Елена АНТОНОВА. Парад алле
Фантастика
«Ничего нельзя придумать. Все, что ты придумываешь, либо было придумано до тебя, либо происходит на самом деле».
Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий «Хромая судьба».
Ловушка
Оно толкало меня в левый бок с такой неимоверной силой, какую трудно представить у склизкого мягкого существа, но все же это был слизняк, только не маленький, а каких-то невероятных размеров. По крайней мере, так я представляла себе то, что производило со мной все эти действия. Посмотреть на него у меня не было никакой возможности.
Я видела елки прямо перед собой, темно зеленые, разлапистые, с капельками дождя на длинных иголках. Дождь прошел недавно и влага чувствовалась во всем. Может быть этот гигантский слизняк – как раз порождение дождя? А я нахожусь не в осеннем лесу, а в каком-нибудь временном разломе, в который попадают такие вот аномальные брюхоногие? Он сюда влетел, а тут я на дороге сижу и ему надо меня подвинуть, чтобы пройти дальше.
Хорошая версия, похвалила я сама себя. Только почему я никак не могу повернуться и посмотреть налево? Прямо – елки, направо – лесная поляна с россыпью белых грибов. Вон они, приземистые, на крепких белых ножках, покрытые коричневыми бархатными шляпками. Именно к ним я и направлялась, углядев чудесную группу издалека – когда поскользнулась на чем-то странном и грохнулась со всей дури. А потом не смогла встать. И какая-то тварь начала толкать меня вбок. И мне никак не удается повернуться, чтобы рассмотреть ее и оценить по достоинству.
Выводы?
Вариант первый: при падении я стукнулась головой и лежу в помрачении сознания, а оно (сознание) подсовывает мне некие апокалиптические картинки. Согласна, версия не из радужных, но все же подающая надежду, так как предполагает прояснение этого самого сознания хотя бы через некоторое время.
Вариант второй: при падении я как-то не так извернулась, не то защемила и не об то, обо что надо стукнулась, и теперь пребываю в частичном параличе, конкретно – с левой стороны, к чему, очевидно, прибавляется и помрачение сознания. Этот вариант нравился мне гораздо меньше, но, увы, больше походил на правду.
Есть еще предположения? Нет? Ну, тогда будем надеяться, что на смену помрачения сознания придет его прояснение и я скоро очнусь, потому как создавшееся положение с каждым минутой напрягает меня все больше и больше. А помощи в ближайшее время ждать неоткуда.
Тина с Котиком искать меня кинутся нескоро – они знают мою привычку подолгу бродить в одиночестве. В одиночестве мне хорошо думается. Особенно в лесу. Особенно в осеннем. Так что они и звать меня не будут еще некоторое время. Потом все же поаукают для порядка, и не получив ответа (да кто же ожидал, в самом деле?), спокойненько себе побредут к дороге. Постоят возле машины. Поедят, попьют чаю. Только тогда распсихуются и начнут искать. А как меня искать, если я не отвечаю?
Кстати, почему я молчу? Потеряла голос от ужаса?
– Эгей-эге-гей! Эге-гей! Ге-гей! – гаркнула я что есть мочи.
Получилось хорошо. Громко и выразительно. Я очень обрадовалась.
И только набрала в легкие воздуха, чтобы заголосить на всю лесную округу – вот вам, кукиш, с вашим инсультом, онемением конечностей и прочей бессознанкой – как левый бок обволокло чем-то неимоверно густым и вонючим, а потом это нечто потекло дальше, и разлилось передо мной, словно каток в парке.
Но нет, твердости катка в нем не было и в помине. Нечто, по которому я скользила все дальше и дальше, больше походила на вязкую слизь.
Ну и как, простите, можно катиться по вязкой слизи?
Ага, я поняла! Это сон! Шла я себе и шла по осеннему лесу, притомилась, присела на пенек, привалилась к стволу березы и сама не заметила, как заснула. А во сне съехала на левый бок и теперь мне жутко неудобно сидеть, а мой подсознательный сторож старается разбудить меня всеми доступными ему средствами. В частности, вот этим сном. От подобных кошмаров, ей-богу, любой проснется! И мне только надо предпринять еще одно усилие…
В это время ровный квадрат земли, покрытый мокрой темно-зеленой травой (не бывает зеленой травы такой густоты и свежести в северных осенних лесах!), на моих глазах превратился в крышку люка. Люк резко подбросило, будто кто-то внизу сильно толкнул его.
Это был апофеоз. И по логике вещей я сейчас должна была проснуться. Но склизкое нечто еще раз пихнуло меня в бок, и я полетела прямиком в открывшуюся передо мной яму. Люк захлопнулся за мной с мягким шлепком.
* * *
Летела я недолго. И упав, даже не ушиблась. Ну, не очень ушиблась. Так как приземлилась на подушку из прелых листьев, под которой находилось что-то пружинистое. Что-то, что не дало мне разбиться. Вокруг было пусто, темно и тихо. Горько пахло хвоей, грибами, прошлогодней влажной листвой. И я, наконец, могла оглядеться. Потому что ничто больше не сковывало моих движений и мой левый бок двигался так же привольно, как и правый. Очевидно, его парализовало временно той самой склизкой пакостью, которую я сначала лишь ощущала, а потом и увидела перед собой.
