Евгений МОСКВИН. Оконная боль

Глава 1

 Летом, по вечерам, мать и бабка сидят на веранде нашего дачного дома.

 Построена она была года три назад, но я совершенно не помню рабочих, которые ее сооружали. Но это происходило при мне – это точно.

 Я помню только кисть руки в грубой, темно-серой варежке, облепленной бетонными крошками, которая свисала ниже сооруженного козырька веранды. Я увидел руку, когда однажды вышел из дома – когда рабочие еще не уехали. Кисть руки не махала, не манила к себе сверху – она вообще не двигалась, мертво свисала, но я слышал змеистые голоса.

 Рабочие всегда приходили рано утром, когда я еще спал. И уезжали где-то в пять вечера. Но если я выходил, никогда их не видел… но я старался не выходить.

 Потом я уехал и вернулся уже к достроенной веранде.

 Это было, когда мне еще не разрешали шататься по поселку. Но теперь, когда я приезжаю летом, я иду на эстакаду, на ночные посиделки с дачной компанией; палить костер.

 Мать и бабка мне уже не запрещают, хотя, наверное, и хотели бы.

 Вчера, когда я собирался уходить, бабка вдруг говорит:

 -Ты, конечно, можешь идти, если хочешь… тебе же неинтересно с нами сидеть.

 На веранде… она имела в виду.  Это отражает не только желание удержать меня возле юбки, не пустить к плохим ребятам (которых они считали плохими), подкупить, но и суть этого особенного ритуала – сидения на веранде. Веранда ведь так и не достроена. Ее не застеклили, не обшили изнутри, не провели свет. И все же они каждый раз одеваясь потеплее (летние вечера всегда здорово холодные), просиживают на веранде час-полтора и переговариваются потихоньку. Ставят складные стулья прямо против оставшихся от строительства и лежащих поперек пола деревянных балок и рулонов толя. Они сидят, потому что им это интересно; потому что веранда их детище, к которому они шли годами. Они так «опробывают» веранду. Еще неготовую. Но до конца-то она будет готова еще нескоро.

 Как-то раз вечером, когда я бродил возле дома, я увидел их силуэты во мраке; в оконных проемах. Кажется, я услышал приглушенные голоса. Переговаривающиеся, переговаривающиеся. Я различил силуэт своей матери в бледно-серой куртке. Я представил себе ее лицо и взгляд, устремленный на стену противоположного дома. Голова облегающе обернутая морщинистым капюшоном. Морщинки ткани сморщинились вокруг лицевого овала. И из-под капюшона на лоб выбилась засаленная русая прядь; почти прилипла ко лбу…

 Я подумал, что взгляд моей матери, когда она сидит так на веранде и смотрит на коричневую стену соседского дома, должен выражать нечто, вроде: «Вот мы построили веранду. Не до конца, но это ничего. Все равно же расширили жилое пространство. А потом… потом достроим… потом…» Мечтательно и спокойно и одухотворенно искрятся глаза. Я как будто читаю мысли.

 И губы ее будто шевелятся, произнося это потом, потом. Тихое мечтание.

 И возможно она даже захочет снова заложить за капюшон неприятную засаленную прядь…

 «Господи, и о чем они там разговаривают! О том, что нужно скопить деньги? О том, что это главное – скопить деньги на веранду? Ох, Господи, Боже мой!..» - думаю я.

 Вспоминаю, как строилась веранда. С момента постройки дома прошло двадцать пять лет, а по-настоящему обжита у нас только одна комната на первом этаже. Другая… мы называем ее «северной»… северная комната и второй этаж больше двадцати лет простояли заваленные стройматериалами – так, что там даже нельзя было ступить на пол. Мать и бабка всегда хотели разгрузить северную комнату, сделать еще одну жилой, но стройматериалы некуда вытаскивать. Так что нужна была еще одна площадь – куда вытащить стройматериалы. Отсюда и возникла идея построить веранду. Ну и, конечно, потом, при перетаскивании часть должна была пойти на выброс. (По крайней мере, они на это надеялись). Не было особенно понятно – зачем обязательно нужна веранда для перетаскивания стройматериалов. Их же можно было просто вытащить на улицу и выбросить. Но с другой стороны, там, как они говорили, было очень много материалов в хорошем состоянии: вагонка, оргалит, рулоны толя – но все-таки точно никто не знал, действительно ли они в таком состоянии, что их еще можно использовать. А скорее, когда это начали бы вытаскивать – все это разом и выкинули бы. Так что – зачем нужна веранда? И все же каждый раз, когда заходила речь о разгрузке северной комнаты, почему-то неизбежно вставал вопрос, что нужно построить веранду. Что ее нужно построить, чтобы перетащить в нее вещи из северной комнаты. (Ну а когда будет освобождена северная, можно уже будет думать о том, как начать освобождать второй этаж).

 Начали обсуждать постройку веранды еще в ту пору, когда мне было лет восемь. (А сейчас мне двадцать). И никак не могли решиться приняться за строительство, не было денег, однако, года через три, мать и бабка все же решились поставить фундамент. После того, как в одно лето поставили фундамент… вот тех рабочих, которые его делали, я помню очень хорошо; несмотря на то, что это было почти десять лет назад… как поставили фундамент, он простоял года, наверное, четыре. Поливаемый дождями, засыпаемый снегами фундамент здорово осел и все не было денег, и дыхания не набралось, чтобы приняться за сооружение веранды. В конце концов… если бы он стал трескаться, то пришел бы уже в негодность. Вот после этого мать и бабка решились все же собрать все деньги, сложиться и построить веранду, и я помню, как они обнимались после какого-то лета… не помню, когда уже это было… может, четыре года назад? Может, меньше? Я не помню… Но тогда они еще не отпускали меня на эстакаду, в компанию, палить костер… Мать и бабка обнимались, что им удалось спасти начатое и построить-таки веранду. Теперь можно было разгружать северную комнату. Это происходило потихоньку, в течение двух лет. И действительно, они многое выкинули из того, что там было: старые газовые баллоны, ободранные тюлевые занавески, разодранные куклы, в которые я играл, когда еще был младенцем. И почти вся вагонка оказалась негодной. Так что веранду хотя и загрузили, заставили, но все же не до такой степени, что там нельзя было ступить.

