Владимир СИРОТЕНКО. Нас когда-то называли корифеями.

Так уж получилось, что в школьные годы у меня не было друзей.

Верных друзей мне заменяли журналы - Юный техник, Техника молодежи, Знание-сила, которые свободно можно было достать в нашей юношеской библиотеке им. Коцюбинского в Чернигове…

Я воспитывался на этих журналах. Любимой моей темой были истории о великих изобретениях и изобретателях. Я и сам в детстве мечтал стать изобретателем и изобрести лучи, которые замедляли бы цепную реакцию. Увы, я знал, что меня ждет судьба не великого инженера, а обычного писателя. Такого, каким был мой прапрадед, воспитанник друга Пушкина- Петра Плетнева - Пантелеймон Кулиш

Такого, каким был мой прадед - столбовой дворянин, племянник Черниговского губернатора князя Голицына- Николай Вербицкий-Антиох.

Автор слов « Ще не вмерла Украина», похороненный в 1909 году, как народный русский учитель (между могилами своих друзей Афанасия Марковича и Михаила Коцюбинского), таким, каким был мой

дед- автор первого перевода «Интернационала» Николай Вороной, расстреляний в проклятые тридцатые, так же, как перед этим был расстрелян и его сын, мой дядя, замечательный автор детских рассказов Марко Вороной, как второй дядя Евгений Вербицкий, исчезнувший без следа после того, как отнес в издательство свой роман о трех Харьковских окружениях.

Николай Вербицкий

Я из поколения шестидесятников. Поколения, чьи мечты сбывались. Поколения, которое в свои 18, давало клятву «Строителя коммунизма».Я не давал этой клятвы. В день своего совершеннолетия я давал другую клятву - давал Присягу Роду. Это было как раз после Пасхи в день «Дедов», когда стар и млад шел на кладбище отдать дань памяти Родителям. Мы с бабушкой не шли на кладбище. Не было там могил ни моей мамы - студентки, расстрелянной полицаями-охранниками Яновского концлагеря, куда она пошла выручать отца (немцы тогда отпускали пленных на поруки родственникам). Налетели на лагерь партизаны, часть пленных ушла вместе с ними( помните сериал «Обратной дороги нет»).Тех, кто остался ,вместе со стариками и детьми, пришедшими на поиски близких, расстреляли, повылазившие из схоронов полицаи из Волынского сичевого куреня. Теперь, наверное, дети тех полицаев зовут себя детьми борцов за Свободу Украины, детьми жертв гитлеровских и сталинских репрессий. Действительно, каждого второго из тех полицаев за самовольный расстрел мирного населения повесили немцы на центральной площади Чернигова. Оставшихся повесили уже наши, сразу после войны. Иудам - иудина смерть! Но мою юную маму было уже не вернуть. Даже могилы ее не найти. Да и на месте склепов предков - Голицыных- Вербицких- Рашевских- Белозерских, вешние воды вырыли глубокий овраг, через который прошла стёжка-дорожка с Болдиной Горы в урочище « Святое». Вот рядом с этим оврагом, у могилки побратима прадеда и прапрадеда Афанасия Марковича и приносил я Присягу Рода. Скромная могилка, вы ее видите на фото - мы с сестрой пришли прибрать ее.

Возле этой Могилки и приносил я Присягу. Только мало чем отличался текст «Присяги Роду» от текста «Присяги строителя коммунизма». Разве тем, что я клялся быть верным Родине, а не Державе, служить людям, а не властям. Все остальное было, как и в той коммунистической Присяге. Ведь Присяга Роду была когда-то текстом Присяги Кирилло-Мефодиевского братства, написанного одним из моих прапрадедов - Виктором Билозерским. Среди наших партидеологов тоже встречались умные и грамотные люди. За основу «Присяги строителя коммунизма» они тоже взяли текст «Кирилло-Мефодиевских братчиков…

В моем школьном классе было 40 учеников. Все мы были дети войны. Только у троих из класса были оба родителя. У одиннадцати были матери. Остальных, как и меня, воспитывали бабушки. Но из 40 человек 38 поступили в институты. Без блата, без денег…

Я тоже поступил. Но не в Киевский университет, в котором учились и мой отец, и дед, и прадед и даже прапрадед. Я готовился поступать в этот университет. Тем более, что напечатав в «Пионерской правде» еще в 1956 стихотворение о весеннем дожде (вот оно из той древней вырезки:

Проступает трава, как бородка

Чуть седая от ранней росы,

Воробьиный народ беззаботно

Против солнца распушил хвосты…

Воздух терпкий, пьяняще пахучий,

Напоённый дыханьем земли…

Грозовые, лохматые тучи,

Переваливаясь,

Приплыли…

Гром небрежно громыхнул спросонок,

А затем, всю округу будя,

С шумом, шелестом и перезвоном

Понеслись к земле капли дождя…

Мчатся весело, радостно, дружно,

С каждым мигом быстрей и быстрей,

Им навстречу, со вздувшихся лужиц,

Заморгали глаза пузырей…

Заморгали, забулькали глухо:

Что за шум? Что за гам? Что за гром?

Ну а капли?- Им некогда слушать -

Выбивают мелодии дробь!

Будто бьют барабаны побудку:

Всем подъём! Всем подъём! Всем подъём!

Ото сна, потянувшись, как будто,

Рвутся к небу росток за ростком!

Проглянули из лопнувших почек

Любопытные листьев носы,

А над ними стремительным росчерком

Чертят молнии имя Весны!

У нас в гостях был тогда Дмитрий Прилюк, собиравший материалы по Шевченко. Прочитав тот стишок 15 летнего «изобретателя», заявил бабушке-маме, что дорога в университет им. Шевченко для меня всегда будет открыта, пока он там будет не последним лицом на факультете журналистики…

Увы, дорога в сугубо украинский университет для меня была закрыта единицей на выпускном экзамене с украинского языка и литературы. Я выбрал свободную тему «Мой Шевченко» и написал мини-поэму «Тарасове Солнышко». Рассказал о его любви к чужой жене - столбовой дворянке Анне Закревской. Об их внебрачной дочери Софии, на которую Тарасу даже взглянуть ни разу не дали…

Странные это были времена. Мы нынче говорим, что Шевченко был вне закона, что его любили только украинские националисты. Но меня чуть не выгнали со школы именно за покушение на доброе имя великого украинского поэта! Не выгнали из комсомола, а значит и со школы, только потому, что комсомольская организация класса, а я ведь считал себя отверженным, отказалась это сделать. Ограничились колом на экзамене, который забрал у меня золотую медаль и путь в университет. Пришлось поступать во всесоюзный технологический институт пищевой промышленности им. Микояна, где тогда не было украинского языка. Не скажу, что без блата. Хоть я и набрал 23 балла из 25 возможных, но это был как раз проходной балл, а конкурс был 7 человек на место! Бабушка показала зав. кафедрой технологии пищевых производств свиток рецептур горилок нашего далекого пращура Виктора Забилы, автора всех нынешних водок и настоек, в том числе и знаменитого когда-то «Ерофеича», пообещав отдать его, когда я буду на 3 курсе. Я прошел конкурс, а когда в 1961 вышли новые рецептуры ликероводочных изделий, львиную долю в них занимали рецепты Виктора Забилы, хоть ни одной ссылки на его авторство в сборнике не было, как и впрочем, на авторство в самой российской водке Дмитрия Менделеева.