Яма, в которую я влетела, выглядела довольно заурядно и явно не походила на логово какого-то неизвестного гигантского ископаемого, случайно дожившего до наших дней и периодически пугающего забредших в его владения путников. Да ведь и то сказать, попала я в ловушку не где-нибудь в дебрях Амазонки, а в самом что ни есть цивилизованном лесу, недалеко от кишащей машинами шоссейной дороги…
Вот оно! Не логово, а именно ловушка для зверя! Как я раньше-то не догадалась! Тогда все становится понятным – и противная вязкая слизь, странным образом разливающаяся подо мной, и этот дурацкий каток, по которому я скользила к открывающейся на моих глазах траве-люку…
Все это – есть хитрое инженерное сооружение, в нужный момент выделяющее некое парализующее вещество и подталкивающее свою жертву к ловушке. Такой способ охоты. Очень современный и глубоко засекреченный.
Ну слава Богу, я обо всем догадалась. И теперь мне остается решить, как выпутаться из сложившейся ситуации. Потому что свидетелям очень современного и глубоко засекреченного (читай военного…) способа чего-нибудь приходится обычно не слишком сладко.
Увы, сложившаяся ситуация не предполагала большого выбора. Сверху, сколько хватало глаз, простиралась безбрежная кромешная тьма. Люк-ловушка точно вписался в пазы, не оставив ни щелочки надежды.
Тьма передо мной не была столь безнадежной и давала рассмотреть ход, по величине похожий на шахту. Каменные бока бока шахты были покрыты гадкой темно-зеленой плесенью. Впрочем, при таком освещении все казалось устрашающе –темным. В любом случае, сидеть дальше на пышной подушке из листьев не имело никакого смысла, и я пошла вперед, ступая как можно осторожней – кто его знает, какие еще сюрпризы спрятаны в этом суперинженерном изобретении. Может, очередная крышка, а под ней яма, но на этот раз внизу путника ждет не мягкая прелая трава, а острые зубья-колья. Автоматические разделывающие попавшую туда тушу… Бррр!
Ход закончился неожиданно быстро. В небольшом круглом помещении, освещенном сполохами дальних огней, сидело трое. Один поднялся мне навстречу, как только я вступила под своды пещеры. Будто ждал меня тут уже давно, и вот, наконец, дождался. С места он не сдвинулся, но стал кланяться, как китайский болванчик, ласково улыбаться и приглашающе поводить рукой. Двое других продолжали сидеть молча. На их мрачных физиономиях ясно читалось предупреждение. Похоже, они хорошо знали, что делать в случае, если я буду манкировать настойчивым гостеприимством маленького человечка.
Я не стала их провоцировать. Зачем? Если тебя приглашают, надо идти. Зачастую иного способа выяснить, куда ведет дорога, все равно нет.
* * *
Ничего романтического увидеть мне не пришлось. В высоких залах подземного дворца не ждал меня накрытый заботами невидимого доброго чудовища, ломившийся от яств стол. И благородные хозяева в средневековых одеждах, обрадованные нечаянному собеседнику, не салютовали мне канделябрами при встрече. Что хорошо, так это то, что и великан-людоед не попался мне по дороге. Но на этом все хорошее заканчивалось.
Странный человечек, похожий на китайца, продолжая вежливо улыбаться, доставил меня, наконец, в обширный зал с каменными сводами, почему-то напомнивший мне кухонное помещение.
Ну что тут скажешь? Кухонным оно и оказалось. Через некоторое время я смогла различить в серой клубящейся дымке большие чаны с кипящим варевом, заваленный овощами длинный узкий стол с оцинкованной поверхностью, круглые кастрюли с очистками, плошки, ложки, поварешки, развешанные на торчащих из стен массивных крючках. В сполохах очага мелькали смутные тени, то исчезая где-то в глубине, то опять появляясь на авансцене.
«Готовят для большого количества людей», – успела отметить я для себя перед тем, как китаец подтолкнул меня к выступившему вперед человеку с окладистой бородой и что-то пропел на своем птичьем языке.
Слишком часто сегодня меня подталкивают, подумала я с внезапно вспыхнувшей злостью и резко двинула плечом, чуть не въехав им в зубы маломерному азиату.
– А объяснять мне кто-нибудь что-нибудь собирается? – пропела я, набирая тон. – Нет?! Да неужели?! Ну тогда я сама спрошу!! – и только повернулась к выходу, как давешний бородач схватил меня за руку и дернул из всей силы так, что я почти уткнулась ему в грудь головой.
– Молчи… – услышала я сдавленный шепот, направленный мне в самое ухо, – Молчи, иначе будет плохо…
Борода у него была совсем не такая окладистая, как мне показалось сначала. Скорее клочковатая – неровно, кое-как подстриженная.
«О господи, да он говорит на русском языке», – дошло до меня наконец, и только хотела спросить его, что за жуть тут творится, как он нарочито грубо пихнул меня к столу с овощами, выразительно указывая на ожидающие ножа корнеплоды.