 Впрочем, делалось все это очень потихоньку: мать поставила себе задачу ежедневно летом что-нибудь вытаскивать из северной комнаты и определять это либо на веранду, либо на улицу; и потом вывозить на свалку.

 Я помню стоящий на садовой дорожке старинный телевизор, с битым кинескопом. Но я только знаю, что кинескоп был разбит – почему-то – несмотря на то, что никогда не видел этого воочию.

 Вынесенный телевизор стоял ко мне «затылком», как и всегда, как и все годы, когда я видел его темный силуэт вдалеке, в северной комнате, на фоне зашторенного окна. Я всегда знал, что у него разбит кинескоп… откуда? Быть может, мать говорила?.. Но не посмотрел, даже когда сделать это было так просто. Пройти три шага по садовой дорожке и посмотреть на кинескоп. Я этого не сделал, потому что как-то не среагировал… хотя и почувствовал секундный интерес. И все же… не сделал.

 А потом телевизор увезли на свалку.

 Теперь – в этом году и в прошлом – северная комната была уже свободна. Но не обшита и безо всякой обстановки, так что находиться в ней не имело никакого смысла.

 На этом этапе теперь все и зависло. Этим летом (и прошлым) никто уже ничего не строил. Мать и бабка решили сделать перерыв. На веранде можно сидеть.

 Потом, может быть, через несколько лет надо будет начать обшивать северную комнату. Теперь они каждый вечер сидят на веранде, и я представляю себе материно лицо, удовлетворенное: «вот мы построили веранду, перетащили вещи из северной комнаты, а потом, потом…»… Обошьем северную комнату?..

 Я часто представляю, как мать сидит и переговаривается с бабкой и… Наверное, ей неудобно и щекотно от того, как засаленная прядь прилипла ко лбу…

 Как-то раз мой соседский приятель Антон спрашивает меня:

 -А что, твои мама и бабушка теперь на веранде, что ли, сидят?  

 Он, кстати, тоже ходит со мной на эстакаду.

 -Ну… да. И что?

 -Она же не достроена… ну не знаю, я не стал бы.

 И мне становится неловко от этой темы. Неловко за своих родных, будто они занимаются какими-то глупостями, а я должен краснеть за них.

 После этого я решил… никогда в жизни не буду сидеть с ними на веранде! Я и без этого, конечно, не стал бы, но…

 Я никогда в жизни не буду сидеть с ними на веранде. И разговаривать… о веранде? Они говорят о веранде? И о северной комнате. О том, что нужно скопить денег на ее обшивку.

 Тебе же неинтересно сидеть с нами.

 И тут вдруг приезжает мой двоюродный брат Сережа. И как странно вышло: он уломал меня в результате сидеть на веранде и разговаривать. И мне было очень даже неплохо. Впрочем, бабки и матери при нашем разговоре не было. Я разговаривал с ним. Но я действительно никуда не пошел в тот вечер – он уломал меня не ходить. Точнее, я так тянул его туда, а он отказался, сказал, что не хочет.

 -Тебя там все ждут, - говорю. - Они ж не видели тя тыщу лет!

 -Сашк… ну кто там есть? Что ты так? Давай лучше здесь посидим-потреплемся.

 -На веранде? Господи…

 -Ну я тогда спать пойду.

 Но началось все не с этого разговора. А с того, что бабка шепотком сказала ему, чтобы он, как старший брат, повлиял на меня; повлиял, чтобы я не ходил на эстакаду. И он сразу принял ее позицию. Но что я могу сделать? Оставить его одного, когда я уже не видел его полгода, а на дачу он много лет не приезжал… уйти, оставить его тут? Как я мог это сделать?

 -Ну ладно, ладно, давай я останусь…

 -А что там на эстакаде? Там…

 -Не, ну просто… давай сходим! Вернуться часов в пять утра – хахахахахаха…

 -О, да, гордись этим! Давай здесь останемся и потреплемся.

 -Ну… как хочешь. Ты хочешь на веранде, что ли, сидеть?

 -Ну а чё…

 Мы разговариваем, сидя на кухне. Только что поужинали.

 -Давайте, давайте, никуда не ходите, оставайтесь здесь и разговаривайте! – поддакивает бабка из темноты спальной комнаты.

 -А мы будем спать, - поддакивает и мать. – А вы идите разговаривайте.

 Мы выходим на веранду.

 -А что там на эстакаде-то?

 -Ну как, костерчик пожечь… прикольно. Там все тебя помнят.

 -Да там же, наверное, нет никого, кого я знал.

 -Ну… может, и нет сегодня. Вообще должны были приехать. Сегодня ж суббота. Должны были… о тебе там спрашивают, кстати, часто.

 -А кто?

 -Денис.

 -Денис… Смирнов?

 -Ага.

 -Ну давай завтра на участок к нему сходим.

 -Ладно, как знаешь…

 Я прислоняюсь к низу незастекленного оконного проема. Ах, как хорошо, что Сережа приехал… как же редко бывает разговор да еще в такой тихой обстановке. Теперь мы можем поговорить, и меня тянет что-нибудь повспоминать. Подолгу повспоминать. Хорошо. Слегка пахнет смолой.

 -И все же… надо бы сходить!

 -Там девицы-то хоть симпотные есть?

 -Ну… таких, чтоб мне нравились – не сказал бы.

 -Ладно, давай на завтра отложим. Завтра сходим.