Виктор Забила

В университет я все же поступил. Бабушка-мама не могла стерпеть, что роман Шевченко с Закревской был назван подлой клеветой. Она собрала свою переписку с Мариетой Шагинян, воспоминания Виктора Забилы и Афанасия Чужбинского, сохранившиеся у нее от тестя, и поехала с ними к тогдашнему Министру образования, приятелю ее юности, академику Павлу Тычине. Для нее он все еще был боязливым семинаристом Павликом, которого ее тесть познакомил с Михаилом Коцюбинским. Тычина в советское время стал маниакально боязливым. Везде видел слежку, а во всех посетителях - подосланных провокаторов. Но тут, даже зная, что его телефон прослушивается, позвонил в Черниговское ОблОНО и приказал оценить мое сочинение по ошибкам, а не по содержанию. Поставили 4. Не сдав старого (он ведь был в КТИППе), я получил новый аттестат и медаль. С ними я уже по собеседованию, без экзаменов поступил в университет. Сказать по правде, я был не очень прилежным студентом. Общежитие Микояновского было рядом с университетом (университетское у черта на куличках, где-то на Сталинке). Поднимал нас звонок в 7 утра. Просыпаясь, я раздумывал, куда идти - в институт или в университет. В конце концов, решал, что раз практических нет, лучше поспать, а затем пойти в читалку и покейфовать над «Искателем». К тому же преподаватели знали меня в лицо, а я их не очень-то. Они меня запомнили по литературным вечерам, которые их обязывали посещать и где я читал стихи в стиле этого:

«Непокорные плечи расправив,

Ко всем бурям и бедам лицом,

Как на страже, стоят величаво

Монументы погибших бойцов.

Были дни…В дым от взрывов лохматый,

Бурый весь от кровавых брызг,

В бой последний свой шли солдаты,

Чтобы насмерть стоять за Жизнь!

Годы шли, войны накипь смывая,

Новых дел воздвигая дворцы.

Но, застывшие в тяжком металле,

Недвижимы стоят бойцы…

Словно держат бессменную вахту,

Охраняя Любовь и мечты,

Чтобы мир был для счастья распахнут,

Чтобы солнцу смеялись цветы,

Чтобы не было воен и небо

Не плевалось смертельным свинцом…

Неподвижно застыли и немо

Обелиски погибших бойцов…

Домечтать, долюбить - не успели

За них любишь, живешь теперь ты.

Дали жизнь тебе. Что же Ты сделал,

Чтобы сбылись погибших мечты?!

А то, что я в лицо плохо знал своих преподавателей ( я еще и стеснялся носить очки, так что все лица были расплывчатыми), на целый год меня сделало легендой микояновского.Из-за той близорукости я ухитрился на 2 курсе сдать политэкономию за 3 курс, перепутав ее с историей КПСС. А было это так.

Я как всегда проспал начало экзамена. Прибегаю на этаж, где были кафедры политических дисциплин. Смотрю, возле одной щели в дверях толпятся девчонки в мини, вроде ножки их мне знакомы. Спрашиваю - « кто сейчас заходит?». Смеются - «да хоть ты заходи! ». Выходит какой-то абсолютно незнакомый красавчик, и девчонки облипают его, как мухи, а я тихонько захожу в кабинет. За столом дремлет один профессор. Лица я его не разглядел, так как засмотрелся на девчонку, которая за партой у окна задрала юбчонку до пупа и списывала что-то с бедра. Машинально ложу зачетку, беру билет, называю номер и сажусь за парту так, чтобы те бескрайние конечности были в поле видимости. Заходит ассистент и красотка прикрывает очевидное - невероятное. Грустно начинаю вникать в билет. Первый вопрос что-то по Ленину. Помню еще по школе. Нет проблем. Второй вопрос- от неожиданности удивленно читаю вслух. Тут же какая-то мымра в очках, сидящая сзади меня, громко шепчет, чтобы взял у нее шпаргалку по этому вопросу, а ей отдал ту, что лежит в моей парте. Отдаю. Беру. Третий вопрос было тоже что-то полу- знакомое. В общем, сдал на 4, хоть и страшно удивлялся, какое отношение имеет к истории КПСС вопрос ассистента - «чем отличаются фабрики от заводов?». Что же, ищут меня в ведомости, чтобы поставить четверку. Нет там моей фамилии. Ассистент берет зачетку, недоуменно листает ее и протягивает профессору. Тот читает, протирает очки и снова читает. Потом спрашивает - « молодой человек, Вы на каком курсе и что Вы сдаете?» Говорю - «Профессор, да я на Вашем, на втором и сдаю вашу Историю КПСС». И профессор, и ассистент чуть не упали со стула от смеха. Затем разъяснили мне, что я ухитрился сдать дисциплину политэкономию, а историю КПСС сдают в соседнем кабинете. Профессор все-таки поставил мне ту четверку в зачетку и даже разрешил не ходить на лекции. Вышел я в коридор к своим хохочущим подружкам. Они, оказывается, болели за своего кумира-гитариста с 3 курса. Поплелся я в соседний кабинет. В те времена и «Знание-Сила» и «Наука и жизнь» печатали материалы по истории, да и от отца я унаследовал любовь к истории, так что отвечал без обдумывания и сдал на «отлично»…

В университете тоже не обошлось без историй. Как-то объявили, что в Киев приезжает выступать на студенческих вечерах сам Булат Окуджава. Устроили такой вечер и у нас в универе. В актовом зале собралась вся студенческая братия, даже те, кого месяцами не увидишь в аудиториях. Все проходы были забиты, а в задних рядах девчонки восседали на коленях у парней. Да конфуз получился с тем вечером. Не пустили в Киев Окуджаву. Пришлось обходиться своими силами. Вообще-то у нас своих поэтов тогда было хоть пруд пруди. Уже Иван Драч прославился своими «Подштанниками на солнце», были и другие и скандальные, и талантливые. Правда - свои. Так что, услышав о «неявке по техническим причинам» знаменитого барда, половина зала сбежала. Сбежал со всеми и Иван Драч. Ни одного известного, ни одного скандального не осталось. И вообще из кружка нашего потока «Современник» из парней был только я да Володя Андриевский. Да еще с целины вместе с нашим вузовским комсоргом прикатил какой-то поэт - производственник( у меня давно уже все фамилии коллег и преподавателей повылетали из головы). Перед вечером у нас в пищевом как раз была курсовая дегустация напитков, я дегустировал свою, изготовленную по Забилыным рецептурам, любимую Шевченко вкуснейшую «Дуриголововку» (это, выпив ее, он стал декламировать шляхтичам скаберезную «Марию», за что был выброшен навсегда из Украины). Она и на меня подействовала идентично. Но все по порядку. Выходит на сцену Володя Андриевский и плачет :

«Деревья зимою раздеты, стоят , как сухие скелеты,

Холодным все залито светом. Где ты, Любимая, где ты!?»

После него выползает на сцену худосочная, очкастая поэтесса и тоже воет о неизведанной любви. Зал начинает засыпать. Слава богу, выскочил поэт-целинник и завопил : « Фундамет пьет, фундамент жадно тянет влагу». Дальше было еще на полчаса производственной лирики. Стою за кулисами, слушаю. А та «Дуриголововка» уже действует. Тянет на подвиги и уже самого тянет выскочить на сцену. Наконец целинник откричался и гордо ушел со сцены так и не дождавшись аплодисментов.

Вышел я «веселенький» на сцену и стал читать вначале -

«В прозрачной ночи,

когда все молчит,

я имя твое шепчу.

Я руки твои,

я губы твои,

как птица гнездо, ищу.

Ты в зареве дней,

ты в звездном огне,

ты в каждом заветном сне

Ты в жаркой весне,

ты вне и во мне,

ты в сердце на самом дне…

Спасибо тебе

за то, что ты есть.

Спасибо судьбе

за то, что ты здесь.

Спасибо тебе,

спасибо судьбе

за то, что ты - это Ты!»

