Евгений МОСКВИН. Рассказ о девочке, у которой не было век
-Я не понимаю… что поделать, что я такая?..
-А я говорю, что красное, плакать…
-Она сказала, что не знает своей мамы… как же это плохо – не знать мамы!
-А я говорю, что белое, белое…
-Наверное, да. Ведь вчера не было! Откуда же это появилось?
-Откуда появилось… помоги мне собрать эту штуку, я ничего, как так случилось…
-А я говорю, что белое, красное…
-Но что же он такое сказал? Что он сказал?
-Он говорил, что мама, двадцать…
-Но что это значило?
-Что она ничего не знает, не понимает. Как же это могло так выйти? Они проиграют. Я же чувствую, что они проиграют.
-А я говорю, что красное, красное… Если красное – значит, любовь… ведь так? Это значит любовь. И если они выиграют, то все будет хорошо.
-Я говорю, что мама, двадцать…
-Не понимаю… что же сделать, что я такая?
-А я говорю, что белое, плакать…
Странные голоса в приемнике, мужской и женский, говорили так тревожно, растерянно и печально… Как волны, волны, распевно порывались в некую неведомую высь, со страхом, удивлением. Красное, белое… белое, красное…
И мне тоже стискивало душу ноющее напряжение.
Я поморщился и потянулся к приемнику, чтобы выключить.
-Не выключай, сейчас прогноз погоды будет… - сказала мать.
-Прогноз погоды?
-Да. Но он же после радиоспектакля.
-Это радиоспектакль? – я хмыкнул, слегка улыбнулся.
Мы с ней вместе завтракали на кухне.
-Ну, не знаю… - она махнула рукой, продолжая есть. – Ладно, можешь выключить.
-Что это-то такое?
-Откуда я знаю… ну выключи, выключи, все.
Я выключил приемник… а точнее, выдернул шнур из розетки.
Но мне казалось, распевные голоса все еще доносятся, некоторое время, доносятся, инертно… или у меня в голове? Невесомость, инертная, неприятная…
Потом все исчезло.
Этот приемник такой древний и странный, я никогда не умел выключать его иначе, кроме как выдернуть вилку. И не знаю, как сделать погромче-потише. Он огромный, еще ламповый, годов шестидесятых, может, и раньше; стоит на ножках на полу, как тумбочка; валика на приемнике два – с левого и правого боку, – но оба – регуляторы шкалы. На передней панели над шкалой два черных, круглых, слепых углубления. Для чего они? Динамики? Да вроде нет. Но динамиков вообще невидно…
Я зевнул.
Даже не знаю, как так получилось, что мы до сих пор используем его… Он дедов. Помню, и дед тоже всегда просто выдергивал его из розетки…………………………………………………………...
Я продолжал завтракать.
Мать произнесла:
-В пятницу обещают похолодание сразу на двадцать градусов.
-На двадцать? Снег, что ли, выпадет?
-Вообще все занесет и промерзнет насквозь – уже передавали, я просто хотела еще раз послушать.
Сейчас было восемь утра. Через полчаса мне идти на подработку в школу, как и вчера.
Когда я собирался, стоя в прихожей, мать принялась настаивать, чтобы я оделся потеплее – заранее, - а то вдруг похолодает уже сейчас. А я отнекивался…
-Ну, конечно, конечно, раз я говорю, как надо сделать, ты никогда не согласишься… Слушай, кстати, чего хотела еще сказать… ты в курсе, что Сашка умер?
-Какой Сашка? Нет.
-Наш сосед на этаже.
-Вот этот, который напротив? – я повел рукой.
-Да, да… но он болел, ты же знаешь. А сейчас сердечный приступ, и его не откачали.
-Он вчера умер?
-Да. Но он больной был… - повторила мать. - Ну а потом: я ж тебе говорила вообще, как на него жена орала?
-Да, да, говорила… - я безразлично кивнул и повернулся, чтобы уходить.