– Да что за жуть тут у вас творится?!– гаркнула я на весь их замшелый зал.
– Нельзя говорить, – тут же среагировал китаец. На лице его по-прежнему была приклеена улыбка и выглядел он не страшно.
– Пошел ты знаешь куда…
– Нельзя говорить, – с той же интонацией повторил он, продолжая улыбаться. Совсем как какая-то кукла.
Да он и есть кукла! Елки-палки! А они что, эти, вокруг, ничего не видят?
Ну, если и видят, то явно не хотят замечать. Вон, бородач отвернулся, угрюмо запуская большую деревянную ложку в чан. Остальные продолжали заниматься своими кухонными делами, мелькая в неясных сполохах огня. Как будто меня тут и не было. Театр теней какой-то.
– Послушай, ты можешь объяснить… – начала я, обращаясь к бородачу.
В это время маленький азиат выбросил руку вперед и все мои нервы пронзила чудовищная боль. Она задержалась на доли секунды и ушла. Настырный совет-угроза остался дольше.
«Нельзя говорить, нельзя говорить, нельзя говорить…», – рефреном звучало внутри организма еще какое-то время, и я каждый раз вздрагивала, как будто охранник продолжал тыкать в меня этой дрянной штуковиной. Потом наступила блаженная тишина.
Преподанный мне урок оказался более, чем наглядным. Я надела брошенный кем-то на столе фартук, подцепила нож и принялась за овощи. Узкие ленты кожуры, удлиняясь под моими руками, падали в кастрюлю с отходами с тупым звуком, а обнажившиеся в своей первозданности картофелины летели в предназначенную им чистую посуду.
«А что если я сейчас этим ножиком ткну зазевавшегося стража, и пойду себе своей дорогой?» – подумала я угрюмо.
И услышала в ответ: «Не советую».
Бородач подошел к столу взять наполненную очищенной картошкой емкость и, ей-богу, на его мрачном лице отобразилась ухмылка.
Азиат на ухмылку не отреагировал никак. Очевидно, по поводу мимики ему не дали никаких указаний. Или он считал улыбки ничего не значащим растягиванием губ. Ну, например, как у него самого.
Только я раскрыла рот, чтобы донести до бородача свое восхищение его способностями к чревовещанию, как он предупреждающе зыркнул на меня глазами.
Да, я помню, говорить нельзя. А что можно?
«Думать», – тут же пришел очевидный ответ.
Ну, конечно, думать можно, отреагировала я автоматически, куда же от дум денешься? Черт возьми, как он все это делает?
И услышала смешливое: «Не поминай черта всуе».
Это что же получается…
- получается, я тебя слышу…», – тут же пришло подтверждение.
Вау.
«Ты слышишь меня. А я, значит, слышу тебя?»
«Да».
Мысли не слова, их в цветастые фразы не сложишь, уж очень протяжно по времени выходит. И по трудозатратам тоже. Тем более, как показала практика, можно вполне обойтись минимумом слов при максимуме информации.
«Почему?» – кинула я бородачу вопрос, который подразумевал много разных вопросов.
Если бы мы общались, как обычно, я должна была бы ему сказать примерно следующее: «У меня никогда не было способностей ни к чревовещанию, ни к передаче мыслей на расстоянии. Так же, как к чтению оных, хоть на расстоянии, хоть глаза в глаза. Но я вижу, что подобное здесь никого не удивляет. И делаю вывод, что мои вновь открывшиеся качества как-то связаны с местом, в которое я попала. Естественно, возникает вопрос, почему это произошло. И будет ли эта способность сохранятся дальше».
И так далее, и тому подобное. Но я просто поинтересовалась: «Почему?»
И он мне ответил: «Не знаю. Но у всех так, кто сюда попадает».
«Сразу?»
«После первого урока про «не говорить».
«А ОНИ и не подозревают?»
«Ха!»
«Здесь совсем нельзя вслух?»
«Можно. И нужно. После смены нас отвезут в комнату. Домой».
Он немного помолчал, наклонившись над здоровенной кастрюлей. Наверное, вспомнил настоящий свой дом. Интересно, давно он здесь?
«В комнате мы отдыхаем и спим», – уточнил.
«Поняла».
«И разговариваем»
«Правда?!»
«Везде видео, в каждом углу. Все записывается».
«В ванне, туалете, коридоре?»
«Везде…»
«Какой тогда смысл?»
«Чтобы не разучиться – для себя. Чтобы слушали – для них. Иначе подозрительно».
«И о чем светские беседы?» – от злости я изменила принципу минимализма. И с огромным удивлением услышала, как он ухмыльнулся. То есть, почувствовала. Или узнала. В общем, как-то...
«О том, что работать в цеху тяжело, но надо терпеть и стараться. Потому что тот, кто старается и хорошо себя ведет, имеет шанс быть переведенным в другой цех, металлургический…»
«Что-о-о-о?!!»
«Не перебивай! Там нужны кузнецы, работники сортировки, диспетчеры и так далее. Он почетнее, чем овощной и заготовительный. Еще есть цеха для производства пластмассы, получения красок, изготовления посуды. Электроники, инженерный, планирования и учета. Есть инкубатор».