Прочел, смотрю в зал, жду аплодисментов. Ни одного хлопка. Обиделся. «Я Вам про свою любовь, а вам все равно. Ну ладно, я Вам задам . Читаю ехидно:

«Перелистывая женщин, словно Книгу Откровений,

Ищем мы дорогу в Вечность по зовущим их коленям…

Ищем мы дорогу в вечность, и себя в них тоже ищем

И плевать на бесконечность прописных и нудных истин

Об измене и размене, постоянстве и морали…

Импотентам в утешенье это все насочиняли.

А у нас - не те идеи, а у нас и Бога нету!

И живем, чтоб не жалелось, об утерянных моментах!

Пусть меняются постели, пусть меняются объятья,

Будем жить, пока нам стелят,

будем жить, пока нас

хватит!»

Хлопцы в задних рядах заржали и захлопали. Девчонки стали обиженно ерзать . Чтобы утешить, декламирую дальше:

«Ткет нам одиночество из объятий кружева,

Нет лишь, кого хочется, нет того, кто нужен нам.

И заносит нас опять в новые объятья.

Но, ей Богу, - есть с кем спать, не с кем - просыпаться

И опять приносят боль в отношеньях трещины…

Где же, где же ты Любовь, ты- Большая Женщина?

Все не те, и все не то, и никак не кончится

Этот бег мой за мечтой, Бег из Одиночества».

Хлопали теперь и хлопцы, и девчонки. На этом бы остановиться и уйти, сорвав аплодисменты. Но меня уже занесло. Увидел в зале нашего марксиста, влепившего вчера мне «не зачтено» в ведомости и ору -

«Я сижу на лекции

и схожу с ума.

Потому что лекция

Эта- диамат

Еле жив за партою

Сижу скромен,

тих

О всех этих партиях

Сочиняю стих.

Левые и правые,

Нео-,

ультра-,

ре-

Целые оравы их

В книжной мишуре.

Нету прямо жизни

нужны нам очень так

Все вот эти измы,

исты,

ист…

башмак!»,

Уже нормальный хохот и нормальные аплодисменты. Вдруг вижу, в первом ряду парторгова красотка жрёт бутерброд с икрой. А тогда только-только повысили цены на то масло. Ну я и вшпарил:

«Бились, бились, бились в истерике:

«догоним по мясу и маслу Америку! »

Кричали об этом везде ежечасно,

а в результате - ни мяса, ни масла!

Приняли ряд оглушительных мер.

Первою была «голодный четверг» (рыбный день)

Затем, чтобы больше повысить выходы,

решили повысить колхознику выгоду.

Повысили выгоду, любо смотреть -

цены подскочили ровно на треть!

Товарищ рабочий, брось думать о мясе,

одной кукурузой теперь наедайся.

А в утешение - кутайся в штапеле.

Слава! Слава! Хрущеву и партии!”

Вот теперь зал взорвался аплодисментами. Да такими, что я даже застеснялся и быстренько удрал за кулисы, чтобы вблизи созерцать, как наши девчонки в новомодных колготках будут летать в рокк-эн-ролле…

Ночью срочно собрали партбюро факультета. Только благодаря парторгу Дмитрию Прилюку, другу нашей семьи, удалось утихомирить только что вернувшегося с целины институтского комсорга Славика по кличке «горобчик», требовавшего исключения из комсомола, а значит и из института за аморалку. Ограничились выговором и тем, что разогнали «Современник» за пропаганду порно. (Танцуя на сцене рок-н-ролл, переворачивали вверх тормашками девчонок, а они впервые надели телесные колготки, так что публика в зале считала, что видит их «ню»…). Тогда было модно бороться с аморальностью, разоблачать стиляг, а об эротике даже не слышали, чуть что, сразу же обвиняли в пропаганде порнографии. Вот и накрылся наш «Современник»…

Больше из студенческой жизни почти ничего не запомнилось. Разве только особый аромат свежего молока со ржаными булочками «жуликами» , за которыми мотались после обеда к автомату в Пассаже…

У молочного автомата со знаменитыми «жуликами»

После института распределился техноруком Костопольского райпищекомбината на Западной Украине. Одновременно пробил стажировку в Костопольской районной газете «Ленинский путь». Вот из-за той стажировки опять влип в неприятности. В феврале 65-го мы получили фотографию РАТАУ, где был изображен ободранный одноногий солдат на костылях. И надо же было, что 23 февраля как раз истекал срок обязательной публикации этой фотографии. Редактор был в отпуску, номер выпускал зам. Был он человеком довольно рассеянным. Проглядел, что на первой странице, под огромным аншлагом «Слава советской армии»- в передовице вырезано место, чтобы поместить это фото солдата-инвалида.

Многие из костопольчан еще перед войной эмигрировали в Канаду, но все же поддерживали связь с родичами в Украине.А в 60-е годы уже можно было переписываться и слать посылки. Получать те посылки не поощряли, а вот отправлять - пожалуйста. Ведь надо было показать, что это красная Украина кормит голодных родичей диаспоры. Вот и выслал кто-то в Канаду сало, завернутое в ту газету. Там газету обработали, убрали пятна и опубликовали снимок первой страницы и последнюю страницу, где была статья об изнасиловании молодой почтальонши сынком местного начальника милиции и мой стих «Шпалы». Стих этот я написал еще в Чернигове. Дело в том, что у бабушки-мамы чудом сохранились фото ее юности. На одном из таких фото были Юрий Коцюбинский, Виталий Примаков и Виктор Подтелков в форме, со шпалами в петлицах. Вот и написал я об этом чудом уцелевшем забытом фото:

Шпалы

Поблекшее фото без даты

Забытое как-то судьбой.

Где ж вы, командармы двадцатых,

Гудящих набатом годов?

На фото усталые лица,

похожи одно на одно,

и разно лишь шпал в петлицах,

да боевых орденов.

По этим, по шпалам Россия

умчалась вперед, сквозь года,

где ж вы, ее гордость и сила,

Куда вы исчезли? Когда?

Вы шпалы ложили в Сибири

И шпалы ложили на Вас.

Но даже и мертвые были

Вы за советскую Власть!

А те, кто донес на вас подло

из зависти или злобы -

Им разве было до Родины

и до ее судьбы?

Они то дожили до старости

на лести, доносах и лжи.

Наград и чинов досталось им -

и в этом была их жизнь!

А Ваша жизнь была - Родина,

летящая к свету в высь!

И пусть Вы земле ее отданы.

Вы живы, а те - мертвы! ».

После публикации прошло больше месяца. Я уже и забыл о том номере, тем более, что на моем пищекомбинате начался сезон переработки клубники и мне стало не до газеты. Но вдруг, в обеденный перерыв, когда я как раз наслаждался дегустацией свежеприготовленной, ещё не охлажденной, «дрогобычской» колбасой,

В мой кабинет по-хозяйски, без стука вошел какой-то бритоголовый, комодообразный тип, сунул под нос красное удостоверение и отвез меня «Волгой» в Ровенское ОУКГБ. Там продержали в коридоре полдня. Затем лысый полковник вручил мне плацкартный билет до Чернигова на послезавтрашний поезд. Сообщил, что я за день должен оформить расчет, собрать все манатки и катить в свой Чернигов. Об университете мне больше не стоит беспокоиться, если не хочу вместе с университетским дипломом получить счет за незаконное одновременное обучение на стационаре…

Оказалось, там, в Канаде после моего стиха поместили биографии членов Политбюро 1965 года и стих с комментариями перепечатали не только их русскоязычные газеты, но и прочли по радио «Свобода»…