 Я вижу темную громаду шкафа в сгущающемся мраке. У противоположной стены веранды, по диагонали от меня. Раньше этот шкаф тоже стоял в северной комнате. Отпечаток заката на застекленных дверцах нисколько не уплотняет, а только разжижает черноту шкафа. Он похож на громадное черное пятно. Но очень четко разложился закат в трехчастном стекле. На фиолетовый, бирюзовый и аквамариновый оттенки – точно по трем стеклянным прямоугольникам в дверцах. Три дверцы – три прямоугольника – три цвета. Даже неправдоподобно… как странно! Только в бирюзовой секции я вижу желтоватую линейку горизонта. Будто дымком дунуло.

 Так все тихо вокруг… все звуки умерли.  

 Только наш разговор. Я смотрю на шкаф… постоянно на него поглядываю, пока мы переговариваемся, и вспоминаю странный сон, который приснился мне вчера ночью. Я видел свою мать, сидящую на веранде. Вернее, ее лицо – так, если бы я встал к нему почти вплотную. Лицо и фрагмент застекленной дверцы. И черные резные завитки, которыми отделано шкафное дерево. Но я лишь мельком увидел их во сне. И стекло было черным. Будто кварцевым. А вот лицо моей матери освещено. Чем-то – я не знаю, чем. Желтым. Но это не закат. «Неужели на веранде провели свет?» Я вижу ее лицо почти вплотную и просто смотрю на него… и не могу определить… ничего не могу. Но и что я должен определять? Его выражение? Я смотрю на ее лицо. Никогда еще я не видел его так близко. Не смотря на то, что это моя мать. И я многое не знал в этом лице – отдельных его участочков, отдельных морщинок. Я стараюсь все запомнить, но у меня как-то все отнимается в голове. Я просто изучаю ее лицо, но у меня ничего не задерживается. Выражение. Она просто смотрит куда-то. Не на меня. Куда-то мимо. Мне – за правое плечо. Ее взгляд… вот, теперь мы построили веранду, а потом, потом… нет, он не выражает ничего подобного. Она просто смотрит. Я вижу короткие черные волоски, скопившиеся над верхней губой. Губы совсем не шевелятся. Ни одного миллиметра мимики. Лицо остановилось.

 Я не вижу ни одной пряди прически. Не смотря на то, что нет и капюшона…

 Мне так тревожно от того, что я чего-то не вижу. Чего-то не хватает… в этом лице.

 Я смотрю на лицо матери. Я вижу его вплотную, изучаю отдельные участки. Словно ничего в жизни не осталось для меня, кроме этого лица…

 Этот сон… это был очень странный сон. Он что-то означает, но…

 -Блин, Сереж, ты не представляешь, какой мне вчера… - я осекаюсь. – А ладно, неважно, в общем, короче.

 -Что?.. Ну что такое, говори.

 -Неважно. Это так. Ничего особенного. Обсуждать даже не стоит… Слушай, а ты со своей Оксаной-то помирился?

 -С Ксюшей? Да не ну… мы с ней все.

 -Все, да?

 -Ну я думаю, да…

 -Так она выходит замуж за этого испанца своего, что ли?

 -Нет.

 -То есть… там ничего не получилось? А тогда почему…

 -Ну она меня даже месяц назад приглашала к себе. Под предлогом… чего-то у нее там тостер сломался, наладить нужно, ты же в этом понимаешь и все такое… ну а я говорю нет, мол, извини. Я понял, что это только предлог, но… сказал, что… все, извини.  

 -То есть ты ее обратно не принял.

 Пауза.

 -Нет.

 -Но может быть она очаровалась этим испанцем, а потом поняла, что ты…

 -А вот не надо мне такого.

 -Ну… наверное, ты прав, конечно. Но раз ты не хочешь, чтоб она вернулась, это значит, что…

 -Ой, гляди, кто к нам пришел! Джечка-джечка-джечка… дже-е-екочка. Ну все, все хватит, хватит! Загулялся ты уже, загулялся… иди в дом. Иди в дом…

 -Хэ, я вспомнил, как он забрался на бревна и лаял, наверное, часа три.

 -На какие бревна?

 -Ну на какие… которые тут лежали.

 -Это когда еще веранды не было?

 -Когда еще ничего не было. Когда ты еще часто приезжал. Но тебя тогда не было, кстати, по-моему… нет, не было. Мы с матерью тут одни остались и она костер заделала. А он забрался на бревна. Но мы его брехню не останавливали, кстати. Он лай просто услышал где-то там, в лесу.

 -Тетя Даша, по-моему, вообще редко делала костры, да?  

 -Хэ… ты чё, я помню, ее вообще было не допроситься. Это, по-моему, и был первый и последний раз. Да она же так во всем, Господи. Это и до сих пор продолжается. Я помню…

 -Сашк, Сашк, пойми… вот-т… я тебе, на самом деле, уже давно хочу это сказать. Вот смотри. Тетя Даша, бабуля… вот здесь они, например, с утра до вечера возятся в огороде… дослушай меня только, хорошо? Не перебивай. Вот они возятся. Тебе кажется, что это все бессмысленно, что ты умнее их, но ведь… они возятся в саду, потому что видят прекрасное в этом. Самое прекрасное, что есть.

 -Ой, Сереж, я тя умоляю…

 Я кисло отвернулся в сторону и посмотрел в оконный проем. На темнеющее, бледное небо.

 -Ты же сам мне как-то сказал, что моя мать вредный человек.

 -Подожи… когда я это сказал?

 -Когда мы в детском саду сидели. Не помнишь?

 -Это когда?

 -На площадке сидели. Я теперь мать этим отшиваю – хе… если она начинает чё-нить…

 -Подожи, и ты ей это передал? Так вот почему она на меня так косо поглядывает!

 -Когда она на тебя поглядела? Это когда уже было-то, Сереж? Мы два года назад в этом детском саду сидели.

