Наталья АЛЕКСЮТИНА. Восемь рецензий на книги петербургских писателей.

Жизнь – сплав событий. Неожиданных и прогнозируемых. Радостных и неприятных. Насколько у каждого из нас этот сплав неповторим, настолько же он и непередаваем. Разве можно объять и описать жизнь? И все-таки находятся исследователи, жаждущие облечь это удивительное действо в слово. В рассказ. Одним из них является Николай Коняев. В сборнике рассказов и повестей «Охота в старых кварталах» (Санкт-Петербург, Издательство писателей «Дума», 2002) ему посчастливилось из целой цепи разнообразных событий выстроить уникальное здание под именем «жизнь». Состоящая из этажей-рассказов, она подкупает прежде всего тем, что кажется предельно реальной, будто подсмотренной минуту назад. И в то же время, рассказы Коняева – не фотографические снимки, а художественные этюды. За ними – автор. Человек, которому важно донести до читателя свое отношение к происходящему.
В книге неслучайно представлен широкий «ассортимент» рассказа: от психологического ( «Следующая остановка – конечная», «Гадюка», «Поминки») до «шутейного» («Асфальтовый мужик», «Обитатели строительных лесов», «Придурки»). Он подтвержден истиной повседневности, где от трагического до смешного – один шаг, и где комедия вполне может стать прологом драмы.
В рассказах Николая Коняева принимают участие все те, кто нам знаком. Не по афишкам рекламных тумб, а изначально, глубинно. Те, кого мы видели и знали рядом – «жители земли». Так и назван один из рассказов, где за простодушием героев: Семена Порфирьевича и бабки Лизы, кроется тихая, добрая, чистая благость бытия. Где истина познается в непреходящем – в земле. «Так ведь надо, Семушка, землю устроить-то, - выбираясь на мостки, сказала она. – Я-то помру, а земля останется. Другие люди посадят чего, а такая фигура вырастет, они и вспомнят меня добрым словом. Вот, скажут, жила умелица, землю-то довела до чего. На земле живешь дак…»
В книге Коняева нет многосмысленности. Есть тонкое, чуткое существование прошлого и будущего, автора и героя. Есть моментальность и растянутое по запредельным мирам житие. Есть мистика, метафизика, рефлексия, динамика. Словом, тот набор различных форм, что приближают к сути постижения мира.
Когда многообразие рассказов велико, невозможно выделить некую «жемчужину», которая призвана лишний раз убедить в даровитости автора. Но у Коняева она присутствует. И не одна. «Марсиане» – произведение вневременное, не потому что речь в нем о детях неординарных, созидателях-мечтателях, слегка аутичных, слегка презираемых, а потому что оно – о главном. О неподражаемости, необыкновенности мира, о тоске по неземному и такому необходимому всему земному теплу и пониманию. Если хотите, «Марсиане» – о вечном: о неотвратимости страдания художника, творца, человека. Такой же пронзительностью чувства обладает повесть «Столица мира нашего». Ей очень подходит сравнение с зыбкой паутиной лесных крон, через которую то тут, то там прорываются блики солнца. В повести много света и много печали, и это сочетание придает ей терпкий привкус чуда.
Еще одно слагаемое книги Николая Коняева – трепетное сочувствие деревне. Истоку, который не иссякнет на щедрость сердечную, на своеобычность, разнохарактерность. Современная русская проза знает немало признаний в любви к крестьянству, но такое выражение нежности и сопричастности удается немногим. Коняев в числе избранных.

***

«Подарок Моны Лизы» Александра Хлебникова (Санкт-Петербург, Издательство писателей «Дума», 2001 год), вместивший в себя научно-фантастические рассказы и повести, созданные в разные годы, вполне может считаться подарочным изданием для читателя. По причине содержательности повествования, которому, кстати, не вредит мягкая назидательность. Фантастический мир Хлебникова не агрессивен, в нем воинственность уступает место размышлению, но размышлению не выпуклому, а спрятанному за потайной авторской дверцей. Кое-где она приоткрывается, и тогда в слово врывается яркое эмоциональное переживание, что на сегодня – редкостное явление для фантастического жанра. Я бы назвала манеру общения писателя с читателем, с рожденным сюжетом деликатной. Чистой. Словно он пытается в реальный мир, отягощенный бездуховностью, влить кислородную свежесть фантастической культуры. Из представленных в сборнике произведений я бы особо выделила рассказы «Черная отрешенность», «Невероятный выдумщик», «Багира показывает зубы», историческую повесть «Последний шанс «Титаника». Это художественные отклики на сюжеты, которых достаточно в повседневной жизни. Они законченны, и, в то же время, после каждого из произведений можно смело ставить многоточие. «Размышляй, читатель», оптимистично приглашает Александр Хлебников. И конечно, нельзя не упомянуть отдельной строкой повесть «Отблеск грядущего». За столь невыигрышным названием скрывается большая творческая удача. Можно что угодно говорить об общем облике произведения, но то, что оно из несоединимого (блокада Ленинграда и фантастическое моделирование ситуации, связь времен и пространственные перемещения) сумело выплести живой, трагический узор – бесспорно.