Я промолчала, да и зачем слова? Если мне теперь были доступны его эмоции, то ведь и ему мои – тоже.
«Там что-то странное, но можно с определенностью сказать, что выращивают детей. Потому что еще есть ясли и детский сад».
Ого. Вот это расклад…
«Считается, что женщинам там лучше всего. Работа чистая, тихая, спокойная. Не верь. Оттуда не возвращаются. Но вслух уверяют обратное. Демонстрируют лояльность».
«И я должна…»
«Обязательно. Задавай побольше вопросов, а мы будем давать обстоятельные ответы».
«А они слушать…»
«Внимательно слушать».
«Мы влипли?»
«В прямом смысле этого слова».
Он опять усмехнулся и я вспомнила склизкую жидкость, по которой скользила навстречу люку и судьбе. Да уж – прямее некуда.
«Я – Борис. А ты?»
«Татьяна. Неужели никакой лазейки, Борис? В коридоре, туалете, ванной? Во время чистки зубов, процедуры интимной гигиены…»
«Камеры. Везде камеры».
«Но не здесь?»
Я закончила с очередной порцией морковки и показала на нее – мол, можно забирать. И хотя это был всего лишь жест, чертов охранник тут же насторожился. Ишь, «разрядник» свой приготовил, гад! Молчу я, молчу!
«Считается нерентабельно. Грохот, плохая видимость».
«Охранник дешевле?»
«Проще и эффективнее…»
«Вот дураки…»
«Ага».
Борис ушел в другой конец зала, ближе к полыхающему огню, а я принялась за чистку грибов. В цеху мелькали тени, плохоразличимые в дымном чаду очагов. Всполохи огня высвечивали их на короткий миг, и они вновь растворялись в мутной сероватой мгле.
И на старуху – проруха
Эта мутная НЕДО-темнота действовала мне на нервы. Она присутствовала везде, струилась за нами, когда мы выходили из цеха, обволакивала нас, когда мы загружались в лифт, вместе с нами поднималась в наши комнаты, была свидетелем того, как мы лгали перед камерами. Каждое наше слово внимательно прослушивалось и – нет, мы даже не пытались при этом перейти на «эзопов язык» – здесь это было слишком опасно. Эзопов язык хорош в нормальном тоталитарном обществе. Он прозрачен и ясен каждому, кто хоть сколько-нибудь умеет мыслить и наделен толикой воображения. Да, в сущности, и воображения-то особого не надо, чтобы понять те самые «тонкие намеки на толстые обстоятельства», которые буквально торчат изо всех фраз, как хвост и уши. Причем, как длинные уши и как значительный по размерам хвост. Думать при этом, что власть настолько тупа, что до нее, в отличие от всего остального населения страны, не доходит смысл аллегорий, аллюзий, намеков и символов, по меньшей мере смешно. Обычно во власть идут далеко не глупые люди, а уж удерживаются там – и того более. И если вы сами еще не догадались, спешу вас просветить – понимают они все. И попустительствуют – по самым разным причинам. Чаще всего для того, чтобы выявлять наиболее рьяных смутьянов. Приструнивать их, когда надо. Держать на коротком поводке. В общем, управлять по мере сил. Так общество и живет, в единстве и борьбе противоположностей. Расшатываясь, как маятник, от самой что ни есть разнузданной тирании до такой же разнузданной демократии, пока не достигнет крайней точки, после которой механизм может просто слететь с петель. Или с катушек – как кому нравится.
Но то, что существовало здесь, в месте, куда мы все, как выразился Борис, «влипли», ни с каким нормальным обществом, пусть даже тоталитарным, сравнить было нельзя. Здесь действовали другие законы. Того, кто позволял себе хоть какой-то намек на что-нибудь недозволенное (а недозволенного здесь было более чем достаточно, для того, чтобы порой забыть, что оно ведь, елки-палки, недозволенное) не записывали в неблагонадежные и не отправляли на исправление. Его сразу уничтожали. Уводили, и он больше не возвращался. И нам некуда было пожаловаться. Потому что хозяев, тех, кто на самом деле управляет этим адом, мы ни разу не видели. Только охранников – китайцев. И сопровождающих – китайцев. И проверяющих – их же. И они с нами не разговаривали.
Откуда мы тогда знали, ЧТО, ГДЕ и КАК происходило?
Тут стоит напомнить, что мусор и другие отходы, более лично-гигиенического характера, присутствуют в каждом порядочном обществе, так же, впрочем, как и в непорядочном. Парадокс ЭТОГО общества состоял в том, что за нами, так же, как за господами, убирали отходы те, кто к этому был изначально приставлен – мусорщики и уборщики нужников.
Склонность к безупречному порядку и тотальной сортировке сыграла с местными умниками злую шутку. Зациклились они на своих правилах до такой степени, что им даже в голову не пришло назначить уборщиков наших отходов из наших же рядов. Раз все должно быть по-отдельности – то как еще может быть иначе? Мусорщики – убирают мусор, чистильщики – чистят отхожие места, в овощном цеху – подготавливают овощи, в мясном – мясо, в лаборатории – химичат, в детском саду – растят детей, а в инженерной – осуществляют инженерные планы. Способных работников, отличившихся рвением и лояльностью, иногда переводили в «верхние» цеха. И обратно они уже не возвращались ни при каких условиях. При этом контроль за возможной несанкционированной передачей информации в любом направлении осуществлялся методом «не говорить» и натыканными кругом камерами и жучками. Утечки быть не могло. Так они считали.
