Ирина ШЕЙКО. Благодарная

Рассказ

 

Дожди накрыли нас неожиданно. В один из дней заморосило, заполосило, залило. Помню, Олег говорил, что больше всего он боится умереть в дождливый день. Мы лежали в палате с наглухо закрытыми окнами и вдыхали запах больничного корпуса. Мой сосед читал свежий выпуск газеты и хмыкал. Кажется, именно тогда мы были живее всех живых: лежали друг против друга на больничных койках и обсуждали мир снаружи.

Знаете, что я вам скажу - болезнь сближает больше любого общего счастья. Мы тут все братья да сёстры… были. Олег держал мои холодные пальцы в своей ладони, и она была невесома как пёрышко. Простыни, простыни, белые… Жарко, жарко, снимите!

Белые накрахмаленные простыни. До сих пор летят они у меня перед глазами. Летят, как журавли. Как бесконечная венчальная вуаль, как похоронный саван. Навсегда вошли они, эти простыни, в моё сознание как символ чистоты и смерти. Как исход в извечной борьбе, как окончание бесконечной для кого-то ночи, за которой неминуемо придёт новый день. И ветер надует «парашютиков» и листьев на наши кровати. На свежую, пахнущую порошком, только что застеленную, опустевшую койку.

Какой же Олег худенький, как восковая куколка. И рёбра выступают  из-под рубашки. Мальчишечка мой светловолосый. Кап-кап. У него сегодня пошла горлом кровь. Он совсем обессилел от болезни. Скулы как утёсы скал вырисовываются. Дышит так тяжело. Вдохнёт, а я сижу, жду, когда выдохнет. И точно час жду. А он как ухнет, засвистит. И тут же закашляется. За плечи возьму его, а он выскальзывает.

 

***

 

В среду вышло солнце, и нам разрешили погулять во дворе. Пошли втроём - я, Майя и Олег. Одетые, как на северный полюс, но все равно довольные возможностью оставить палату хотя бы на полчаса. Листья уже начали падать и покрыли тонкой коркой дорожку во дворе, лавки у больницы. Помню, тогда-то мы и начали этот бестолковый разговор о смерти. «А я бы хотела умереть осенью, -  выпалила Майя - чтобы хоть кто-то обо мне плакал». Это она дождик за плачь считала. Майка у нас поэтесса. И круглая сирота.

В день, когда мой брат Игорь передал через врачей снимок родителей, Майя взяла его в руки и пристально изучала с минуту, то приближая, то отдаляя от глаз. Тогда она мне всё и рассказала о себе. Выросла Майя в детдоме: от неё после рождения отказалась мать. «Я её, Алиса, не виню. Вот Светка у нас любила сочинять, что её родители уехали в другую страну, а когда вернуться, заберут её домой. А ещё помню Ольгу, мы рядом спали. Её мать - алкоголичку родительских прав лишили. Так она говорила, что когда выйдет из детдома,  найдёт её и в лицо ей плюнет. А я свою мать не знала. Ну и Бог ей судья. Пошли молоко пить.»

После детдома Майка выучилась на швею и пошла работать на местную фабрику, получила комнату в общежитие, завела канарейку. На вторую неделю нашего знакомства я увидела у Майи толстую, потрёпанную тетрадь и полюбопытствовала, что в ней. Почти перейдя на шёпот, Майя заговорщически выдала: «Мои стихи».

О чём же писала эта тоненькая, хрупкая, лишённая в детстве родительской заботы девушка? О любви! О любви к жизни, о любви ко всему, что она только могла видеть из окон фабрики, своей маленькой комнатушки, автобусов и трамваев: «Люди всё бегут-бегут, торопятся куда-то, а главное-то они и не замечают. Сегодня смотрела, как мальчишка котёнка бездомного под куртку спрятал и домой понёс. Всё потому, что все  люди от природы добрые. Только вот самое важное иногда упускают».

Мая была из нас самой сильной. Она приняла свою мать, какой бы она не была, и приняла свою болезнь. Наверно, поэтому было особенно грустно и больно осознавать, что она ушла первой. Мы с Олегом сидели у окна и читали стихи. На улице уже бушевала весна. Солнце казалось ослепительно сочным, как лимон на фоне лазурного неба. Душный воздух, проникая в комнату, накалял всё, что встречал на своём пути, точно пытаясь выжечь  присутствие смерти из нашей палаты. Маечка, в твой последний день природа не плакала, она радовалась наступившему умиротворению.

 

***

 

Олег был всегда угрюм, сосредоточен, но при этом очень внимателен к тем, кого всё же пускал в свой практически наглухо заколоченный мир. Мы, конечно же, не были знакомы до того, как очутились здесь. Но знали, что Олег потерял намного больше нас. За стенами корпуса, в той, другой жизни, у него была любимая работа инженера, жена Любочка и маленькая дочь. Здесь у него были лишь мы. «Жалкие подобия  людей -  вот кто вы!»- кричал в припадке отчаяния Олег, обращаясь куда-то в стену за собой. Врачи давали ему месяц, он прожил полгода. Иногда Любочка приходила его навестить. В палату её в последнее время  не пускали. Открытая форма, осложнённая простудой. Дочку Олег не видел с того дня, как попал сюда. Мы действительно не могли его понять, и в этом заключалась его самая большая трагедия. Олег был точно подстреленный зверь, убежавший от охотника, но всё же смертельно раненый. Он надеялся на быстрое избавление, а вместо этого получил шесть месяцев мучительного ожидания. Весточки извне его давно не интересовали. Газеты, книги, письма, звонки, фотографии, короткие встречи с близкими. Зачем всё это, если всё уже решено? Если ты был, и вот тебя уже считай нет.