 -Но ты ж сказал, что ты… ладно. Между прочим! Вот я тебе хотел сказать… вот Ксюхина мать… вот она – о-о… вот она действительно.

 -А в чем это…

 -Ну это сложно объяснить… видеть надо. Просто когда Ксюхи не было… она там уезжала куда-то на свои конференции… я приходил к ней домой… дома была только мать - вот. Вот я ее тогда очень хорошо прочувствовал. Это сложно объяснить… как она разговаривает… ну, в общем она мне как-то говорит, например… а ты Ксюшу еще не возил в Египет? Она всегда так мечтала съездить туда.

 -А что вы с ней делали?

 -С матерью? Ну по дому я ей там помогал. Белье я ей помогал вешать. Ну и еще всякое… вот Ксюхина мать с твоей – небо и земля. Слушай… а вот бревна… их кто убирал, кстати? Рабочие?

 -А ты разве не знаешь?

 -Нет, я не в курсе.

 -Ну основную часть мать с дедом, а остальное там… ребята какие-то. Они совсем чуть-чуть убрали, кажется. Я уже это очень плохо помню. Основную часть – мы. Это было сразу после того, как ты сюда ездить перестал, Сереж.

 -Я знаю… вручную, что ли, пилили?

 -Ну а как еще… видал бы ты, как матушка верещала… вот эти ребята… их бабка вызвала. Вот они бензопилой распилили несколько штук. Но у него бензин закончился… они, короче, очень мало сделали.

Глава 2

 -А помнишь, ты так разозлился на Лешку, что избил его?

 -На какого Лешку? На нашего соседа?

 -Ну да. Не помнишь ты этого?

 -Я разозлился на него и избил?

 -Ну мы чё-то там катались… с озера, что ли, приехали. Он тебе майку, что ли, не хотел отдавать. Ну мы купаться часто ездили, помнишь? Но он чего-то там закочевряжился… не помню, короче. Ты за ним погнался и избил. Но я этого не видел. Вы за поворот заехали.

 -Да ты чё, я ему тогда ничего не сделал.

 -Нет? Ты тогда вернулся весь такой…

 -Я ему ничего не сделал.

 -Ты тогда, кстати, тоже так сказал мне. Но я подумал, что ты… ну, обманываешь… Ну ты же таким авторитетом был, Сереж, и все такое. И с кем-то подраться… ты сильно бы упал в глазах.

 -Я ему тогда ничего не сделал. Я теперь это вспомнил, этот момент.

 -Ну, может, ты его в канаву толкнул?

 -Нет, и в канаву я его тогда не толкал…

 -Ну… понятно. Ты тогда вернулся весь бледный…

 Как странно. Это было побольше десяти лет назад. И я тогда тоже привязался к Сереже расспросами – избил он Лешку или не избил. И – я теперь тоже вспомнил до самого конца – он тогда ответил мне, что только в канаву его толкнул. Да, это я помню точно. И я тогда подумал, что Сережа не договаривает… просто не хочет признаваться, что подрался.  

 А теперь, когда эпизод вообще не имеет никакого значения, он говорит, что вообще ничего не сделал. Он обманывает до сих пор? Но зачем? Может, это как-то связано с…

 Темнеет. Я уже гораздо хуже вижу шкаф в черной глубине веранды. Я вижу, как в очках у Сережи, на срезах линз, бродят и играют коротенькие палочки теней. Раз, два-три… раз… то спускаются вниз, то подскакивают вверх. Он так вытаращил на меня глаза, когда спросил: Я разозлился на него избил?

 Эти волнующиеся полосочки на срезах линз. Это ветки дерева. У меня за спиной, за оконным проемом, черноплодная рябина. Когда Сережа вдруг поворачивает голову, я уж точно понимаю, что это тень ветки перечеркнула ему линзы. И вдруг замерла.

 Помнится, Сережа носит очки с трех лет.

 -Я вот помню, как я на стрекозу наехал велосипедом.

 -Как это? В смысле? Колесом, что ли?

 -Ага… я поймал стрекозу так. Я колесом на нее наехал…

 -Так ты ее всмятку не раздавил? – спрашиваю я.

 -Я чуть-чуть совсем наехал. На кончик брюшка. И ехал медленно. Она еще и живая осталась, я ее домой повез. Она чёо-то на дороге сидела. Может, оглоушенная. Не знаю, короче.

 -Я этого не помню. Меня тогда не было, выходит?

 -Тебя, по-моему, не было, Сашк. Я, знаешь, чего потом с ней сделал? Я ее даже на иголку насадил и в кольцо вдел на занавеске; на окно прикрепил

 -Я этого вообще не видел!..

 -Тс-с-с… слушай, давай потише говорить. Наши уже легли…

 -Стрекозу же вообще, кажись, нереально поймать.

 -Да, да… без сачка – нереально. А я ее великом. Но я говорю, она оглоушенная какая-то. Я ее тогда как реликвию хранил. Даже в город хотел отвезти, но она не дожила… хэ, ну, в смысле не дожила – не дотянула. Ты понял. В общем, у нее брюшко потом переломилось – и все. Не дотянула она.

 -И что ты с ней сделал?

 -Выкинул.

 -Блин, почему ж меня так долго не было, что я ее даже не видел… даже интересно. Мы же тогда с тобой все время тут торчали…

 Пауза.

 -Слушай, а у стрекоз какое-то особенное зрение, я помню. Они как-то все деталями видят и замедленно. Как называется-то оно?.. забыл…

 -Фасеточное.

 -Фасеточное?

 -Да, фасеточное.

 -Странно, я думал, как-то по-другому. У меня вертелось… но я думал, короче, какое-то другое слово… фасеточное! у них такие глаза… пфу-у-у… как угли.

 -А? Чего ты сказал? Я отвлекся просто…

 -Я говорю, у стрекоз глаза, как угли намасленные.

 -А-а… слушай, Сашк, я хотел у тебя вот чё спросить… а эту веранду… ее вообще долго строили, да?