Я чувствовал скуку, мерно разливавшуюся в душе. Но эта новость – о соседе, которого я едва знал, а только здоровался двадцать лет, сбила меня с толку. И пока я спускался, выходил на улицу, думал о нем, и какое у него было красное лицо, видимо, от гипертонии… и ходил он отставляя одну ногу, как маленький прыжок делал. Да…
Неделю назад мне позвонили из одного социального фонда и попросили поработать в экспертном жюри, в детском литературном конкурсе. Обычный «конкурс чтецов» среди шестиклассников, впрочем, многоуровневый, с целой сетью туров, проходящих по всей России. (В фонде у меня знакомые, и я терпеливо принимаю их подачки – теперь нужно огромное количество молодых литераторов, вроде меня, – чтобы ходить по московским школам и оценивать детей, читающих стихи). И проходит сейчас самый первый этап отбора – в общем, дело совершенно непыльное. Взялся я за это, потому что уже месяц сижу без работы.
Вчера я уже посетил одну школу, но в нынешней, по приходу, я не увидел ни парадной одежды на школьниках, ни пестрых вывесок о конкурсе под потолком, ни большой залы, специально отведенной для мероприятия, – меня просто встретила учительница лет сорока, возле раздевалки, полноватая и очень приятная. Мы поднялись в обычный класс на втором этаже; некоторое время она еще продолжала урок, а я, сев на заднюю парту, слегка улыбался, когда дети украдкой оборачивались, поглядывая на меня с любопытством и симпатией.
Все больше проникаясь совершенно неформальной, непринужденной обстановкой, я ждал, пока кончится урок, а потом они стали по очереди читать стихи – по книгам, даже не знали наизусть… (Впрочем, школа, наверное, несильно претендовала на снискание регалий…) Но я просто и благодушно оценивал, делая пометки у себя в блокноте. А эти дети… редко когда мне доводилось встречать более приятных детей. Таких миролюбивых, немного непоседливых, добрых и симпатичных. И они очень старались хорошо прочитать и так робко, серьезно поглядывали на меня, с таким интересом, легким благоговением. И совсем, как мне показалось, не потому, что я выбирал кого-то на городской этап. Они будто разом прониклись моим авторитетом – незнакомого взрослого. И мне даже было чуть не по себе. И, одновременно, хорошо, насколько отзывчивые эти дети…
В результате я остался совсем доволен, а ведь они почти ничего не выучили и стихи читали, в целом, неважно.
Я огласил результаты. После учительница позвала детей к своему столу за призами – перед ней были сложены две стопки подарочных книг.
-Почитаете… Не расстраивайтесь, кто не прошел, все призы одинаковые, - она произнесла с улыбкой; потом дети расселись обратно за парты.
А я пока еще не уходил, сидел на задней парте, слушал, как они переговаривались – один из них раньше мялся, отказался читать стихи, а теперь вдруг созрел.
-Нет, наверное, уже слишком поздно, Коль, - улыбнулась учительница.
-Анна Яковлевна, пусть он прочитает! – вступился Миша.
-Вообще-то это не по правилам.
-Ну и что? Может, он лучше всех прочтет!
Те, кого я отобрал, никак не протестовали.
-Ну хорошо, - сказал я посмеявшись.
Коля вышел к доске… постоял пять секунд, глядя перед собой.
-Ну, в общем, ничё не выйдет, - махнул рукой и резко зашагал обратно к парте, круто развернулся и сел за нее.
-Это что такое?
-Почему ты не стал?.. – посыпались вопросы.
(Я, тем временем, слегка недоумевая, прочеркнул у себя в блокноте).
А Коля сидел, ничего не отвечал.
В конце концов послышались предложения, что надо его наказать.
-…Посадить назад!
-Не получится, - мягко улыбнулась Анна Яковлевна. - Вы же знаете, его нельзя сажать на последнюю парту.
-Потому что там наш гость сидит?
-Нет.
-А-а… У Коли плохое зрение, да?.. – догадался Миша с сожалением.
-Да.
-Поня-ятно… Плохое зрение – плохо…
-Какой ты умный! - съерничал Коля.
Все засмеялись. А Миша покраснел, съежился неловко...
-Зрение может испортиться от самых разных вещей, - серьезно произносит Анна Яковлевна. – От многого зависит. А бывает… вообще неизбежно, что у ребенка зрение будет падать и падать.
-Как это?