Но, как говорится, и на старуху бывает проруха. Откуда им было знать, что у нас имеется другой способ общения, странно и неожиданно спровоцированный их же собственным изобретением. Вот и получается – чем умнее умники, тем больше в их системе появляется со временем прорех. Наши умники ничем не отличались от других.
Их первой прорехой стали Мусорщики и Чистильщики. Потому что они курсировали по всем уровням и с большим удовольствием делились всем, что там видели тем самым «мысленным способом, о котором наши умники и не подозревали.
От них пошли рассказы о больших лабораторных залах, залитых бледно-молочным светом неоновых ламп, где двигались от стола к столу люди в светло-голубых, будто выцветших халатах. Этим людям тоже не давали разговаривать друг с другом, как и нам. Но если наша работа не требовала особого общения и вполне могла быть сделана и немыми (слава Богу, никто здесь не додумался лишать рабов языков, хотя, как мне кажется, на операцию просто не желали тратить силы и время. Опять же, по их мнению, существовала более простая и эффективная система в виде «не говорить!»), то их, более квалифицированная, предполагала, по крайней мере, обмен мнением. Им разрешили писать на электронных приборах. Приборы были общими, записи выводились на большой экран автоматически, написать на них что-нибудь так, чтобы этого тотчас же не увидели на центральных мониторах, было практически невозможно. Таким образом система тотального контроля была тщательно продумана и осуществлена и здесь.
И это была их вторая прореха.
Потому что народ сподобился-таки соорудить маленький индивидуальный прибор, в который и занесли запись, блокировав при этом передачу данных в общую копилку. А потом мини-электронный вестник очутился в кармане одного из мусорщиков, и он распространил его содержание везде, где только мог.
«НЕ соглашайтесь идти в инкубатор и детский сад!!! Все, что угодно, только не это!!!», – вот что там было написано. И еще – какие-то формулы. Может быть, формулы были даже важнее. Мы их не поняли, но, надеюсь, поймут другие, те, которым они предназначены.
Да, подтвердили Мусорщики, мы видели помещение, разделенное на какие-то ячейки. В ячейках что-то лежало, сверху на них были направлены длинные узкие лампы, может для освещения, а может, для нагревания. Люди внутрь заходили редко. Когда заходили, обязательно заглядывали в ячейки, что-то там поправляли, тут же, за столами делали записи, потом уходили. Как выглядели? Обыкновенно. Лиц под светом этих жутких ламп не разберешь, они все кажутся одинаковыми. Одеты чисто. В халатах. В бахилах. Детский сад? Нет, ничего похожего припомнить ни Мусорщики, ни Чистильщики не могли. Никогда не видели никаких детей. Честно говоря, даже страшно представить себе, какие здесь детки…
Наши «сангигиенисты» не робкого десятка, но мыслеформы их при этом действительно вибрировали от страха.
Самый сильный страх рождает неизвестность. С видимым противником бороться проще, даже если он дракон о трех головах, изрыгающих огонь, а ты всего лишь Иван, хоть и на богатырском, но все же обыкновенном коне, без всяких там прибамбасов в виде крыльев и прочих чудес, помогающих героям греческих мифов. И все равно в русских сказках всегда побеждал Иван, как бы не бесновались оживающие без конца огнедышащие драконьи головы.
В этой сказке тоже существовали свои чудовища. Мы смогли их обмануть, но пока не знали, в какую точку нанести смертельный удар. Одно можно было утверждать определенно – та самая «иголка в яйце» была спрятана в инкубаторе или в детском саду, или в инкубаторе и детском саду одновременно.
Об этих богоугодных заведениях информации имелось меньше всего. И это была их третья прореха. Потому что отсутствие информации иногда является более важной информацией, чем любая другая.
Ах как они охраняли свой секрет! Даже Мусорщики не видели пресловутого детского сада. Даже бессловесных чистильщиков физиологических отходов туда не допускали, изменив на этот раз четко выстроенной схеме взаимоотношений. Это многое значило.
Особо секретный отсек во всем обслуживали охранники. Или… Ведь не зря «электронщики» с риском для жизни передали свое предупреждение…
* * *
Я знаю, какой вопрос уже давно вертится у вас на языке.
Неужели среди всего этого зачумелого народа, снующего между этажами и уровнями и проклинающего случай, который привел их в это чистилище, не нашлось ни одного, кто хотел бы облегчить свою участь ценой доносительства?
Отвечаю – не нашлось.
И не потому, что людишки здесь подобрались сплошь высоких моральных качеств. Даже если бы и так – условия жизни в этом фантасмагорическом местечке были таковы, что давно уже подвигли бы многих его обитателей и на мелкое предательство и на крупное доносительство.