***

Александр Скоков, «С пролетной стаей», книга рассказов (Санкт-Петербург, Издательство писателей «Дума», 2000 год).
Неслучайно сборнику дано такое название. Наверное, только оттуда, с высоты, можно разглядеть то, что не видится с расстояния двух шагов. А именно, существование родного, среднестатистического россиянина. Не ропщущего, жалостливого, несчастного и в чем-то счастливого. Несмотря на то, что среди мест действия в рассказах преобладает море, нельзя назвать автора «заядлым маринистом». Его главная тема: «маленький человек», а в какой профессиональной сфере он трудится – дело второе. «Маленький человек» живет «маленькими» заботами: как сохранить в сердце любовь? Как оставить после себя землю не бездыханную, а родящую? Как не растеряться в суете материального? («Всем памятники», «На Востоке народ лучше», «За хлебом», «Штурман Пензиков и повар Елукин»). Вечные вопросы вечного мира. Ответ на них знает разве только Всевышний. В книге нет ни рецептов, ни советов. Мне кажется, автор даже намерено отстраняется от происходящего на страницах, словно давая читателю возможность самому быть участником чужой жизни. Если прибавить к этому легкость пера, выразительность деталей и уважение к слову, то вывод напрашивается сам собой: еще одной хорошей книгой на свете стало больше.

***

Радий Погодин, «Река», повести, рассказы, стихотворения (Санкт-Петербург, Издательство писателей «Дума», 2002 год).
Погодина на одном дыхании не прочтешь. Не потому что скучно, а потому что ощущение такое, будто при тебе штрихами, взмахами, паузами и страстными нажимами на перо, пишется Бытие. Долго это выдержать невозможно, приходится делать передышку. И в вынужденные минуты отдыха понимать, что дважды в одну и ту же «Реку» не войдешь. Она все равно останется всякий раз новой. С омутами и мелями. Потому что ее вечное изменение предусмотрено писателем-художником и героем-художником. Василий Егоров, разведчик и творец, мятущаяся личность, увалень и юркая птица, тоже знает, что ничего постоянного нет, и вся жизнь человеческая есть неизменное состояние перехода из будущего в прошлое, из прошлого в будущее. И поэтому появляется в повестях одноименным, однофамильным, но, безусловно, иным. Творящим свое бытие и окружающих сиюминутно. Его нельзя назвать персонажем, это – олицетворение Судьбы, многоликой, но сложившейся в книге в один узнаваемый образ. Конечно, Творца. А потом уже солдата и романтика, мальчишки и старца – одновременно.
Война настолько тесно переплетена с жизнью Василия Егорова, что он представляется ее носителем. Вернее, носителем своей, субъективной правды о ней. И самое болезненное, война в этой реке бытия никогда не поменяет течения. Она, пожалуй, замрет на дне огромным валуном. И, плывя, в суровых водах с Василием Егоровым, ты непременно ткнешься в ее зловеще нависший бок. И это самая сильнодействующая из пилюль художественного воздействия.

***

Анатолий Белинский, «Равный богам», повести и рассказы (Санкт-Петербург, Издательство писателей «Дума», 2002 год).
Я бы назвала прозу Анатолия Белинского правильной и вложила бы в это определение собственную ассоциацию со школой. В любом классе есть надежный мальчик-умница, чья «пятерка» за сочинение стабильна. В его, неважно маленьких или больших опусах, присутствует неизменная грамотность, верное следование историческим фактам, умеренная фантазия. От такого отличника не дождешься подвоха в виде вдруг вырвавшегося междометия. И в какой-то степени это утешает, потому что напряженные нервы – это не всегда удовольствие для организма.
Я отношусь к «отличной» прозе Анатолия Белинского также как задерганная юными модернистами учительница русского языка и литературы: я на ней отдыхаю. Именно потому, что она не подсовывает уставшему мозгу никаких интеллектуально острых камней. Эта проза журчит ручейком рядом, оставляя после себя легкое, приятное воспоминание.
И, пожалуй, еще одна характерная деталь: автор, будучи действительно добросовестным человеком, старается соблюсти в произведении точность хронологическую и бытовую. С усердием первого ученика. Замечательно это, прежде всего, тем, что сохраняется достоверность исторического существования персонажей. Словно читаешь роман в фотографиях. Тона черно-белые, но вся картинка в целом – определенный пласт жизни и времени. Причем, картинку эту рисует рука намеренно отстраненная: «я только повествую, а относится к происходящему предлагаю тебе, читатель» («Хлеб этих лет»). И читатель, в силу собственных возможностей и способностей, добавляет тот или иной оттенок в происходящее на страницах. Должно быть, это не самый плохой способ воздействия на читательскую душу, поскольку она, будучи самостоятельной в выборе отношения к событиям, предложенным автором, становится будто окрыленной. Ей доверяют и это важно. И значит, она готова к будущим диалогам. Что не менее важно уже для автора.