 -Хо! Ну естественно. Во-первых, фундамент сколько простоял. Они его еле спасли. Бабка все никак не могла собраться, чтоб достроить. Конечно, долго, ты чё. 

 -Денег не было?

 -Ну да, но это я не знаю точно. Ты не забывай, что они все скрывают от меня. Поэтому… Если они чего планируют, они мне не говорят, короче. Между прочим, тех, кто строил веранду я вообще не помню… а вот фундамент… ха… этого татарина и еще с ним был… это его тесть по-моему был. Вот их я отлично помню! Они меня все почему-то подкалывали…

 -Подкалывали?

 -Ну в смысле так, по-доброму. Этот татарин говорил, что спихнет мне пять жен. И все будут меня ублажать. Ну что-то такое… не, ну я ж вообще мягкотелый, они это просекли - наверное, поэтому прикалывались. Они мне здорово понравились. Когда они потом Григорьеву фундамент делали, я даже с ними еще здороваться ходил. Помнишь Григорьева?

 -Да.

 -Они там что-то пристраивали к его дому.

 -У него ж бытовка была, по-моему.

 -Он ее уже тогда вывез. Он ее, между прочим, сначала на свой участок на горке хотел поставить…

 -Прям посреди картошки?

 -Ну да… а, не. Это другой мужик был. Это я путаю. Это другой мужик – ты его вообще не знаешь. Кстати, Григорьев, между прочим… - я затаенно усмехаясь подался вперед. – Он, между прочим, типа это… фиу…

 -В смысле?

 -В прямом.

 -Григорьев?

 -Да ладно, не реагируй ты так. Что тут особенного… ну да, он повернулся. Я так слышал, по крайней мере.

 -А из-за чего?

 -Ну вот это я точно не знаю, кстати. Просто говорили, причины… ну он же один был очень долго. У него ведь даже и жены не было. Он работал там в автосалоне. Своем, причем, личном; он был владельцем. И все думал только о том, как расширить производство… ну не производство, в смысле, а… ты понял, в общем. И квартира… копил деньги там на обстановку и прочее. Когда квартиру отремонтировал, решил еще новую купить.

 -Даже странно, как это у него не было никого.

 -Ну вот так. Непонятно даже и почему, кстати… Еще он сам все машины менял. И здесь тоже все перестраивал, расширял, перестраивал. И так все быстро – то одно, то другое. Потом стал на вторую дачу копить. Делать ему, что ли, было нефига? Не знаю…

 -Это страшно, если это так. И он свихнулся?

 -Ага. Я даже и не знаю, жив он сейчас… это же все действительно в мозгах заклинивается.

 -Что?

 -Ну реакция только на бытовые события. Вон ножницы покосились на шкафу… их нужно поправить. А теперь надо тарелки вымыть. И каждый день на работу.

 -Так ведь миллиарды живут, Саш.

 -Ну а я о чем говорю…

 Я остановился. А потом вдруг произнес, как-то даже и не задумываясь, что говорю:

 -Страшнее всего вот эта пустота, ничто. И когда тебя никто не любит. Но ты перестал это замечать. Если б ты замечал, это причиняло бы боль, правильно? И была бы цель… а так нет цели. Но ведь когда тебя и любят, перестаешь замечать. Знаешь, меня когда такие мысли посещают. Это голосок такой бывает с утра. И он же не унимается и начинает рассуждать. Мне хочется остановиться – и все. И, наверное, надо остановиться. А я почему-то не могу.

 -В каком смысле – остановиться?

 -Вот-вот… это я и имел  виду.  

 Минута. Может быть, меньше.

 -Все-таки не совсем я с тобой согласен, Сашк… Не забывай, что все-таки у Григорьева никого не было.

 -На самом деле, это не очень важно… ладно, давай-й-й… короче говоря, фундамент стоял долго.

 -Ф-ф-ф… у тебя, конечно, переход такой.

 -Ха-ха… ну да. Я еще помню, как на нем в камешки играл.

 -Чего?

 -Да это вообще ерунда полная… я даже не знаю, во что играл. Закидывал камешки в отдушины. Это означало, знаешь, чё? Забивать мячи в ворота.

 -Ф-ф-ф… В смысле как это?

-Как пенальти. Я себе массу футбольных клубов воображал. Целый чемпионат. Но закидывал руками… ладно, это ерунда все.

Глава 3

 Мы заговорились, и я совершенно не обратил внимания, когда именно передо мной встали две эти тени. Меня самого. Они стоят так явно и четко на противоположной стене, по обе стороны от двери в дом. Но когда я начал все больше и больше смотреть на них, мне уже казалось, что они появились довольно давно. Темная ночь. Я так и стою, прислоняясь к нижней раме окна. Нет, рамы нет, это просто проем. Незастекленный. И мне в спину с улицы светит два фонаря. С разных сторон. Так, что я отбрасываю две тени. Одна – слева от двери в дом, другая – справа. Они метрах в трех друг от друга, лежат на стене. Прямо против меня.

 Сторож, кстати, редко зажигает свет в поселке. Сегодня зажег почему-то.

 -Да, так живут миллиарды… и что, это хорошо? Вон эти, с эстакады. Они такие и есть. Они, знаешь, о чем только говорят? О том, что нужно…

 -Ну а зачем ты тогда к ним ходишь, Саш?

 -Ну… здесь, когда приезжаешь… трудно – а чё еще делать?

 -Еще и меня зовешь.

 -Не, ну завтра-то точно надо идти… просто так, ради прикола, Сереж. 

 -Чтобы вернуться в пять часов утра?

 -Да что ты с этими пятью часами… ну а хоть бы и для этого – что тут такого?  Да… хи-хи-хи… вернуться в пять часов утра – прикольно! Хи… Ну а если серьезно… вон наш сосед... Ну да. Вон он баню построил. Он прям так хвастается - и что?.. Теперь собирается на новую машину копить. Потом еще на что-нить будет копить.

