтические строки земляка нашего Владимира Ивановича Даля!

Как не вспомнить его сегодня «с родным чувством», с земным поклоном?!.

Вместо заключения

Сегодня нам может быть особо интересна и одна из сказок Владимира Ивановича Даля.

Сказка «О похождениях черта-послушника...» посвящена «однокашникам» Даля, одним из них был Николай Иванович Синицин. Немного – о нём.

Статский советник, он более 11 лет возглавлял Ришельевский лицей в Одессе, «за сбережение вверенного ему заведения от чумы 1837-го года был награжден золотой медалью». «7 раз исправлял должность Попечителя Одесского учебного округа и пользовался постоянно всеобщим уважением и любовью всех сослуживцев, подчиненных и учащегося юношества». О «делах воинской и гражданской доблести», «добра и благородства» говорил над ранней могилой Н.И. Синицина профессор Константин Зеленецкий 5 июня 1844 года. Из его речи в собрании Ришельевского Лицея узнаем, что родился Н.И. Синицин в Санкт-Петербурге в 1800 году, в 1814-1819 годах учился в Морском Кадетском Корпусе, произведен в мичманы, и «был признан достойным быть руководителем других». В течение 8-ми лет «он обучал гардемаринов навигации, астрономии, высшим математическим исчислениям, механике и физике», «крейсировал на разных кораблях <...> до островов Исландии, был дважды у берегов Англии». В 1824-м году произведен в лейтенанты, в 1828-1830 годах «совершил на военном транспорте "Кроткий" путешествие вокруг света». По возвращении в Санкт-Петербург произведен в капитан-лейтенанты, а 30 ноября 1832 года «определен был директором Ришельевского Лицея, с переименованием в надворные советники».

В октябре 1832 года вышла в свет книга с длинным по-старинному названием: «Русские сказки, из предания народного изустного на грамоту гражданскую переведенные, к быту житейскому приноровленные и поговорками ходячими разукрашенные казаком Владимиром Луганским. Пяток первый». В один день книга сделалась редкостью. Сочинитель арестован (к счастью, в этот раз на одни сутки!), оставшиеся у книгопродавцев экземпляры изъяты. Особо «пяташные головы» возмущены первой и пятой сказкой, той именно, что посвящена «однокашникам». У В. Порудоминского – интересная, целая глава из 7 частей «Розыск о "Пятке первом"», я же, завершая свои заметки, хочу вспомнить «Сказку о похождениях черта-послушника...», пятую (о ней я уже упоминала выше), которая, конечно же, Н.И. Синицину куда более была ясна, чем нам...

Как водится, сказка начинается запевом: «Истина нахальна и бесстыдна: ходит как мать на свет родила; в наше время как-то срамно с нею и брататься. Правда – собака цепная; ей только в конуре лежать, а спусти – так уцепится, хоть за кого! Быль – кляча норовистая; это кряж-мужик; она и редко шагает, да твердо ступает, а где станет, так упрется, как корни пустит! Притча – дело любезное! Она неряхою не ходит, разинею не прикидывается, не пристает, как с ножом к горлу; она в праздник выйдет, снарядившись, за ворота, сядет от безделья на завалинку – кланяется прохожему всякому смело и приветливо: кто охоч и горазд – узнавай окрутника; кому не до него – проходи, как мимо кружки, будто не видишь, что люди по пятаку кидают! Вольному воля, а спасенному рай; а чужая совесть – могила; за каждой мухой не угоняешься с обухом, и мой окрутник за тобою не погонится!»

Стоит ли разъяснять, и можно ли хоть слово выкинуть?

Ну, а далее – сама притча о проштрафившемся черте-послушнике, в наказание и научение отправленном на землю, дабы «взять оседлость там, где для оборотов наших окажется повыгоднее», для соблазна и уловления душ. «Вылез из земли» черт «на самом крайнем западе, на взморье, под крутым берегом, где конец света и выдался мыском в море крайний клок земли, нашей части света», где «причет наш» (т.е. – бесовский...) – «босой и постриженный». И решил черт, что они сами, «и без нашего брата управятся». Пошел на восток, встретив в «королевстве задорном» «людей неугомонных», с «замыслами несбыточными», с «подручником» бесовским в «треугольной шляпе». С ним и послал весточку «старосте-сатане». Перевалив «через горы высокие, снежные», нашел «людей, наклонных к дури и пакостям, самодовольных и бессовестных». Рассудив, что они тоже «рук наших не минуют», раздавал им значки «трехцветные и белые, для основания междуусобий». Докладывал высшему начальству, что «не худо бы нам заранее разослать в те иные земли послушников наших, дабы соблазнить все народы и земли крещеные забыть» о «милости и пощаде», что даровал «северной страны повелитель»; заставить их «обносить оговорами и клеветою северной той страны обитателей». Тем более, заметил, что «наклонность к таковым нам любезным пакостям и злодеяниям таится уже в семенах раздора многоязычных племен тех».

Пытался, выполняя задание, пристроится к солдатам, потом матросам «из стран северных», да исстрадался донельзя и сбежал. Но, в конце концов, все же  пристроился «по части письменной»; и у «чиновных или должностных наших» «то рога выставит, то ногой лягнет, то когти покажет, то язык высунет...», но «никому более в руки не дается и на глаза не показывается; удавалось, правда изредка, сбить ему рог, так вырастал опять новый, покруче первого; посадили ему было как-то язык в лещедку, так он за перо...» Всю родню свою из преисподней выписал и живет припеваючи – «впился и въелся так, что его теперь уже не берет ни отвар, ни присыпка!»

Заканчивает Казак Луганский так: «Вот вам сказка гладка; смекай, у кого есть догадка! кто охоч, да не горазд, тот поди, я с ним глаз на глаз еще потолкую; а кто горазд, да не охоч, тот прикуси язык да и отойди прочь!»

Что же тут добавишь?.. Разве что, – слова безымянного автора после выхода в свет «Толкового словаря...», они дошли до нас как народная мудрость: «комната образованного русского человека – это стол, стул и Даль».

Осмелюсь добавить: как можно более полный Даль!..

15 ноября 2001 года; уточнение, дополнение – ноябрь 2016, Одесса.

P.S. Прими, мой благосклонный читатель, и небольшую подборку моих рифмованных строк:

Владимиру Ивановичу Далю

1

Швеция, Дания,
К вам – на свидание –
Русский гардемарин.
Прием королевский
Владелицы шведской:
«Даль – Скандинавии сын!»

Принц Эльсинора
По-датски с укором:
«Родной надо знать, поди?..»
Он – по-французски:
«Но ведь я – русский!» –
Шестнадцать... Словарь – впереди.

Многое – далее:
Мужество Далево,
«Труд – жизни смысл один!»
Всё превозможет,
Книгу книг сложит
Верный России сын.

2

Есть простые слова:
Глубь, ширь, даль...
А еще – имя славное – Даль!
Неисчерпной Руси
Богатырь.
Словочерпий
Из глуби – в ширь.

3

Ох, попадись вы Далю, –
Небо с овчинку б видали!..