И если этого не происходило, то всему виной была еще одна прореха. И очень крупная. Потому что ОНИ устроили у себя все так, что доносительство не имело смысла.
Представьте, фискальство здесь не приносило никаких дивидендов. Что вы могли бы получить, если, скажем, решились бы «накапать» на ближнего своего? А ничего. В стражники вас не переведут. В стражниках изначально трудился народ азиатского происхождения (это правило, уж не знаю почему, сохранялось на всех уровнях), попавших сюда явно не тем путем, каким попали мы. Очевидно, что они были облечены особым доверием. Они – да, а мы – нет. И никогда не будем.
Возможность попасть в более чистые и благополучные цеха?
Да их по определению не существовало. Что кухонный, что металлургический, что «пластмассовый» и прочие. Везде – «нельзя говорить!». Очень радужная перспектива…
Кроме того, если народу здесь и обещали «продвижение по службе», тыкая в нос агитационные картинки, то вовсе не за художественный «стук», а исключительно за хорошую работу.
Короче говоря, не нужно им было наше рабское доносительство.
Очень крупный просчет. И очень большая удача для нас.
Иногда мне даже приходило в голову, что в хозяевах этих мест есть нечто нечеловеческое. Какая-та странная глупость, дающая нам фору в их нечеловеческой игре.
В любом случае, предателей среди нас не было. И мы могли спокойно обмениваться стекающейся из разных источников информацией, пытаясь сложить доставшийся нам пазл: КТО – КАК – ПОЧЕМУ– и главное – ЗАЧЕМ?
* * *
Надо сказать, истории несчастливых случаев, собравших нас вместе, были разными, но в одном походили друг на друга – все они произошли на лоне природы.
Борис – бородач, по профессии геолог, спокойно копался в земле, собирая образцы породы, когда эта самая земля разверзлась под ним и сволочная слизь утянула его на дно. Сначала он не верил ни во что, что видел воочию. Ни в тоннель, по которому надеялся выбраться наружу, ни в маленьких азиатов, встретивших его стандартными улыбками, ни в последующий подъем на лифтовой машине какого-то старинного образца. Он считал, что отравился какими-то неизвестными газами, поднимающимися из недр матушки-земли, и надеялся, что скоро придет в себя (как я его понимаю, со мной происходило то же самое…). Однако странные видения продолжались. А появившаяся после серии наказаний способность общаться мыслеформами, заставила его смириться с обстоятельствами и принять действительность такой, какая она есть. Борис не то, чтобы считался здесь за главного – любая иерархия в обществе подобного толка теряла смысл. Но авторитетом пользовался заслуженным. Был он основателен, выдержан, при этом не робкого десятка.
Петька, легкомысленнейший собиратель грибов, забредший за ними в какую-то чащу, оставил наверху жену и двоих маленьких детей. Они наверняка думают, что он давно погиб. Сгинул в лесу, провалившись в какую-нибудь медвежью яму или был убит лихими людьми и похоронен где-нибудь овраге. Петька постоянно строил планы прорыва и надеялся выбраться отсюда в самое ближайшее время. Такова была природа его характера.
Мрачный искатель древностей, «черный археолог» Олег ни на что такое не надеялся. Он просто страстно хотел наверх, и делал для этого все возможное. Однажды Олег якобы пытался совершить побег. Он и не рассчитывал на успех, а сделал это разведки ради. Убежал совсем недалеко, всего лишь в боковой проулок рядом с цехом, заканчивающийся тупиком. Таких тупиков, коридоров, проулков, глухих, непонятно для чего предназначенных кладовок и технических помещений, как не странно, вокруг было достаточно, но обследовать их не представлялось никакой возможности. Однообразие расписания и постоянное присутствие охранников не давало никакого просвета для несанкционированных действий. Оставалось только совершить побег. Вот он и рванул – проверить что там, в этом тупике делается. За то, что убежал недалеко – получил наказание, а не что похуже. Три дня ему не разрешали разговаривать вслух. Ни о чем и нигде. Очень смешно, если учесть, что в ЭТОМ общении мы не слишком-то и нуждались.
В общем, Олегу повезло даже больше, чем мы рассчитывали. Он рискнул и добыл сведения огромной важности. Может быть, кто-нибудь когда-нибудь и сможет ими воспользоваться. Может быть, даже он сам.
Многие говорили, что убежать отсюда невозможно. Что те, кто пытался, не вернулись сюда вовсе не потому, что им удалось. Все они погибли, вот что о них говорили. То ли заблудившись в бесконечном темном лабиринте по пути наверх, то ли от рук монстров – хозяев нашей судьбы. Татьяна в это не верила. Она думала, что некоторые беглецы все же достигли света и солнца. По свету и солнцу она скучала здесь больше всего. По пению птиц, привычному городскому шуму, шелесту листвы, гулу ветра в верхушках деревьев, конечно, тоже. Но по свету больше всего. И ей очень хотелось, чтобы выход нашел хоть один из них.
Мефодий, веселый любитель зимнего подледного лова, резонно возражал ей, что если бы хоть кто-нибудь из пленников выбрался на поверхность, обязательно рассказал бы о том, что здесь творится. Не может быть, чтобы не рассказал. Но пока что-то никто не слыхал о попытках прорваться сюда извне, чтобы покончить с этим ужасом раз и навсегда.
