Александр ЩЕРБАКОВ. Бремя гения
«Закольцовка твоих стихов про зимние цветы, Мариночка, ну просто гениальна!»… «Послушаем тончайшего лирика Егора Хомутова»… «А чем сегодня удивит нас «король поэтов» агровуза Арам Мунтян?»… Примерно так общались между собой молодые и не очень члены литературной студии, на занятия которой я был недавно приглашён. И мне невольно припомнилась одна забавная быль, похожая на байку, но всё же весьма поучительная.
…Где-то в начале 80-х минувшего века, погожим июльским деньком, меня, тогдашнего сибирского корреспондента центральных «Известий», вдруг позвали в редакцию, чтобы «помочь в освещении» очередного Московского кинофестиваля. Приглашение куратор собкоровской сети выдал с оттенком поощрения за мои творческие старания, но я, стреляный воробей, прекрасно понимал его истинную подоплёку. В пору летней благодати вальяжным столичным коллегам было не до фестивалей, они грели свои трудовые мозоли где-нибудь у «самого синего в мире», и газете срочно потребовались литрабы. Но эту догадку пришлось оставить при себе: приказы командиров не обсуждаются, даже лестные по форме…
Словом, полетел я в Первопрестольную. Явился в редакцию и приступил к выполнению заданий отдела литературы и искусства, довольно-таки многочисленных.
Я должен был присутствовать на пресс-конференциях, просматривать как можно больше конкурсных фильмов из разных стран и передавать в редакцию новости. Замечу, что газета выходила ежедневно. Но, благо, я был не единственным «известинцем», аккредитованным на кинофестивале, работал в связке с замзавом отдела Валей Новиковым и одним нештатником из московских кинокритиков. Изредка в штабе фестиваля появлялся и наш зав Юрий Черепанов, чтобы пообщаться с хозяевами и гостями праздника киноискусства «от пяти континентов» – продюсерами, режиссёрами, артистами. А с некоторыми из них встречался и в редакции.
Впрочем, не только с ними. Газета не оставляла без внимания и других культурных тем, за которыми стояли свои герои и авторы.
И вот теперь, через много лет вспоминая ту фестивальную командировку, я ловлю себя на том, что почти забыл все фильмы и речи о них, но память сохранила немало лиц, с которыми довелось встречаться. Притом почему-то более не из прямых «киношных» собеседников (кроме разве что белокурой дивы Лены Драпеки, пребывавшей на пике славы после выхода фильма «А зори здесь тихие» да маститого киноведа Армена Медведева, главы пресс-центра, который вручал мне приз по итогам «освещения» фестиваля), а из иных «интересных людей». К примеру, запомнился первый бас России Александр Ведерников, поразивший меня простотой обращения, маститый художник Илья Глазунов с его эксцентричностью, моложавый народный писатель Каракалпакии Тулепберген Каипбергенов. По-особому памятно знакомство с лирическим русским поэтом, ценимым «самим» Шолоховым, Владимиром Фирсовым, между прочим, позднее написавшим предисловие к моему сборнику стихов. А ещё с аксакалом национальной литературы, народным поэтом Калмыкии Давидом Кугультиновым, о встрече с которым мне как раз и хотелось рассказать сегодня чуть подробнее.
Однажды, забежав с очередной заметкой в редакцию, я застал в «своём» отделе литературы и искусства гостя, которого тотчас узнал по фотографиям, часто мелькавшим в газетах и журналах. Большого гостя. Во всех смыслах этих слов. В нём, наряду с талантом и статусом живого классика, всё было крупным: и рост, и осанка, и голова, с остатками кудрей в «поэтическом беспорядке», и широкоскулое лицо, заметно изрытое оспинками, и тяжёлые руки, которые он положил на стол, сидя перед завом отдела и оживлённо беседуя с ним. Я хотел было потихоньку оставить шефу свой очередной шедевр и скромно ретироваться, но он жестом пригласил меня присесть к столу, рядом с почтенным собеседником, и представил:
– Знакомьтесь, собкор из Сибири, освещает кинофестиваль. Кстати, ваш младший коллега по цеху, член Союза…
Давид Никитич протянул мне мужицкую руку, в которой на миг утонула моя щелкопёрская, кивнул мне доброжелательно и продолжил прерванный разговор. Речь шла о поездке группы советских писателей во Францию, возвращаясь из которой, как я понял, высокий гость по пути в родную Калмыкию и заглянул в столичные «Известия». Главная газета Советов к мастерам национальных культур относилась по-особому внимательно, и они по праву считали её своей. Всего рассказа о том, что делали наши мастера слова за границей, я уже не помню. Но от того подслушанного разговора у меня осталась в памяти одна забавная и поучительная история.