-Ну… - в этот момент учительница вышла из-за стола, стоит перед всем классом… и что-то вдруг мелькает на ее лице, как тень. Будто она подумала о чем-то неприятном или печальном, но в нерешительности – говорить или нет… Но потом все же произносит: - Я вам не рассказывала, что у подруги моей знакомой есть девочка… это ее дочка, у нее нет век на глазах. Ну, она больная, от рождения нет век, глаза не закрываются… Я не рассказывала вам этого? - учительница спрашивает детей…
А я уставился на нее, пораженно. Все внутри у меня так и клокочет, от удивления и волнения – не может быть, что я слышу!
-Нет, - отвечает кто-то.
-У девочки нет век, - повторяет учительница. - Глаза работают, она все видит, но не может закрыть их. Она такой родилась.
Тут вдруг Коля взволнованно поднимает руку, задает вопрос:
-А как же она засыпает, если у нее нет век?
Я резко перевожу взгляд на него.
-Как засыпает?.. Ну, мама когда укладывает ее спать… девочка лежит на кровати и как бы просто отключается и все… я тоже спрашивала об этом, да, когда мне рассказали. Она просто отключается – и все.
-Спит с открытыми глазами?
-Ну да.
-А почему ей не сделают операцию? – спрашивает еще кто-то.
-Ну они пытались сделать, но там вроде какое-то отторжение тканей возникло, я не знаю точно. А чтобы этого избежать, там очень дорогостоящая операция, за рубежом чуть ли не, у матери просто нет денег. Вроде так мне сказали… В общем, девочку не смогли вылечить, она такой и осталась. Может, вылечат позже, но не сейчас…
-И у нее будет зрение падать и падать?
-Ну, в общем, да, мне кажется… от того, что глаза не смачиваются…
-А она не умрет от того, что у нее нет век?
-А что такое отторжение тканей?
Позже, мы стоим с учительницей на широкой площадке второго этажа – по выходу из коридора. С площадки спускается лестница, и виден холл с раздевалкой перед входными дверями. А с другой стороны – пустой спортзал, отгороженный пластиковой стеной.
Я смотрю вниз, на холл, а слева от меня тянется высокая железная решетка со спиральными прутами – как огромные сверла.
-Хорошие дети, правда? – произносит учительница.
-Да, очень. Я сам хотел сказать. Говорите, это слабый класс?
-Да, да… - кивает она. – Слабый. Но они все такие добрые.
-Да, я и сам это заметил, в том-то и дело.
-Они плохо учатся, на тройки, в основном, - она махает рукой. – Но совершенно не злые, не гадкие… а именно добрые. Это даже нетипично. Бывают у них закидоны, конечно, но это очень быстро все проходит. Стоит мне только чуть голос повысить и... как ничего не было.
Мы стоим, переговариваемся слегка… а внутри у меня все так и ходит ходуном. Девочка! Девочка без век! Засыпает, отключается. Эти немыслимые тревога и волнение, которые я не могу подавить в себе: я уже слышал эту историю!
-Ладно, я пойду, - говорит учительница. Поворачивается, чтобы уходить. – Было приятно с вами познакомиться…
И тут я не выдерживаю:
-Скажите, то, что вы рассказали…
-О чем?.. О девочке? Они, наверное, все жутко перепугались, не надо было мне рассказывать.
-Не в этом дело… но просто… откуда вы об этом услышали?
-В смысле, откуда услышала?.. Мне подруга рассказала, действительно. У ее знакомой есть такой ребенок, больной, да.
-Понятно, - я продолжаю стоять и смотреть на нее. И руки мои дрожат… но я их убрал за спину.
-А что?
-Нет, ничего. Просто… Вы сказали, что ее хотели оперировать, но не смогли?
-Ее пытались прооперировать, но… - женщина вдруг останавливается и смотрит на меня. Я уже чувствую у нее легкое удивление.
-Да, да, понимаю… - я поспешно киваю, отвожу взгляд. – Ладно, я пойду, наверное.
-Хорошо. Всего хорошего вам.
Я уже слышал эту историю, слышал!
Так и стучит и прогибается внутри, когда выхожу во двор. Черные железные ограждения, слякотная улица – серый пасмурный день… слышал! Это надо же! Лет двадцать назад. И тоже от учительницы – когда в школе учился… от своей!.. в детстве.