Прикатил я в прапрадедовский Чернигов. Устроился вначале на экспериментальный семяочистительный завод, укомплектованный новейшим западногерманским оборудованием по сушке и очистке семян, а через год перешел в спиртоводочное объединение. Если на семяочистке было все-таки интересно работать с ультрасовременным немецким оборудованием, то в спиртоводочном обьединении пришлось ездить с проверками по заводам и заниматься бумагами, а не делом, так что с удовольствием принял предложение зав.отделом Госнадзора за соблюдением стандартов местной лаборатории Госстандарта. Вот с тем Госстандартом и связаны лучшие воспоминания юности. В начале 70-х послали меня с коллегой на 10 дней в командировку в Одессу. И тут как раз началась холера. Помню, зашли мы в столовую самообслуживания. Стоим в очереди у раздачи. Вдруг человек за 10 перед нами какая-то худющая до черноты девчонка упала на пол и забилась в судорогах. Поднялся страшный крик, и все стали вылетать кто куда. Кто в двери, кто в окна. Я очнулся уже в кустах, обнаружив под собой скулящего от боли коллегу - споткнулись на какой-то дрючок и попадали на него, не то бы драпали до самого моря. Шли мы на следующий день мимо столовой. По-прежнему стоит очередь. Спросили о вчерашнем случае, оказывается, у девчонки был припадок эпилепсии. Одесские пляжи стали закрывать, причем довольно оригинально. Приходишь, раздеваешься, занимаешь лежак. Обходит женщина с фигурой, как у ледокола и собирает деньги за лежаки. Обилетит всех, поднимается на волнорез и машет кому-то платком. Через пять минут раздается пронзительная сирена, к берегу подплывает несколько катеров, из них высыпают матросы и выгоняют всех с пляжа…

Решаем уехать досрочно - не тут то было - билетов нет! Я вспоминаю все, что учил по микробиологии и иду в ГЧК, предлагаю организовать продажу из бочек сухого вина, которое еще в древности применяли для профилактики холеры. Взамен мне и коллеге дают билет на теплоход «Нахимов» и пропуск в профилакторий для обсервации, после которой нас отправят домой. Я не люблю качки и замкнутого пространства. Отдал билет на красавец-теплоход коллеге, а сам пошел в профилакторий. Обсервация затянулась на целый месяц. В море нельзя - только душ. Библиотеки нет, журналов тоже нет. Правда вокруг полно красивейших девчонок, даже в палате на соседних кроватях спят красотки. Да что за удовольствие, когда ночью вдруг чувствуешь у себя на груди чью-то ручку, вдруг пальчик лезет тебе в рот, ты воссторженно открываешь глаза и видишь в полумраке перемазанную рожицу карапуза, ползущего через все кровати к выходу, а затем всю палату будит визг его мамаши, обнаружившей пропажу своего чада…Днем все собирались смотреть, как красавица-грузинка(говорили княжеского из рода) громит всех в теннис. Конечно, день-два любоваться той княжной было приятно. Но через неделю все осточертело, а обсервация должна длиться целый месяц…

Чтобы не сдохнуть со скуки, писал реферат о положении с соблюдением стандартов на Черниговщине и отослал его во ВНИИСП. Прошел месяц. В пансионате никто не запоносил. Мне выдали билет до Чернигова. Сажусь в поезд. Во всем вагоне, во всем поезде - я один. Только уже в Смеле зашло две девчонки. Проводница сказала, что это первые пассажиры после Одессы. Неудивительно, тогда никто не хотел садиться в одесские поезда. Вон под Прилуками у одного пассажира из Одессы случился понос, так весь поезд с 400 пассажирами, которые и в глаза не видели той Одессы, проторчал почти месяц на обсервации на том полустанке, съев почти все запасы Прилукской рай больницы и израсходовав почти весь уголь местной электростанции...

На работе меня уже ждал вызов на экзамены в институт Госстандарта. Начальник побрюзжал, что я безответственно подставил коллегу, засунув его на «Нахимов», где вечно находят подозреваемых на холеру, так что неизвестно, когда тот вернется. Но все же отпустил - как никак, вызов пришел свыше. Экзамены сдал неплохо, но по конкурсу прошел только на заочное отделение. Стал работать над темой «Организация проверок соблюдения стандартов по горизонтальному принципу». Что это такое? Приезжаю в район и проверяю не одно запланированное предприятие, а все пищевые предприятия района. При этом качество продукции проверяю не на предприятии, а в торговой сети, заодно проверяя и соблюдение правил хранения и реализации продтоваров. Результаты проверки докладываю на расширенном бюро райкома партии и КНК, где нарушителям раздают партийные взыскания, а Народный контроль преподносит денежные начеты. Резко возрос эффект проверок. Благодаря этому привлек внимание второго секретаря обкома , и он стал регулярно вызывать меня, поручая внеочередные, заказные, проверки предприятий пищевой промышленности области. Это настолько не понравилось моему начальнику лаборатории коммунисту с 20-ти летним стажем, которого даже по записи не принимал этот секретарь обкома, что мне по «Собственному желанию» начальства пришлось уйти из лаборатории Госстандарта, договорившись о переходе на должность ст. товароведа по качеству оптово-розничной конторы облпотребсоюза. Ухитрился поставить в зависимость от себя, а не от начальства, почти всех поставщиков продтоваров (я ведь работал и внештатным экспертом), так что меня с удовольствием отпустили поступать в аспирантуру. Памятуя опыт с заочной аспирантурой, подал документы сразу в аспирантуру при трех институтах- Московского кооперативного, Киевского и Львовского торгово-экономических, благо экзамены были в разное время. Благодаря тому, что я еще во ВНИИСПе посдавал кандидатские минимумы, сдавал только спец. предмет. В Москве сдал на 3 и пролетел. В Киеве сдал уже на 4 и прошел заочно. Во Львове получил 5 и прошел на стационар. Ясно, что выбрал Львов. Теперь предстояло выбрать научного руководителя. Во Львове с докторами тогда было туго. В Киеве у меня экзамен как раз принимал доктор биологических наук Владимир Мицык. Еду к нему и говорю, что прошел не только у них, а и во Львове и что хочу иметь его руководителем. Его протеже как раз пролетел аспирантуру, получив по спец. предмету тройку, как и еще парочка претендентов. Но те не знали, что я освобождаю место. Так что можно бло продвинуть своего претендента. Поняв это, Мицык с удовольствием согласился на руководство и продвинул на мое место своего человека (тот давно уже профессор, возглавляет кафедру). Шеф предложил мне взять тему « Сравнительные исследования кулинарных жиров и маргаринов». Сказать по правде, что такое именно товароведение, я и сейчас толком не знаю, возиться с этими аминокислотными анализаторами, со всей этой хроматографией и магнитным резонансом не люблю, так что я те исследования свел к разработке новых видов маргаринов и технологии их производства. Вышел на эрзац-масло, которое вы теперь покупаете как «Финнея» или «Рама». А делать этот эрзац очень легко. На обычном маленьком молокозаводе, когда молоко нагрели и обезжирили на сепараторе, перемешиваем его с расплавленной композицией дезодорированных жиров, имеющих интервал температуры плавления близкий к идентичному у коровьего масла. Перемешиваем простым пропусканием содержимого емкости само на себя через молоконасос. Полученные искусственные сливки обрабатываем по технологии кисло-сливочного масла. Вся суть изобретения в том, что композиция жиров имеет температуры плавления сливочного масла, а смешиваем их с обратом мы сразу после сепаратора, пока остатки оболочек жировых шариков еще активны. А для полной маскировки к эрзац-маслу добавляем до 20% натурального масла из сливок , полученных из молока , обрат которого использовали для эрзац-сливок…