 -А где он работает, кстати?

 -В какой-то юридической конторе. Юрист… он же за всю жизнь ни одной книжки не прочел. И в институт его устроили по знакомству. Без экзаменов. Не, ну с другой стороны… полным придурком я его, конечно, не считаю… к Антону я более-менее нормально отношусь… Понимаешь, я к нему лучше отношусь, потому что мы с ним знакомы с песочницы. С трех лет. И ты его тоже знаешь с трех. Конечно, я к нему нормально отношусь. Но все равно я понимаю, что… ну в общем ты понял.

 Стоит мне только пошевелиться, обе тени тоже начинают двигаться и выглядит это так, будто два близнеца синхронно повторяют малейшие телодвижения. Я стараюсь не шевелиться. Потому что боюсь как-то выйти из-под света фонарей. Хотя бы чуть-чуть, или подвинуться. И уже нарушится этот странный и азартно-фантастический вид двух теней.

 -Сашк… ты так говоришь про бессмысленность… но, в то же время, ты ведь ничего не предлагаешь взамен.

 -Ну почему, я предлагаю.

 -А что ты предлагаешь?

 А Сережа стоит левее левой тени. И его фигура ничего не отбрасывает. Сережи вообще почти не видно. 

 -Я не хочу всех этих вещей. Это для меня тупик. Я хочу по-другому жить. 

 -Но как по-другому?

 Эти две тени меня… у них разный вид и четкость. Левая от двери – от зеленоватого фонаря, не очень яркого, светящего в отдалении, со сторожки… и тень поэтому не очень четкая, сливающаяся с наплывом листьев и веток. Она очень мрачная и заболоченная, и моя голова будто внутри темно-бирюзовой жижи. Туловище и руки, чем ниже, тем больше сливаются с клетью теней. Вообще тень будто чуть растворена, размыта в наносах мрака… но как остры мои плечи!

 Вторая – справа от двери – совсем  другая. Она настолько четкая, что даже режет глаза. Острота – не только в уголках моих плеч; по всей границе тени. Острота и в самом пятне света на стене. Этот второй фонарь за моей спиной… он гораздо ближе и светит так ярко, как прожектор, цветом сварки. И я вижу голубовато-раскаленные и серебристые проволочки в пятне света, едва уловимые глазом, справа и слева от моего туловища, которое походит на повешенный черный фрак.

 Я стою, сложив руки на груди. Согнутые локти чуть-чуть выглядывают из границ «черного фрака».

 Стоит только пошевелиться, обе тени тоже начнут двигаться. Два близнеца синхронно повторят телодвижения.

 -Антона я, конечно, не считаю своим другом. Он мне как бы вообще почти никто. Вот ты… кого ты считаешь другом из тех, кого я видел?

 -На похоронах дедули, ты имеешь в виду?

 -Ну и на похоронах и еще ведь ты меня знакомил… вот Жору ты считаешь другом?

 -Да нет, он просто коллега. Олег, ну… его считаю, да.

 -Подожди… Олег… это кто? Это который так руки отставляет вперед?  В красном свитере он был.

 -Да, он… ну его я считаю другом. Мы с ним столько лет проходили вместе в музыкальную школу… Вообще для меня друг это Диня, конечно. Мы с ним с коляски.

 -Вы с ним еще на Коммунальной вместе жили, да?

 -Да, на одном этаже. Друг – конечно, Диня.

 -Ну он-то это понятно… Не знаю, ты понимаешь, для меня друг – это когда общаешься с человеком не постольку-поскольку… а как бы… чтобы общение не было ни к чему привязано. Ни к работе, ни к институту – ну ты понимаешь. Я говорю – чтобы это было не постольку-поскольку… С этих позиций ты, конечно, прав, что Жора не твой друг. Я понимаю. И я даже не знаю, кто у меня друзья… институт ведь еще не кончился. А школьных… ты сам знаешь.

 -Я из своего института вообще почти ни с кем не общаюсь. Окончил – и все, э-э… Ну я имею в виду так, чтобы как с Олегом или с Диней или…

 -Да? Не знаю, я когда твоих этих сокурсников видел… мне показалось, ты, прям, такая душа компании.

 -Ну… В том-то и дело, что…

 -Ну да, да, я согласен… Слушай, вот это тень, а? Такая… двойная. Правда, классно?

 -Ага!.. Супер. Я тоже уже давно на них смотрю.

 -И… они страшные, точно?

 -А?

 -Эти тени – страшные, да?

 -Ага… жуткие совершенно.

 -Как думаешь, какая из них страшнее? – я спрашиваю и восхищенно усмехаюсь.

 -Вот эта, - Сережа указывает на более мрачную и заболоченную. Слева от двери. С наплывом листьев и темно-бирюзовой жижи.

 -Думаешь, эта?

 -Да.

 -Потому что она темнее?  Мне кажется, что вот эта страшнее, - я киваю на вторую, в сварочном прямоугольнике света. – Эта гораздо страшнее.

 -Почему?

 -Ну… даже не знаю, почему. Но она страшнее.

 На самом деле, я знаю, но не договариваю Сереже. Зато я не знаю, почему не договариваю. Может быть, мне просто лень объяснять? Не знаю. «Сварочная» тень действительно кажется мне страшнее. Из-за пронзительности этого серебристого пятна… в котором она стоит. Пятно сияет… еще похоже на сияние снега… да-да, еще снег так сияет под яркой луной! Тень страшнее от того… какой вид это имеет. Я стою в этой сварке, как какой-то черный маньяк-потрошитель. Но если бы мои руки были больше видны… если бы я расставил их в стороны и как-то угрожающе изогнул, никакого бы страха уже не было. Этот страх черного потрошителя – от спокойствия, с которым я стою в пронзительном свете. Сложив руки на груди. Так, что их почти и не видно; они внутри целиковой тени. Локти… чуть выглядывают из прямоугольника туловища. Маньяк-потрошитель… и совершенно почему-то не возникает у меня мыслей о маньяке, когда я смотрю на заболоченную, мрачную тень.