Я иду – и руки всё дрожат от волнения.
Колотит, колотит внутри.
И я тоже, сидя в классе, тогда задал этот вопрос!.. Очевидный – как же эта девочка спит. Я его задал, я! Поднял руку и задал – как сейчас этот Коля. И точно такой же ответ был: ну она просто отключается и все. И я помнил, как мне тогда было трудно представить, как это можно: заснуть с открытыми глазами. Как это: просто отключиться и все, - когда у тебя нет век.
Я пытался, пытался… – и не мог. Все только девочку представлял. Лежащей – и ее глаза не двигаются…
…вот так вот просто отключилась и все.
Я дошел до остановки, сел на троллейбус и поехал к метро. Эта школа – единственная, которую я должен был посетить сегодня… так что теперь можно ехать домой.
Я думал: поразительно, как возможно, чтобы два человека с промежутком в двадцать лет рассказывали одно и то же… и при схожих обстоятельствах! Это просто… в голове не укладывается. Моя учительница говорила это… тоже на уроке. Но зачем, почему она рассказала про девочку? С какой-то целью? Но какой? И какой это был класс? Тоже шестой?..
Нет, теперь я уже не могу вспомнить. По правде, я вообще очень смутно помню те школьные годы. Марья Петровна Коломлева… преподавала нам историю, да, и вечно придиралась ко мне – мы плохо находили общий язык.
Но все это теперь неважно – столько лет прошло...
Девочка без век. Как возможно это совпадение? Я еду в троллейбусе, сижу справа от водителя. Лобовое стекло постепенно усеивается дождевыми капельками – такие мельчайшие слезинки; и водитель почему-то долго не включает «дворники». Мои руки все так и дрожат – мелко-мелко, как дождь. Но это не страх, а только волнение, какое-то прозрачное, безболевое… и еще теплое, горчичное жжение где-то вверху живота.
Девочка с глазами без век. У нее просто на лице как две маленькие дырочки, в которых видны глазные яблоки… тяжело это представить. Силишься, щуришься… а она, видно, не может щуриться.
Боже, как же это плохо! Как плохо! И какая она несчастная! И ее глаза не смачиваются? Не увлажняются?
Я подумал: «Нет, все-таки не может быть такого, чтоб глаза совсем не смачивались… видимо, она их как-то… закатывает, что ли?»
Тут я вдруг понял, что даже не знаю, как увлажняются глаза человека. С помощью век? Или это происходит в глазной впадине? Железами? Наверное?..
«До сих пор… я не знаю, как увлажняются глаза».
* * *
Помню, когда был ребенком, часто представлял ее лежащей на кровати в ее комнате и как бы смотрящей на потолок – черными дырочками глаз. Она пытается заснуть… но о Боже, как непросто это сделать!
И думать о ней… было и заманчиво, и неприятно – она такая странная. Как же неприятен такой человек… но она ведь несчастна, несчастна!
Она лежит… уже отключилась? Но как это – отключиться, не закрывая глаз? Если нет век.
Что же случилось? – что она родилась такой… почему, почему?
Я все старался представить – как это, заснуть, не закрывая глаз? У меня не выходило. Если хочу спать, значит, глаза закрываются. Силился, но представлял себе только ее лицо… с глазами без век. Просто две дырочки, в которых видны глазные яблоки – я даже почти не представлял белков – только черные радужки со зрачками.
Просто отключиться, смотря в потолок.
Девочка лежит на кровати, а ее глаза не двигаются – она отключилась.
И еще я пытался представить сам момент отключения. Как именно, что происходит с сознанием? Или дело не в сознании?.. Надо, чтоб оно исчезло. Нет, не получается. Вот как: отключиться, ты уже во сне – а твои глаза открыты? Как это? - чтоб открытые глаза заслонял сон… – я вижу только ее голову на подушке, белые искорки в зрачках. Я словно перескакиваю умом. Как что-что чуть-чуть поводит в виске – и я перескакиваю…
В то же время я тогда лишь очень смутно представлял черты ее лица. Волосы… белокурые, но не очень длинные. А в комнате, где она лежит, полумрак – вечер, наверное, зажжен ночник над столом. Но я вижу только ее – по грудь. И… кажется, на ней красно-белое платьице.