Сделал я опытные образцы этого эрзац- масла. На этом дело и окончилось. Слишком дорогими оказались анализы, которые позволили бы отличить это масло от натурального, к тому же делать мой эрзац можно было только на маслозаводах, а они подведомственны Мясомолпрому, а не «Союзжирмасло». Повздыхал шеф, что я целый год потратил напрасно и предложил тему по ветчинным консервам того аспиранта - заочника, который занял мое место (его, призвали в армию). Правда, предупредил, что тема сложная, но зато по ней отрицательный результат - все равно результат! Я должен был констатировать, что наши ветчинные консервы и технологии их производства уступают зарубежным (надо же было как-то обосновать планируемую покупку у компании Круппа ветчинно-консервных заводов.) Ветчинные консервы делали и на Львовском мясокомбинате. Делали по польской технологии, хотя и разработал ее у нас в тридцатые годы Львовский предприниматель, еврей Зигмунд Руккер. Во время войны он бежал в Америку и организовал там производство этих ветчинных консервов. Стал миллиардером, и после войны помог наладить производство ветчинных консервов в Польше, построив там за свой счет с десяток заводов…

Во Львове же гестапо, а затем СмерШ расстреляли всех мастеров и рабочих работавших с этими ветчинными консервами - среди них была группа агентов Интеледжис Сервис. Так что в 60-е годы мы освоили производство ветчинных консервов уже с братской помощью поляков. Во Львове специфическое отношение местного населения, в большинстве своем переселенного в ходе операции « Висла» из Польши, к «москалям» - восточноукраинцам. Зовут их «жидами», от них секреты выпытывают, а им ничего своего не расскрывают. Так что технологию я мог узнавать только по литературным источникам. Мало того, когда я в отделение посола поместил на длительное созревание окорока, местные «патриоты» засунули туда же рубцы - желудки, продукт с огромной бак. обсемененностью. Когда я это обнаружил, чуть не заплакал - на новую партию окороков денег мне никто не выделит. А это мясо уже здесь вот-вот завоняется. О 10 дневном созревании не может быть и речи. Чтобы ускорить то созревание, нарезал окорока на куски по форме банки и хорошенько отмассировал в фаршемешалке. Чтобы консервы не испортились, решил применить рижскую технологию тиндализации ( повторный нагрев до 100о С с выдержкой в промежутках при 27-30оС). Прихожу на следующий день после пастеризации, а вместо теплой термостатной мои консервы засунули в холодильник и температура в центре банки уже -1,5оС. Пока я бегал к директору, их перевезли в термостатную. Добился, чтобы с самого утра их пастеризовали. Примчался первым трамваем. Засунули банки в автоклав. Пропастеризовали. Чтобы ускорить процесс первые 20 минут прогрева веду не при 100, а при 116оС. Сразу после охлаждения водой, обнаружил и выбросил пару вздувшихся банок. Сказал, чтобы направляли банки в охлажденное помещение, где хранятся ветчинные консервы, и ушел спокойно домой. Прихожу через неделю, чтобы отобрать образцы для исследований. Ищем в складе ветчинных консервов - нет моих банок. Иду в отдел сбыта, как они могли отпустить мои, немаркированные консервы?! Говорят - «Успокойтесь. В ветчинном отделении не было места, и мы их поместили вместе с мясными консервами». У меня начинается истерика, ведь ветчинные консервы хранятся при температуре не выше 50С, а обычные мясные консервы перед закладкой на длительное хранение неделю термостатируют при 30-360С. Ясно, что мои пастеризованные консервы должны испортиться. Меня обвинят в срыве эксперимента и на этом моя аспирантура закончится!

Встречаю по пути в термостатную технолога Танечку, которая также относилась к «жидам». Она только что проверяла консервы, несет пару вздувшихся банок. Говорю, «Представляешь, эти рагули загнали в термостатную мои пастеризованные консервы, там наверное уже все провонялось! ». « Да нет, - говорит - стоят твои банки, ни одна даже не вздулась. Ты, наверное, по ошибке их стерилизовал. »

Удивленный, иду в термостатную. Действительно, стоят мои баночки, хоть бы одна вздулась! Отбираю образцы, несу их к нам в институт и отдаю кафедральному «микробу» доц. Николайчуку, прошу провести полный анализ. Покрутил он вначале носом, мол, полно работы, но все же все взял, попросив меня потерпеть трое суток. Через трое суток я был у него. - «Не морочь мне голову! Я нашел единичные клетки, да и те не дают роста на питательной среде. К чему было устраивать такую возню, если консервы стерильные! » «Да не стерилизовал я их, они пастеризованные, я притащу еще, повтори, пожалуйста, анализы! »

Повторные анализы вновь показали промышленную стерильность консервов. Поехал с образцами и результатами анализов к шефу в Киев. Рассказал, как все было, как поместили рядом с партией зараженный материал, как засунули консервы перед повторной пастеризацией вместо термостатной в холодильник, а готовые консервы вместо холодильника всунули в термостатную. Он только смеется- «Хто ж тебе вынен, шо не засвоив украинську мову, от теперь и майся». «Да засвоил я ее, -отвечаю,- на том же уровне, что и Вы. Вы ведь сами там работали, они просто боятся, что я раскрою их секреты и хотят меня выжить. Помогите найти другое место для эксперимента! ».

Шефа самого когда-то выжили со Львова, так что он подумал-подумал, а затем говорит: «Где-то через месяц я буду у Министра Минмясомолпрома Володи Юхименко, мы с ним когда - то вместе учились. Ты купи красивый дипломат, наполни его своими лучшими образцами и худшими мясокомбинатовскими, я его отдам Володе, а он уже поможет нам найти новое место».

Вернулся я во Львов. На Ученом совете попробовали те консервы и выделили деньги на новую партию. Шеф укорял меня, что в моей ветчине не очень то с ароматом и посоветовал добавить специй. Сделал я три вида ветчинных консервов. Для скорости посол вел в фаршемешалке, а вместо специй, которые на заводе мне так и не дали, добавил институтские экстракты специй. Сделал консервы. Поменял часть банок на мясокомбинатовские и, наполнив ими дипломат, отвез его шефу. Тот отнес их Министру. И опять казус. Поехал Министр в командировку, а мой дипломат забыл в кабинете у отопительной батареи. Приезжает через две недели, открывает дипломат, а там самые красивые банки вздулись, вот-вот взорвутся. Звонит шефу, тот вызывает меня и вот оба мы идем на расправу. Министр взбешен. Подсовывает шефу открытый дипломат и ехидно подначивает: - «ты что тезка, хотел отомстить мне за школьных девчонок». Тот мямлит: «да это же пастеризованные консервы, их нельзя хранить выше 50С. »А потом до него доходит, что взбомбили консервы только в этикетках и со стандартною маркировкой, а из тех, на которых выбиты только №1-3 ни одна не взбомбила. Тут уже он начинает вычитывать однокласснику. «Если ты поленился защититься, то не ори на доктора наук, разберись вначале, что у тебя взбомбило! Наши банки целехоньки! Взбомбил львовский ширпотреб! Министр опасливо стал вынимать те бомбажные банки и читать маркировку «Шинка особлива», «шинка деликатесна», «шинка рублена» Львовский мясокомбинат Минмясомолпром Украины. Хранить не более 6 месяцев при 0-50С » Позвал референта, тот выкинул заводские банки, а нам в задней комнате накрыли стол. Юхименко заставил нас первыми продегустировать те мои консервы. После нас попробовал и сам. Понравилось и так понравилось, что он позвонил приятелю в Союзный Главк и попросил помочь мне провести эксперимент на экспериментальных предприятиях. Так мне разрешили работать на экспериментальном заводе ВНИИМП (тогда там выпускали консервы для космонавтов) и на Раменском предприятии Кремлевского райпотребсоюза, где обкатывали украденные на Западе технологии и доставленное оттуда контрабандой оборудование. Где-то с полгода оформлялись все необходимые допуски, наконец я переехал в Москву, где поселился в комнатушке аспирантского общежития кооперативного института в Перловке.