Во время этой (или, может, подобной) поездки Кугультинову выпало в Париже делить гостиничный номер с Николаем Доризо, тоже видным тогда поэтом. Он, правда, не имел титула «народного» и Госпремия у него была рангом пониже (не союзная, а российская, имени Горького), но имел широкую известность как автор популярных песен: «На тот большак, на перекрёсток…», «Огней так много золотых…», «Помнишь, мама моя…» и других, часто звучавших по радио и охотно распеваемых в народе. К примеру, когда я в молодости работал учителем в Канской школе-интернате, то слышал их буквально ежедневно. Там колоритный завхоз Михаил Моисеевич по совместительству руководил интернатским радиоузлом, сам вёл передачи и после «домашних» новостей неизменно объявлял не то с горским, не то с рязанским акцентом: «А теперь послушайте песни на слова Николая Доризо…». После чего врубал те самые «большаки-перекрёстки», «огни золотые», «маму мою» и «Почему ж ты мне не встретилась», и «Давно не бывал я в Донбассе»… К чести автора, некоторые из этих песен живут и сегодня, стали почти народными.
И вот Кугультинов, рассказывая о пребывании в прекрасной Франции, между прочим поведал, что они с соседом по гостинице, собратом по перу Николаем Доризо, оба бывшие фронтовики, оба теперешние секретари Правления Союза писателей России, вечерами обычно гуляли по Парижу, беседовали, делились впечатлениями и заветными думами… А однажды, когда выдающиеся советские поэты шествовали по Елисейским полям, вдоль главной улицы французской столицы, Николай Константинович поделился сокровенным.
– Счастливый ты человек, Давид, – начал он доверительно. – Да-да, счастливый, несмотря на нелёгкое прошлое, на депортацию, пережитую тобою вместе со своим народом, на стылые норильские лагеря… Ныне ты уважаемый поэт, тебя много переводят, знают и любят не только на малой родине, в Калмыкии, но и во всей нашей державе. Словом, ты талант, и тебе хорошо, тебе легко…– И затем, глубоко вздохнув, с печальной нотой в голосе выдал сердечное признание: – А мне, брат, тяжело. Ох, знал бы ты, как мне мучительно тяжело… Ведь я – гений…
После столь неожиданной концовки документальной новеллы мы с шефом переглянулись и поневоле рассмеялись. Грустновато улыбнулся и Давид Никитич. А потом, повернув ко мне своё большое усталое лицо в крупных оспинах, иронично заметил:
– Так что, молодые люди, не стремитесь в гении, оставайтесь простыми талантами. Нам легче…
С годами в том полушутливом - полугрустном рассказе калмыцкого мудреца мне видится всё больше правоты. Нынче, за гранью седьмого десятка, я даже склонен думать, что и в «таланты» метить не обязательно. И вообще называться поэтом, писателем. Особенно – называть себя. Когда-то Александр Твардовский заметил: «По-моему, сказать «я писатель» – всё равно, что сказать «я хороший человек». И он, создатель величайшей «Книги про бойца» и ещё целого ряда классических поэм, скромно говорил о себе: «литератор». Пример, достойный подражания.
Что же до памяти «благодарных потомков», то пусть сохранятся в ней не титулы и самооценки ваши, а проникновенные строки, одна из которых, может быть, осенит ваш крест или памятник, навроде пушкинской: «Слух обо мне пройдёт ...». Но ещё лучше, если на вашем надгробии просто напишут, как другому народному любимцу: «Здесь лежит Суворов».
…Менее всего намеревался я этой заметкой-воспоминанием упрекнуть или как-то унизить действительно замечательного поэта военного поколения с его редким песенным даром. Мне лишь хотелось подчеркнуть, что даже в устах мастера такого ранга завышенная самооценка вызывает чувство неловкости и грусти. А что говорить о претензиях и амбициях, о беспардонной саморекламе множества нынешних явных подмастерьев, о разгуле заказных похвал и панегириков подобным творцам в разных «кружковых» газетах и журналах, передачах ТВ и радио, не касаясь уж писательских сайтов и литературных студий? Стыдобушка одна…
На фото: Николай Доризо, Давид Еугультинов