«Ты думаешь, мы одни такие «везучие», думаешь, эти жуткие ловушки прячутся в укромных местах исключительно нашей страны?! Да они по всему миру разбросаны!! И где-нибудь в дебрях Амазонки или пустошах Шотландии, американских каньонах или итальянских долинах, глубоко под землей, в такой же преисподней сидят и яростно спорят о том, можно ли отсюда выйти, бедолаги Джоны, Мишели, Кристины и прочие», – сигналил ей в пылу спора Паша, по прозвищу «хромой Тэд».
Паша вовсе не был хромым, просто когда-то играл на празднике Нептуна одноногого пирата Сильвера, а сооружение для сокрытия второй ноги возьми, и рассыпься. Надо было срочно спасать положение. И он начал демонстративно прихрамывать, непонятно почему назвавшись «Тэдом». С тех пор и пошло – «хромой Тэд».
Спокойный и основательный лесничий Тихон всецело с ним соглашался. Девчонки Рита, Маша и Нинон принимали Танину сторону. Остальные слушали молча. Да и что тут, в самом деле, скажешь?
Бегство
Однако то, что обнаружил Олег, подавало надежду.
Боковой коридор с тупичком для своего побега выбрал он неслучайно. Дело было вот в чем. Незадолго до моего появления, отсюда сбежал парень. Звали его Аний. Не знаю уж какими такими критериями руководствовались родители Ания, может, просто были большими оригиналами, но счастья парню его имечко явно не принесло. В миру Аний был охотником и знал много полезных вещей, за которые его здесь уважали. А попал он в наше сообщество не на охоте, а выходя из избы, прятавшейся на самом краю практически заброшенной деревни. Охота была для Ания не развлечением, а работой, с помощью которой он вполне прилично зарабатывал, и которая давала ему к тому же возможность скитаться по лесам и долам и высматривать там и тут старые иконы. Коллекционирование икон и составляло истинную страсть его жизни. Святые не спасли его от горькой участи, так же, впрочем, как и многих из нас. Видно, для этого недостаточно делать что-то одно и при этом напрочь забывать о другом. Короче говоря, навернулся он в приготовленную для него ловушку, пройдя всего пару метров по полю за избой. И с тех пор лелеял план побега, но, в отличие от нас, ни с кем своими планами не делился и компании себе не искал. В побег он ушел один.
Работа в тот день в цеху шла как обычно, медленно и верно приближаясь к часу обеда, как вдруг заволновались-засуетились охранники, что-то запищали в свои «переговорники», забегали по помещению, заглядывая во все углы и закоулки. Не заметить всю эту суету было невозможно, но все старательно делали вид, что вокруг ничего не происходит. Так здесь было принято – не суй свой нос туда, куда тебя не просят, и не получишь по нервам «разрядником».
Через какое-то время стражи добрались до слепой кишки коридорчика, пошарили по углам фонариком, впрочем, без особой тщательности и на этом успокоились. Что, собственно, произошло, стало ясно во время обеда. Место Ания за длинным столом пустовало. Не появился он и вечером в комнате.
Не привели его обратно ни в тот день, ни в последующие.
Это заставляло думать, что он сгинул где-то в недрах подземного царства, как и многие до него. Но вот что интересно. Олег-археолог уверял, что в тот миг, когда свет фонарика охранников прыгнул от одной стены бокового тупичка на другую, в глубине его промелькнула и тут же растворилась в темноте смутная тень.
Точно ли он это видел? Да о какой точности может идти речь? Просто он выносил бак с очистками и коридор оказался справа от него. Он и глянул-то туда всего разок, мельком, внимание привлекать не хотел – а вдруг там действительно Аний спрятался?
Серьезным минусом в этой истории было то, из тупика Анию деться было некуда – на то он и тупик. Но, может быть, мы чего-то не знали? Может быть, есть там какая-нибудь нора, в которой он отсиделся? А ночью выбрался отсюда другим путем?
Смутные эти сомнения можно было проверить только одним способом – побывать в том самом тупике и рассмотреть его повнимательнее. А как там побывать, если кругом охранники бдят? Правильно – только имитировав побег. Что Олег и сделал, совершенно открыто, будто бы в отчаянной надежде метнувшись вглубь коридорчика. Выглядело это, конечно, глупо. Но кто будет ждать логики от рабов?
Наши стражи молча выстроились у тупика – ждали, пока жертва сама выйдет на свет фонарей. Их пантомима была вполне понятна – или смерть, или обратный ход.
И Олег, конечно, вернулся. Вышел, покорно подняв руки, признавая свое поражение. Но до этого успел-таки добраться до конца коридора.
Оказалось, что глухая стена сложена вовсе не из кирпича. Это была вообще не стена, а дверь. Мощная, металлическая. Внизу двери красовалась витая металлическая же ручка. А между стеной и коробкой виднелся узкий, будто нарочито оставленный зазор.
Олег поспешил обратно, чтобы, не дай Бог, не спровоцировать стражников на рейд в коридорчик. Был примерно наказан и водворен на место работы. И тут же рассказал нам о своем открытии.