Сделал я и в ЭККЗ ВНИИМП, и на Раменском свои консервы. Исследовали их во ВНИИМПе и МТИММПе. Дали положительные отзывы. Но вот беда - техническую документацию на них имел право подписывать только Министр Мясомолпрома СССР Николай Антонов. Ясно, что его подпись шла после виз ВНИИМПа и всех управлений и главков СЭС, Минторга и Минмясолмолпрома. Больше года я потратил на те визы. Времени и нервов ушло больше, чем на весь эксперимент и писание диссертации. Наконец, со всеми визами захожу к Антонову. Он полистал проекты стандартов и инструкций, глянул на визы и величественно поставил свою подпись. Затем, как-то по отчески, поглядел на меня и задал сакраментальный вопрос : «Слушай, мальчик, что-то твою морду я во ВНИИМПе не запомнил, ты, что с филиала? Так я и в вашем Киеве всех знаю. Что, от начальства прячешься?» Я не нашел ничего лучшего, как промямлить, что я никогда ни в УкрНИИММП, ни во ВНИИМПе не работал а пока еще учусь в кооперативном институте…

Видели бы вы, что сделалось с Антоновым. По лицу поплыли красно-бурые пятна, глаза налились кровью, он приподнялся, держась за спинку стула, будто собираясь обрушить его на мою бедную голову, и завопил : «Мать твою перемать, какой идиот пустил тебя ко мне! Тысячный коллектив института уже почти десяток лет пробует сделать эти чертовы консервы, а тут является колхозник (Министр спутал потребкооперацию с сельхозкооперацией) и подсовывает мне на подпись документацию, мол, он наизобретал этих консервов»! На крик прибежал референт. Антонов порвал в мелкие клочья все подписанные им документы, приказал референту вытолкать меня взашей из Министерства и обзвонить всех подписантов с требованием объяснить, знали ли они, что подписывали. Меня же было велено больше и на порог не пускать…

В полной прострации я поехал в Киев и все рассказал шефу. Он успокоил, что я аспирант не антоновского ВНИИМПа, а кооперативного института и мне для защиты та техническая документация вовсе не обязательна. Достаточно нескольких публикаций и авторских свидетельств на изобретение. Поинтересовался, где я думаю работать после распределения. С этим у меня как раз проблемы не было. На Раменском в очередной раз, после бомбажа партии консервов ( реализовывались они исключительно в Кремле), уволили главного инженера и главного технолога и мне предложили пока поработать и. о. Подали заявку в Главк, чтобы Центросоюз распределил меня на эту должность после аспирантуры. Постепенно вхожу я в работу главного технолога и гл.инжа. А тут в Москве проходит Конгресс научных работников мясомолочной промышленности. Мой приятель-аспирант с кафедры продтоваров МКИ, который занимался мясом, но не мог говорить ни на одном иностранном (меня кагебисты с преприятия за пару ящиков ветчинных консервов устроили на ускоренные курсы английского, так что я свободно болтал на аглицком) отдал мне свой пригласительный билет, а его научный руководитель познакомил меня на конгрессе с зам. директора югославского института мяса д-р. Джьорджьевичем и редакторами чешского журнала «Потравинаж» и польского «Господарка мясна». Рассказал я им о том своем визите к Антонову и тех воплях. Сочувственно кивали головами, а затем предложили дать им оставшиеся экземпляры тех. документации. Обещали сделать из этого статьи. Я совсем забыл, что давал подписку не вступать в контакты с иностранцами. Пообещал я им на следующий день принести материалы. Дал каждому по экземпляру. Из-за тех экземпляров назначение в Раменское не состоялось, а я вообще чуть не загремел сменным технологом на Семипалатинский мясокомбинат.

Где-то через полгода, в рабочее время, два амбала втиснули меня в черную Волгу и на бешеной скорости отвезли в голубенький домик приемной КГБ СССР на Кузнецком мосту. Через подземный переход протащили в обшарпанное (под общежитие) здание на противоположной стороне улицы и там забросили в кабинет одного из любимейших моих писателей - Семена Иммануиловича Цвигуна, оказавшегося заместителем Андропова и куратором Раменского предрприятия. А причиной «вызова» оказалось перехваченное письмо Джьрджьевича, в котором он извещал, что они использовали элементы моих разработок в своей новой технологии производства ветчинных консервов, за что мне положен авторский гонорар в сумме $28000. Спрашивают, переслать ли мне деньги через ВААП, выдать динарами при визите в Югославию или положить на мое конто в Загребском отделении швейцарского банка…

Цвигун положил передо мною мою же расписку, в которой я обязуюсь не контактировать с иностранцами без санкции соответствующих органов и обязательство строго хранить государственную тайну и секреты производства. Он не орал, как Антонов, но после его тихих разъяснений «сути моих преступлений», меня привезли назад в полуобморочном состоянии. Самое лучшее, что меня ждало это должность вечного сменного технолога на Семипалатинском мясокомбинате, без права выезда. Пока же меня выперли из общежития кооперативного и из ведомственной квартиры в Раменском. Жил зайцем у аспирантов МТИММПа. Во Львове меня уволили, а нового места работы, кроме Семипалатинска, не намечалось.

К счастью, мой двоюродный брат работал в референтуре Александрова (тогдашний первый помощник Брежнева). Он смог меня, беспартийного, записать на прием к секретарю Цк по кадрам Черненко, который от ЦК курировал наше предприятие. На приеме, я рассказал все, как было и с визитом к Антонову, и с передачей представителям соц. лагеря отвергнутых документов. Что б там не болтала нынешняя пресса о Черненко, но Константин Иустинович выслушал меня внимательно и сочувственно, приказал присутствующему помощнику решить вопрос без идиотизма. Через неделю после того посещения, по требованию Ген. Прокуратуры СССР, Центросоюз приказал ректору ЛТЭИ аннулировать приказ о моем увольнении и распределить меня на работу в институте. Увы, Цвигун все-таки и здесь достал меня. Распределили на самую низкую научную должность м. н. с. плодо-овощной научно-исследовательской лаборатории , без малейшей надежды на защиту и повышение в должности. Вместо жилья предоставили койку в студенческом общежитии. Шли годы. Выстрелил себе в рот Семен Цвигун. Успели похоронить Брежнева, Андропова и Константина Иустиновича, а я все так и плесневел в младших научных сотрудниках. Мало того, мой зав.лаб. ежегодно писал докладные, что я не соответствую и этой должности, Требовал перевода в лаборанты. Ларчик открывался просто - я получил с десяток авторских свидетельств на изобретение, но его включил только в две первые заявки. Когда он мне запретил в рабочее время делать необходимые опыты, я просто стал их делать на заводах во время командировок, а его перестал вносить в авторские заявки на изобретение...

Окончилось это прозябание из-за осечки самого зав. лаба. Он подслушал телефонный разговор со мною (телефон у нас был спаренный) из ВААП. Чиновники ведомства интересовались, как я ухитряюсь публиковать статьи за рубежом, и что я сделал с гонораром, полученным от югославского института мяса ( я и в глаза не видел тех $28000, хотя и написал, чтобы открыли мне конто в Загребе но на то мое письмо никакого ответа я из Югославии не получал. Наверное, кто-то из ведомства Цвигуна под моим именем получил и отдал их в «Фонд Мира», финансирующий деятельность этого ведомства …)

Зав. лаб. немедленно написал докладную ректору. Тот вызвал меня и потребовал написать объяснительную. Я объяснительную написал, но только в два адреса - ректору и копию в отдел общего надзора ОУКГБ. А в той объяснительной написал не только о причинах, из-за которых я вынужден печататься за границей, но и о том, что способ использования меня в институте напоминает забивание микроскопом гвоздей…

Ректор института, как бывший секретарь обкома партии, лучше меня знал, чем может обернуться та объяснительная в КГБ. Попросил, чтобы я не слал туда копии, а взамен перевел меня ст.н.с. на кафедру с правом самостоятельного поиска Заказчиков.