Да, так.
Но почему на ней платье, если ее уложили спать?....................................................................................
………………………………………………………………………………………………………………..
Каждый день мать укладывает ее спать. Они так несчастливы. Ребенок больной, и нет надежд на излечение. Делали операцию – безрезультатно. Что же теперь будет? Что дальше? Это ужасно, что поделать? Что же теперь сделать? Заплакать? Но девочка не может заплакать!
Не может?.. Не знаю, ничего не понимаю… как это вышло? Позвать маму? Она может позвать маму? Она уже умеет говорить? Сколько ей лет?
Не знаю…
Просто лежать, раскинув руки на кровати.
Просто лежать… и стараться уснуть…
* * *
Теперь, придя домой… я раздеваюсь в темной прихожей. Думаю о завтрашнем сильном похолодании. Выпадет снег? Мне не хочется, чтобы он выпадал. Будто все это произойдет и во мне. Промозглость, шаткость…
Пройдя в свою комнату и садясь на кровать… я вдруг очень сосредотачиваюсь и снова представляю ее, лежащую на кровати… А вернее, лицо.
Несколько минут назад мать уложила ее... Тяжело будет уснуть… нет век – как же это могло получиться? «У меня не закрываются глаза – как же так? Что поделать? Что с этим сделать, что я такая?..»
Я словно знаю ее мысли.
И все-таки надо постараться… просто отключиться, не закрывая глаз.
Как и много лет назад я силюсь, силюсь поймать мозгом – как можно так заснуть. С открытыми глазами. Но снова, как и всегда, только представляю себе девочку. Я не в силах перебороть срабатывающее умозрение: хочу представить одно, а представляется совсем иное: девочка лежит и будто смотрит в потолок. Дырочками глаз; с черными радужками. Она уже ничего не видит? Она отключилась, уснула?
Да.
Глаза не двигаются. Я вижу ее так, будто низко склонился над кроватью. Над самым лицом. И беловатые искорки застыли в ее глазах. В комнате, где она лежит, горит свет? Но это лишь приглушенное сияние в полумраке – от ночника, включенного, наверное, над столом.
У нее маленький гладкий лоб, светлые волосы надо лбом; и два маленьких пучка, слева и справа от головы, перетянутые резинками. (Почему мама не расплела дочке волосы, когда укладывала ее спать?)
Девочка лежит с открытыми глазами. Отключилась. Она не видит потолка над своей головой и всего, что в комнате. Не видит света, чуть отражающегося в глазах…
Я представляю ее уже по пояс. Она так же лежит на кровати, а я как бы смотрю немного выше, чем раньше. Она спит и не видит меня. «Кругляшки» ее глаз замерли… Она в красно-белом вязаном платьице. Длинные рукава – руки покоятся по обе стороны от тела. И есть… что-то открытое в ее виде. Некая отворенность…
Интересно, почему в моем воображении она выглядит именно так?
Несчастье и страх – быть такой больной. Никогда не можешь нормально заснуть и… что поделать, что я такая? Что поделать, что с этим сделать? Мама, мама…
Она умеет говорить? Не знаю, ничего не понимаю. Она может позвать свою маму?
Нет, только лежит на кровати. Просто отключилась – и все. Теперь я вижу ее уже всю. На ней платье в красно-белую полоску. И юбка такой же расцветки. Девочка лежит на кровати, не укрытая одеялом. Несчастье, что она такая. Но мама ее любит. А она? Любит свою маму?
-Мама – это любовь.
-А я говорю, что белое, красное…
-Она сказала, что ничего не знает, не понимает. Сказала, что не знает мамы… как же это плохо – не знать мамы…
-А я говорю, что белое, плакать…
-Откуда ты знаешь, что там было красное… помоги мне собрать… я ничего… сколько там было?
-Двадцать, сорок… Наверное, вчера, когда я приходил к тебе, ты подумала, что они проиграют.
-Кто проиграет? Когда? Я говорю, что красное, красное… мама… ведь так? Я могу позвать свою маму? Красное – значит, любовь. Всегда побеждает любовь.