 -Кстати, хотел тебе еще сказать по поводу зрения насекомых… - добавляю я. – Пока не забыл. Никто, на самом деле, точно не знает, как они видят. Вот это я тоже помню. Это только предположительно, что у них там замедленное зрение и что оно как-то на квадраты разделено…

 -Ну естественно.

 -Я помню картинку, в передаче показывали… Слушай, Сереж, а почему ты считаешь, что вот эта тень страшнее?

 -Ну она более такая…

 -Нет, страшнее вот эта. Слушай, я вот у тебя чё хотел спросить… а вот Дима... ну ты знаешь, о ком я…

 -Сибнев?

 -Ну конечно, какой же еще! Как он тогда на свадьбу-то сходил?

 -На какую? Когда?

 -Ну я это запомнил, потому что он был в таком энтузиазме, а я ему все испортил.

 -А-а, я не помню про свадьбу… это тебе лучше у него у самого спросить.

 -Ой не, вот я у него сам больше ничё не буду спрашивать!

 На самом деле, мысль о маньяке посетила меня лишь на полминуты, не более. Потом она уходит, и я к ней больше не возвращаюсь… Я чувствую уже другое. Что я очень зрелый и уверенный в себе человек. Но почему? Потому что мой взгляд разошелся с Сережиным? Потому что это было в чем-то нелогично – посчитать сварочную тень страшнее более мрачной. Да, поэтому. Но я не объяснил ему… а это неважно! Я чувствую себя каким-то особенным от этого. Сережа же всегда поучает меня, а здесь я его обставил. И мне уже кажется, я во всем его побеждаю. И не только его… всех.

 -Мне просто кажется, Сашк, что твой конфликт с Димой…

 -Я тебе только одно могу сказать. Что если человеку просто говоришь какие-то вещи про его музыку… мягко ему объясняешь, что это не очень серьезно – то, как он этим занимается, а он лезет в драку… значит, с ним что-то не то, извини меня.

 -Ну как он мне сказал, Сашк… ты ему это сказал не совсем мягко.

 -Чего я ему не мягко сказал? Я ему просто обрисовал со всех сторон. 

 -Ну вот, а такое многим не нравится.

 -Ладно, давай больше не будем об этом говорить… просто понимаешь… когда мы у него были… он мне показался каким-то таким своеобразным человеком… с какими-то своими заморотами… и я в общем…

 -Ну я понял. Жалко. Потому что ты мог бы работать у нас, я думаю.

 -Да нет, мне это не нужно, спасибо.

 -А свадьба что… я даже вообще этого не помню.

 -Я просто когда на свадьбе был один раз… у Ромы… ты его помнишь?

 -Кого? Ромыча? Помню. Конечно, помню. Ты нас знакомил, как у него дела?

 -Да нормально. Все уровень воды проверяет в этом своем центре… ну так вот, мне на свадьбе было не по себе. Даже не смотря на то, что он мой друг, ну, можно сказать, ближайший. Это все был какой-то такой фарс, знаешь… столько людей, к которым ты никак не относишься… не знаю… но я, помню, был еще, конечно, не в настроении… хм, не буду говорить, почему. Короче, мне было совсем не… никак, в общем. И Ромычу это не очень понравилось… моя постная физиономия. Он, по-моему, обиделся даже.

 -Но потом-то ты извинился?

 -Да а за что было извиняться… Я сказал ему, что у меня неприятности. Он все понял… У меня правда были. На самом деле, на свадьбах столько тупых мероприятий и случайных людей. Но знаешь, что самое странное? То, что я чувствовал себя так не из-за людей… я уверен. А теперь говорю… ну… что из-за людей. Потому что это другой мне какой-то тип подсказал… ну не подсказал в смысле, а… я когда там стоял в венчальном зале, он мне это сказал. Он сказал как бы… общую мысль. Ну а я как бы… вряд ли я так же думал. А теперь, когда эту свадьбу вспоминаю, я все время говорю об этом. О случайных людях. Как-то это привязалось ко мне, не знаю…

 -А ты с его женой общаешься?

 -Нет. Кстати говоря, нет... Ну она какой-то такой человек… аморфный совершенно… я ее плохо знаю.

 Я умолк… а потом вдруг хихикнул – даже неожиданно самому себе.

 -Что?

 -Да не, просто прикол вспомнил. Я когда-то так хотел пролезть в свой институт, что пошел выпрашивать в приемку… чтобы если, короче, спорная оценка будет, меня приняли. Я скорешился с одним преподом в этой вечерней школе при инсте – помнишь, я учился?

 -Ну да, помню что-то такое.

 -Ай, ладно, наверное, лучше тебе это не рассказывать.

 -Почему, расскажи.

 -Нет, не из-за того, что ты плохо обо мне подумаешь… просто глупость была полная, нелепица. Зачем я тогда это сделал… Ходил и выпрашивал, чтоб поступить.

 -Ну, не хочешь, не рассказывай…

 -Ладно, расскажу. Этот препод… Милыкин. Он вообще почти и не препод был. Там же эта вечерняя школа – совсем, ну… Хотя у нее гонора хоть отбавляй, но она… фигня, в общем, короче. Ну и я боялся, конечно, что потом не поступлю, хотя она вроде как готовит к поступлению в инст. Короче, я подружился тогда с Милыкиным… а он там учился, уже окончил, короче… начал у него спрашивать, сложно ли поступить. Ну и мы так, в общем, поговорили… он сказал: нет, нет, вполне, мол, можно. Но тяжело. И потом еще сказал, что у него в-друг… друг есть в приемке. В смысле он сказал мне это не с намеком, чтоб помочь, а просто вспомнил как бы… ну ты понимаешь. Но я за это и уцепился. Говорю, мол, давай сходим, попросим у него. Чтоб помог.