Я стал внедрять свои разработки на пищевых предприятиях потребкооперации Украины, России, Белоруссии, Литвы.

Больше всего запомнилась поездка в Литву. Бродил по Каунасу, по Вильнюсу с его Шевченковскими местами. Правда, трудно сказать «бродил». Я, как сарделька, висел между двумя высоченными молодыми литовками, которых выделили мне в Литпотребсоюзе в качестве гидов-охранниц. По улицам тогда с флагами бродили оживленные толпы « Саюдиса» и девчонки должны были разъяснять всем, что я не русский, а приехал им помогать от украинского РУХА. Принимали меня там более чем дружелюбно, так, как когда-то Шевченко. Читал старинный «Юго-западный вестникъ» в той университетской библиотеке, где любил читать и Шевченко. Замирал от восторга перед картинами бессмертного Черюлёниса. Бродил развалинами замка далекого своего предка Гедеминаса…

А через месяц после той командировки во Львов приехала корреспондентка-литовка из всесоюзного еженедельника Поиск Эльвира Мухина. Не только я, все хлопцы-аспиранты стояли на ушах, а жены наши впали в глубокую депрессию, когда в общежитии появилась дива с фигурой Бриджит Бардо и личиком Лолобриджиды ( в переводе на нынешний это синтез Памелы Андерсон с Памелой из «Династии». ) Недельку пробыв во Львове, упорхнула в свою Москву. Тиснула она обо мне в «Поиске» очерк на целую страницу. Сразу после публикации пошли письма-вызовы с Алтая, Уссурийского Края, Урала, Калмыкии, Калининградской области, Западной Белоруссии. С Украины было только одно - предложили стать главным специалистом, причем можно и по совместительству, Павлоградского филиала консорциума «Синтез» с зарплатой 1000 руб./месяц. Ясно, что я принял это предложение, тем более что от имени «Синтеза» заключил договор с институтом на создание безотходных комплексов в хозяйствах Днепропетровщины, Крыма и Марий-Эл. Так что и в институте также получал свои законные 220…

Директор Павлоградского синтеза Дима Сухарев, рассказал, что учился в университете у моего отца. Рассказал, как батя хвастался своими фронтовыми похождениями и спасением нынешнего Папы Римского, за что из парторгов университета вылетел в освобожденные профессора. Дима даже его домашний телефон дал. Звоню. Отец отдыхает где-то на Сочах, дома только сестрица Лариска, прикатившая для охраны квартиры из Перми. Был бы дома батя, я бы вряд ли бы пошел к нему - как-никак 50 лет назад отказался укатить с ним в Россию, а он в свою очередь стал утверждать, что я не сын ему, а однофамилец. С сестрицей, слава Богу, конфликтов не было. Так что через полвека возобновил семейные отношения. Побывал в его трехкомнатной квартире в престижнейшем районе Днепропетровска. Только за те три раза, что я был там, два раза были похороны соседей - высших чинов милиции. Они, как говорят « сгорели на работе», правда сестрица сказала, что один перепил, а второй тронул тех, кого не положено и не то сам застрелился, не то его застрелили. Походили по городу. В парке какой-то ханыга на непонятном наречии пристал к сестре, чего она говорит на «ворожий мови». Что ж, пока не было видно милиции, под хохот бабок обездвижил его и на «ридной мови» физически объяснил, что женщин обижать нельзя, даже если они русские блондинки. Не даром же я когда-то своим кагебистам в Раменском давал ящики ветчины за уроки русского боя…

Сестрица позвонила бате. Когда я пришел вновь, батя как раз позвонил домой и захотел поговорить со мной. Ни он, ни я не бурчали друг на друга. Будто расстались пару дней назад. Так открылась дорога в батин дом. Бывал я там в каждую Днепропетровскую командировку. Бате нельзя было в институте рассказывать о том, где и как воевал. Вон только похвастался знакомством с нынешним Папой Римским, как затаскали по комиссиям, обвинили в клерикализме, забрали кафедру. Мне же, работавшему на спец.предприятии и трижды проверенному теоретически можно было говорить обо всем…

Дело в том, что с 1942 он служил в оперативном отделе штаба армии и не раз бывал в глубоком тылу противника. Попросту, подрабатывал шпионом. Так что даже мне рассказать можно было не все. Рассказал бы все, мне бы устроили аварию на дороге. Я ведь от ребят из Раменского знаю, что квартиры бывших шпионов на прослушке с записью. Батя тоже это знал. Так что хвастался умеренно. Правда, и хвастать особенно нечем было. Ну пробил кольцо окружения 2-ударной армии и дал возможность спастись 16000 бойцам. Ну разгромил немецкий десант на остров в Ладожском озере, ну с дружком Асоргиным на большой скорости промчались по заминированному шоссе, уничтожив таким способом мины. Ну взял под опеку нескольких семинаристов, один из которых стал впоследствие Папой Римским. Но ведь так, как он воевал, воевала почти вся страна. Были, конечно, и трусы, но они тогда не строили из себя героев и не били себя в грудь, утверждая, что они патриоты и только из чувства патриотизма прислуживали оккупантам. Конечно, батя взял от жизни больше чем я. Да просто он больше хотел. Денег я в то время имел не меньше, а, пожалуй, и больше. Докторская тоже уже была готова. Работа была интересная. Квартира не хуже, чем у него. Так что нечему было завидовать. Поэтому, наверное, и признали вновь друг друга…

Но вернемся к нашим баранам, то бишь, работе. На самой Днепропетровщине ребята работать не спешили. Начали строительство в Марий-Эл и Крыму. Запомнились мне поездки, вернее полеты в Марий Эл. Пересадки в Москве и Казани. И абсолютно разное к тебе отношение. В Москве ты микроб-невидимка. В Казани ты всем мешающий разиня. А Марий-Эл…

Такое гостеприимное население я встречал только в Армении и Ташкенте. Все в тебе видят только друга, а не загребущего «москаля», как у нас во Львове. Спросишь, как куда пройти, так тебе не только расскажут и покажут, но даже доведут чуть ли не до самого места. Собирался я у них построить комплекс из мельницы с маслодавкой и крупоцехом, молокозаводик, вырабатывающий масло, сыры и кисломолочные продукты. Мясокомбинатик с колбасным и консервными цехами и с отделением гематогена. Миниспиртзаводик с цехами по выпуску твердой углекислоты, кормовых дрожжей и сушеной барды, крахмальный заводик. Все отходы должны были перерабатываться и объединяться в полноценный корм для скота. Увы, планы так и не осуществились. Мало того, я ударил лицом в грязь перед гостеприимными марийцами. Мы сразу достали оборудование - гл. инженер нашего Павлоградского филиала имел родственника-депутата, который сделал ему наряд на все необходимое. У меня же были адреса не только баз Госснаба, но и почти всех тогдашних изготовителей пищевого оборудования, так что на комплектацию ушло менее квартала. Договорились, что пока идет строительство цехов, я организую обучение рабочих в лучших цехах потребкооперации Украины, выпускающих колбасную продукцию. Поехал и договорился с правлением Ивано-Франковского и Тернопольского облпотребсоюзов, председателями правления Богородчанского и Тернопольского облпотребсоюбзов, мастерами цехов. Все вроде отлажено. Жду ребят в Богородчанах. Вдруг звонок со Львова. Меня назначили в приемную комиссию, и я должен немедленно вернуться в институт. Захожу еще раз к председателю и в цех, чтобы убедиться в том, что они как надо примут ребят. Напоминаю, что институт им заплатит за руководство практикой. Богородчанский мастер смеется,-« да я тебе и сам заплачу пару сотен- мне ведь приятно, что меня будут вспоминать добром в такой дали. Спокойный ,уезжаю во Львов!»