***

Александр Беззубцев-Кондаков, «Три черных омута», роман (Санкт-Петербург, Издательство писателей «Дума», 1999 год).
У романа есть все шансы стать неоднократно читаемым и даже «зачитанным». Притом, что тема выигрышна: Григорий Распутин и семья последнего императора России, автор сумел не ужать ее до предела народной сплетни, а развернул широко, вольно и вышел на уровень, фактически, психологической драмы. Соблюдение хронологической последовательности событий, проникновение в, казалось бы, недоступные исторические потайные дверцы, - все это придает повествованию непобедимый привкус «свежего барашка». Словно пребываешь в прошлой и одновременно настоящей реальности. Незабываемое чувство! «Три черных омута» настояны на хорошей, тщательно подобранной исторической фактуре и на сильном, художественном чутье автора.
Что еще немаловажно: в романе нет ни одного мерзавца. Автору удалось при соблазне подыграть, увы, пониженному вкусу публики, все-таки оставить за собой право быть объективным. В романе прослеживается попытка уйти от опрометчивых оценок и представить ситуацию такой, какой мог бы ее увидеть мудрый очевидец. Подлинно человеческим можно назвать отношение автора к собственным персонажам: ни один из них не подвергнут пытке пребывания в литературной самодеятельности. Более того, могу смело утверждать, что ощутила сквозь буквенную паутину чувство трепетное и взволнованное к истории страны. Почти осязаемую привязанность к ней. И только поэтому хочется перечитать роман снова.

***

Иван Сабило, «Открытый ринг», роман (Санкт-Петербург, Издательство писателей «Дума», 2003 год).
Чем хороши воспоминания? Пожалуй, авторским желанием зафиксировать действительность детства, юности, зрелости и оставить ее такой, неприкосновенной, для потомков. Мемуарная проза Ивана Сабило - своеобразное посвящение времени. Впрочем, стоит отметить тот факт, что в хронологически выверенном повествовании фигура главного героя, то бишь автора, занимает место не в последнем ряду. В этом есть преимущества, и основное из них: время воспринимается сквозь авторскую призму. Самое примечательное, что Сабило сумел избежать излишней художественности, предоставляя читателю просто путешествовать вместе с юностью, молодостью, зрелостью героя. «Открытый ринг» не отягощен, если можно так выразиться, ненужной экспрессией. Здесь каждая встреча подана в том первородном состоянии, в котором она произошла десять-двадцать-тридцать лет назад. Право осмысливать дано самому читателю. Такое впечатление, что автору важнее запечатлеть именно фактическую сторону дела, а не эмоциональную. Плюс в этом или минус, судить читателю. Иван Сабило предложил каждому, кто возьмет книгу в руки, «открытый ринг» своей жизни. Кто-то может уйти, недосмотрев, а кто-то и останется.

***

«Молодой Петербург», стихи и проза молодых писателей (Санкт-Петербург, Издательство писателей «Дума», 2002 год).
Что приятно поразило, так это следующее: молодость сентиментальна. Как бы ей не навязывали склонность к прагматизму, она остается чувствующей и способной плакать от жалости к своим героям. И, кстати, также в тоске по герою слышен ее нескрываемый, юношеский стон. Вполне вероятно, что когда-нибудь он, наконец, примет осязаемые литературные формы, а пока большинство произведений, особенно, прозаических, имеют сходство с сырой глиной. Кое у кого из данного материала получилось что-то вроде прозаической «свистульки», но для того, чтобы покинуть ярус «забавы», безусловно, требуется время.
Пожалуй, наиболее способной ученицей, ощущающей массу, плотность материала, чутко улавливающей его температуру, я бы назвала Екатерину Челпанову. Ее повесть «Темная ночь» похожа на дневниковый разговор самой с собой, но в отличие от дневника, имеет потребность быть прочитанной. Здесь много того, что может показаться лишним, в частности, глубокая рефлексия восьмилетней девочки, однако, достаточно и того, за что автора нужно похвалить. Прежде всего, за полное отсутствие фальши. В слове, в строке, в замысле. С известной долей наивности произведена попытка проследить за судьбой девочки-девушки, и в этой попытке, я уверена, многие литераторы женского пола узнали бы себя. И за это бесхитростное напоминание о молодости Екатерине Челпановой отдельное спасибо.
Еще одно отличие «Темной ночи» от дневника я нахожу в восторженном отношении к слову. В желании превратить слово в играющий образ и достучаться до чужого воображения. Вот маленький, но яркий пример, взятый наугад из повести: «Кое-где паслись бестолковые и девственно-миролюбивые, как васильки, коровы и помахивали нежными ушами, как крылышками». Кому как, а мне в этой картинке слышится и восхищение, и озорство, и удаль по отношению к Великому и Могучему.
Что касается поэзии «Молодого Петербурга», то у нее, несомненно, есть достоинства. Одно плохо, она – ровна. Того произведения, что захватило бы дух, не обнаружилось, а с остальными дух удовлетворился рукопожатием.

Санкт-Петербург