Был ли у Олега хоть маленький шанс выйти отсюда? Я до сих пор не знаю окончательного ответа на этот вопрос. Но возвращаясь мыслями к тому времени, всё чаще ловлю себя на положительном ответе. Физически он мог выкарабкаться, психологически - нет.

Ограничьте жизнь двух людей недельным отрезком, и вы увидите, как один возьмёт билет до дома, чтобы покачаться на качелях, с которых упал в восемь лет и расшиб колено, а другой за пару дней доведёт себя до того, что спустит курок раньше срока, так и не узнав, была ли граница реальной или кто-то невидимый уже стёр её, как мальчишка линию, выведенную мелом на асфальте. Олег оказался на стороне второго. В последние дни он был действительно похож на ту блёклую тень живого человека, которой считал себя.

***

 

На следующий день меня вызвали. Завтрак подали в восемь, а в десять к нам зашла Анна Васильевна. «Алиса, вас Васнецов ждет», - процедила она и мягко поплыла по коридору прочь от нашей палаты. Накинув халат, я двинулась к выходу. Преодолела холл, поворот, ещё поворот. Остановилась. Сердце колотилось где-то в голове.

Андрей Николаевич уже дожидался меня. Его большие руки лежали на подлокотниках отвернутого от стола кресла. Голова задрана, взгляд медленно двигается по грамотам и фотографиям на стене, а сам он напевает что-то веселое себе под нос. Заметив меня, врач развернулся, и я увидела его лицо. Спокойное, сосредоточенное. «Приехали, - промелькнуло у меня в голове - сейчас скажет, чтобы я крепилась, ну или что там говорят в таких случаях». Но Васнецов молчал, точно выжидая момента. На стене тикали часы.

Комната разом показалась мне такой огромной и тихой, точно из нее вынесли всю мебель, а мне в уши вставили беруши. «Алиса, мне принесли ваши анализы. Очень… Очень хорошо. Просто чудесно, - Андрей Николаевич крутил листки в руках, все еще мыча в такт какой-то незатейливой мелодии: - Через пару недель отправим вас домой».

Я сидела широко раскрыв глаза. Кто-то выбил стекла из огромных окон кувалдой, и в кабинет Васнецова ворвались все звуки внешнего мира. За окном пели птицы. Нет, не пели – неистово заливались, соревнуясь в своем удивительном мастерстве. На улице из-за поворота выскочила легковушка, и недовольный водитель автобуса нажал на сигнал со всей силы.

«Алиса, Алииииса», - Андрей Николаевич тряс меня за плечи. Анна Васильевна появилась в дверях. Раз, два и у меня в руках очутился стакан с водой. Я сжала его пальцами и сидела, пока костяшки не побелели. Наконец, догадавшись для чего мне его дали, отхлебнула содержимое и поставила на стол с такой силой, что услышала, как он встретился со стеклянной поверхностью, наделав незаметных глазу трещин.

Меня выписали через шестнадцать дней. Долгих шестнадцать дней. Я ждала этого как дети ждут Нового года или дня рождения. Да что уж там! Как того и другого сразу! Температура не поднималась, хрипы стали редкими. Ночами я спала спокойно и просыпались только для того, чтобы глянуть, как там Олег. Он ворочался, и его надрывный кашель был единственным, что омрачало переполнявшее меня счастье. Под утро он засыпал, окончательно потеряв последние силы. Я гладила его лоб и беззвучно плакала, понимая, что оставляю его здесь как последний предатель. Думала, что оставляю…

Его не стало ночью. Когда я проснулась, его уже не было. Была раскрытая книга на тумбочке и откинутое ночью покрывало, а Олега не было. Я осторожно поправила челку и укрыла его. Присела на край кровати. Снова встала. Стала кого-то звать.

На следующий день я уехала. Провожать меня вышел весь немногочисленный персонал – Васнецов, Анна Васильевна, две сиделки. Приехала даже заплаканная Любочка, жена Олега. Долго меня обнимала, вручила пакет апельсинов. Отсюда редко кто-то уезжал. Выходит, мне невероятно повезло. Я стояла у самого края, но кто-то необъятный, неосязаемый и любящий положил мне на голову ладонь и снова завел меня, как часы в кабинете Васнецова.

«Тетенька, вам котенок не нужен? Он замечательный, трехцветный. Я его домой принес, а мама говорит, чтобы тащил его туда, где взял. Возмииите». Я обернулась и увидела знакомого мальчугана. Кажется, это был третий котенок, которого он пытался спасти от участи бездомного. Подхватив мурчащий комочек и посадив его в апельсины, я зашагала прочь.

 

Tags: 
Project: 
Год выпуска: 
2017
Выпуск: 
2