 -Ф-ф-ф… И что, действительно…

 -Да конечно ни фига не получилось. Мы пришли так топорно, он нам естественно сказал, что при приеме оценивается только работа… Нет, при приеме безусловно оценивается только работа – он такой интонацией сказал. Да ты знаешь, это и не его близкий друг был. Он как-то… ну… не особенно-то и обрадовался, когда его увидел. Милыкин и сам расстроился. Они ведь пару лет не виделись, а тот даже не встал из-за стола. Еще и не зная, зачем мы пришли. Только руку ему протянул. Милыкин потом расстроился, даже сказал мне разочарованно: он, на самом деле, мне настоящим другом и не был… просто мы с ним когда-то отдыхали вместе на юге. Ну что-то такое.

 Я помолчал.

 -Ну вот. И потом меня здорово прокатили. Когда я поступал. Я ведь не поступил первый год.

 -Как… ты имеешь в виду…

 -Ну они вполне могли меня срезать специально. Помня, что я так пришел с Милыкиным… этот парень из приемки вполне мог меня запомнить… они ж там все секут. Хотя он, кстати, там не главный был… просто как помощник… Чтобы показать, что у них все честно.

 -Но он же не знал твоей фамилии. Или ты назвал когда заходил?

 -Нет… Я не помню, на самом деле.

 -Там же работы шифруются.

 -Ой, ну это-то всегда можно как-нить обойти! Мне не хватило одного вопроса по истории. Всего одного до «четверки»! Это не случайность – я тебе точно говорю. И я ходил тогда на апелляцию, и меня завернули. Как раз мне показали, проучили. А ведь у них блата очень много. Я ведь даже когда второй год поступал было очень тяжело…

 -А этот парень был на апелляции?

 -Хм… нет. Но какая разница?.. Ладно, давай не будем об этом, все, - я заулыбался. – Я теперь уже учусь и ладно.

 -А причем здесь свадьба?

 -Свадьба?

 -…Да не, мне просто показалось, что ты вспомнил… что это как-то со свадьбой связано.

 -А-а, не, не. Это никак. Это я просто так вспомнил.

 -Слушай, по поводу института… я вот у тебя хотел спросить… а у вас там платных мест больше, чем бюджетных?

 -Э-э… это я не знаю. Это я не могу сказать. По-моему, платных поменьше, но их же особо неограниченно…

 -Ну понятно.

 -А что?

 -Да нет, это я так, ради интереса. Просто у нас в институте платного отделения вообще почти не было.

 -Да? Это что за институт такой - хе?.. Да не, я знаю, но просто…

 -Нет, точнее, у нас не было такого, что если ты баллов не добрал, то можно идти на платное. Платным был отдельный поток…

 -А-а…

Глава 4

 Все-таки очень странный сон мне вчера приснился. Про мою мать. Как она сидит на веранде и смотрит, ее лицо…

 -Эй, Саш...

 -А?

 -Задумался?

 -Немного…

 -Слушай, а по поводу дедули… Тетя Даша и бабуля… они же, наверное, очень сильно переживают? – очень серьезно и нерешительно спрашивает Сережа. 

 -Ну… ну бабка там чё-то говорила, что он снится ей все время… я просто не понимаю, чего переживать. Ему ведь восемест пять лет было!

 -Сашк, Сашк…

 -Главное, это знаешь, от чего все идет? – говорю я; не желая слушать его возражений. - От того, что они все трясутся, сами боятся смерти… хотят подольше пожить… а ведь надо что-то сделать в жизни значительное, а не просто…

 -Сашк, давай на кладбище съездим, - предлагает Сережа; как-то резко. 

 -Ой, не, я туда не ходок… - я сморщиваюсь.

 -Но почему ты не хочешь? Что в этом такого?

 -Я даже с ними не езжу, а ты…

 -Вот я и говорю, поехали вместе. Потреплемся заодно.

 -Они мне и так всю плешь проели… ладно, я сказал, что я не пойду. Я – честно… даже говорить об этом не хочу. Я говорю: главное, не прожить как можно дольше, а… Блин, слушай, а что это за звук такой?

 -Какой? Где?

 -Прислушайся… блин, это же наша сигнальная система!

 -Ты о чем?

 -Ну помнишь, как мы: УОК-УОК. Тоже когда мелкими были.

 -А-а… да, помню. 

 -Я услышал его!

 -Где?

 -Ну где-то на том конце поселка.

 Я было сдвигаюсь, чтобы выйти с веранды и послушать еще, но останавливаюсь – не хочу нарушать двойную тень, которая так и стоит передо мной. Как-то она мне важнее. Я вдруг это понимаю. И остаюсь на месте.

 -Слушай, а напомни мне, зачем мы этот сигнал использовали тогда?

 -Ну… чтобы вызывать друг друга. С участка. Или еще откуда-нибудь. Блин, я уверен, что я его слышал! Кто бы мог его про…

 -Да, что-то такое было.

 Пауза.

 -Слушай, Сереж, ты не обижайся, что я так про деда, ладно? Я, на самом деле, очень любил его. Но просто… я их переживаний не понимаю.

 -Ну… а ты не думаешь, что они сделали значительное, когда поставили веранду?

 -Хо-хо-хо, - рассмеиваюсь я. – Вот-вот, для них это и есть значительное… ну ладно, это я так. Забей. Не надо их так уж опускать, я согласен. - А потом зеваю. - Давай, что ли, спать пойдем.

 -Ты устал уже?

 -Ну да. Завтра, конечно, не рано вставать, но все равно…

 -Ну пойдем. Польешь мне на руки?

 И тут я снова вспоминаю о двух тенях, которые не хотел нарушать. Полминуты назад.