Где-то через декаду, дежурил в деканате, где был телефон с выходом на междугородку. Звоню в Богородчанский цех, спрашиваю мастера, как там мои хлопцы. Отвечает « давно уехали. Директор заготконторы обиделся, что ты забыл его, и запретил мне пускать их в цех. Пошли они к председателю райпотребсоюза, а тот сказал, что ему некогда заниматься такими мелочами. «Обещал вам Сиротенко. Вот и идите к нему». Звонили они к тебе в общежитие, так вахтеры отвечали, что они не обязаны бегать за каждым. Позвонили к себе, там ответили, чтобы ехали обратно…»

Так и остался я обещалкиным - ехать в Марий -Эл должен был только в октябре, когда планировалось закончить первый этап строительства (мельница и мясопереработка), но в августе алкаши из ГКЧП поставили крест на СССР, а затем за бутылкой на троих «Беловежской» троица «бывших» отпраздновала по нем тризну. С Марий - Эл нас уже стали разделять три границы и выход из рублевой зоны…

Оборвались и наши работы в Крыму. Директор совхоза, где мы строили комплекс, услышав по радио о ГКЧП, исчез в неизвестном направлении. Ребята из Павлограда перебрались в Москву, я остался во Львове…

Скончался Союз, кончились и все мои внедрения. Я еще успел получить последнюю в институте квартиру, а, перебравшись в нее, перебрался и в сельскохозяйственный институт, где организовал консорциум, подобный Днепропетровскому, чтобы внедрять свои разработки по докторской диссертации « Комплексные безотходные Технологии переработки, как основной элемент оптимизации землепользования». Начал строительство этих комплексов в 8 колхозах, но успел создать только колбасные и молокоперерабатывающие цеха. В 1996 году в Украине все колхозы и совхозы были уничтожены. Мы установили в колхозах оборудование, за которое заводам-изготовителям уплатили только аванс. Оставшиеся деньги платить было некому. Преемники колхозов имели только долги, да руководство, которое думало уже не об интересах хозяйства, а лишь о личной выгоде. Обанкротился наш агроконсорциум как и все село, как и вся Украина, погруженная в эпоху третьей Руины…

Поехал в последний раз в Днепропетровск, чтобы доказать форс-мажорные обстоятельства по договору «Южмашу». Денег в моем агроконсорциуме уже не было, из-за скандальной неуплаты за их оборудование, южмашевские люксы-приезжие уже не предлагали. Остановился у бати. Батя стал совсем плох. За то, что в 95 году участвовал в создании « союза миролюбивых сил «Батькивщина», противовеса правой Турчиновской «Громаде», из института его выперли на пенсию. Научных пенсий тогда еще не было, так что всучили ему 70 гривневую и сказали, чтобы и этому радовался. Мол, стаж у него почти весь за счет России, так что ему положена только социальная пенсия. Это ему, с 60 летним рабочим стаже. Ему, который с 1928, тринадцатилетним подростком работал сельским учителем в Ликбезе, затем после института преподавал до самой войны на Украине! Размалеванная толстая бабище полистала его воинские справки о ранениях и посоветовала использовать их как туалетную бумагу. Воевал он за другую страну, кровь проливал за Сталина, а не за Украину! Куда он не тыкался - никому нет дела! Той пенсии и на лекарства не хватало. С тяжелым сердцем уезжал я от бати. Ведь даже помочь ему было уже нечем. У меня в той командировке исчерпалась последняя зарплата. Сыновья его в России что-то получали, но переводы из России тогда не доходили. Думал никогда уже батю не увижу, даже на могилку съездить не удастся. Да вот уже в 2002 позвонил он мне домой. Оказывается, поняв, что на Украине ему жизни не будет, разослал документы с запросами в вузы СНГ и получил сразу несколько предложений. Выбрал Армавирское духовное училище, которое собирались преобразовать в духовную академию, а для этого нужны были профессора с именем. Его же Армавир больше всего устраивал, так как там недалеко фермерствовал его меньшой сын. Бывший заведующий закрытой лабораторией, занимающийся метановой микрофлорой. С приходом Михаила-Меченого - кочегар-истопник, поклонник журналиста Юрия Черниченко и под влиянием последнего, ставший фермером. Батя продал квартиру в Днепропетровске и получил государственную в Армавире. Деньги дал сыну на полугрузовую Газель. Позвал меня Батя к себе на лето, приказал притащить внуков. Правда, старший у меня задавака, предпочел фюрерствовать над друзьями в студенческом пансионате в Коблево, но младший сынулька поехал со мною к деду. Не жалеет о том что съездил…

Посмотрел, как живут Люди. Батя - почетный гражданин города Армавира. Сам Путин присвоил ему вначале подполковника, а теперь полковника. По тем же документам, что наши чинуши советовали спустить в туалет, получает 5000рублевую пенсию. Ходит читать лекции в духовном училище, так и не ставшем духовной академией, и в пединституте. Правда, не сам ходит. Мачеха его водит на лекции. Наши украинские врачи прописали ему напоследок такие глазные капли, от которых он ослеп навеки…

Слепой, выступает перед старшеклассниками с рассказами о своей военной молодости. Видел я тех старшеклассников, когда водил батю на любимое его место в центральном парке. Рядом, на площади, каждый вечер собирались юнгштурмовцы. Разыгрывают сцены рукопашного боя, маршируют колоннами. Маршируют с ревом: «За нами Путин и Сталинград, а в чистом поле система Град!». И страшно становилось бы мне от того рева, если бы проходя мимо нас с батей, они не поднимали правую руку со сжатым кулаком вверх и не раздавалось могучее «Слава героям!»…

На этот раз батя не только финансировал нам всю эту поездку, но и моему сынульке 10000рублей подарил на курсы английского языка. Вот теперь я бате завидую. Я здесь чувствую себя пятым колесом в телеге. Если кто и внедряет мои разработки, так имеют с этого не люди, не я, а только сам хозяин. Не тянет теперь меня в командировки. Противно чувствовать себя чьим-то слугой! Да и дома чувствуешь себя неуютно. Второй год воюю с Пенсионным фондом за научную пенсию. Давай им справку на справку. К тому же страшно мошенничают с переводными коэффициентами. По закону пенсия у меня должна быть 420 гр., а получаю 132! И нет управы на этих ворюг. Вот и собираюсь переехать к бате, где и работа есть в филиале сельхозуниверситета, да и пенсия будет научная…

Я должен был стать Писателем. Стал, как и мечтал в детстве, сильнейшим в Стране специалистом. Только нет уже той Страны моего детства. И приходится заканчивать воспоминание стихами:

Нас когда-то называли корифеями,

Говорили, что мы будущность страны,

Только та страна, как детский сон развеялась,

Ну а в этой - никому мы не нужны….

В Государстве правят бал ворье и бездари -

Чтоб украсть, совсем не надо много знать.

Из зажиточных, мы как-то стали бедными.

Вместе с нами стала нищею страна…

Вымирают, не старея, поколения,

Молодые выезжают «за бугор».

Раньше это бы назвали преступлением,

Ну а нынче заявляют «курс реформ»!

Умирает всеми преданная Родина

И не стоит говорить о чудесах.

Коль уж служишь ты Иудам верноподданно,

Значит, стал уже Иудою и сам!

Праправнук Пантелеймона Кулеша

Правнук автора «Ще не вмерли України»

Внук автора первого перевода «Интернационала» Николая Вороного

К. т. н. ,

Сиротенко( Вербицкий)

Владимир Васильевич

79049. Львів. Скрипника 1/135 тел. 23-00-03