Больше всего на свете мы боялись, что в результате этой, уже второй за последнее время, эскапады, охранники заделают боковой ход. Но ничего подобного не случилось. Кому нужна лишняя работа? Скорее всего, и об инциденте начальству не сообщили. Охота за какого-то дурака получить по шапке?
В этой связи я решилась донести до общества одну, невероятную на первый взгляд, мысль. Я ее «просигналила», когда мы сидели за столом и поглощали положенную нам для поддержания работоспособности пищу – и некоторые невольно поперхнулись.
По моей версии, наши доблестные, но безынициативные охранники боковой коридорчик не обследовали и о том, что тупик – вовсе не тупик, а некая дверь, понятия не имеют. Им не приказывали проверять, вот они и не проверяли. И о существовании хода никто не знает.
Сдается мне, они о многом здесь не знают. А это означает, что используемое помещение было построено не ими.
Подобные выкладки открывали невероятные перспективы. Такие, что дух захватывало. Но версию надо было проверить. А для этого подготовить побег, но не дутый – а вполне настоящий.
Через тупик. Через загадочную дверь. Если она в самом деле ведет куда-нибудь. Если за этой дверью не очередная ловушка. Если она тихо откроется, а не просигналит о моих попытках на «весь мир».
Этих «если» было вполне достаточно, чтобы на роль беглеца никто особенно не претендовал. И все же мою кандидатуру обсудили тщательно – как то и положено при хорошем заговоре.
В плюсы отнесли: небольшой рост (возможность протиснуться в щель, пробраться узким туннелем, спрятаться в маленькой нише и прочее, и прочее…); хорошие ходовые качества и физическая форма (если что – бежать, бежать, и бежать…); относительно небольшой стаж пребывания в логове (тут и объяснять нечего); упорная вера в то, что из любой ситуации можно найти выход.
Первая и последняя позиция одновременно включали и минусы (может не хватить физической силы открыть дверь; может не хватить умения смириться с обстоятельствами). Но это ни на что не повлияло. Исполнитель плана имелся. Оставалось придумать сам план.
* * *
Многое в этом мире казалось мне странным. Многое делалось как-то… по-дурацки. Например, система учета и контроля. Казалось бы, при наличии таких высоких технологий, какие здесь предполагались, мы должны были быть напичканы всякого рода чипами, жучками и разнообразными электронными браслетами. Но представьте себе, на нас не потратили ни одного поганого полупроводника или какого-нибудь там резистора. Борис утверждал, действительно, ничего такого у нас нет. По крайней мере, ничего такого, что мы могли бы увидеть или почувствовать.
Это, конечно, не исключало особых, неизвестных нам методов внедрения аппаратов слежения. Может быть именно поэтому нас не находили нужным пересчитывать ни до, ни после смены, при побудке или перед сном?
Хотя… В цеху над чисткой овощей и прочих продуктов за одним столом трудился всегда один работник. Такова была повсеместная норма и это правило никогда не изменялось. Если бы кто-нибудь, например, решил профилонить смену, спрятавшись, скажем, за мусорными баками (странный выбор, согласна, но куда еще денешься, если в комнатах и коридорах камеры натыканы каждый полметра), то его отсутствие тотчас было бы замечено. Система простая, но вполне эффективная. Опять же, коек у нас в комнатах тоже имелось ровно по счету. И одна пустующая указала бы на пропажу поднадзорного красноречивее, чем какой-нибудь бибикающий в неположенном месте браслет. Кроме того, хозяева этого дивного местечка, видно, нисколько не сомневались в том, что выбраться отсюда невозможно. Может, поэтому и не принимали таких уж строгих мер безопасности.
А имеющиеся в наличии, при ближайшем рассмотрении, обойти оказалось не так уж несложно.
Первое, о чем мы позаботились – это нашли мне замену. То бишь – девушку примерно такого же роста и типа внешности. По замыслу, она должна была спрятаться с вечера в пространстве между мусорными баками, а утром, когда нас повезут на работу, перебраться от баков к емкостям для очисток от овощей у того стола, за которым я работала – и скрыться в его обширной тени.
Да, НЕДО-тьма на этот раз должна была сыграть нам на руку.
Марьяна, так звали девушку Мусорщиков, охотно согласилась на авантюру. Во-первых, чистить овощи в цеху легче, чем убирать отходы. Во-вторых, она давно завела в нашем обществе симпатию. В-третьих, в случае успеха, она могла надеяться на то, что…
Бог знает, на что мы все надеялись… Но в урочный час Марьяна проскочила от мусорных баков, где провела, судя по ее виду, паршивую ночь, к бакам с очистками, которые Борис буквально нагромоздил возле моего рабочего стола. Она просидела там до обеда, скрючившись в три погибели, и никто, слава Богу, ее не заметил. А потом, когда наступило время еды и мы дружной гурьбой направились к обеденному столу, проскочила туда вместе с нами.
Дальше по плану должно было произойти следующее. С миской в руках я огибаю стол и останавливаюсь у раздающего. В это время Марьяна выныривает из-под стола и перехватывает у меня миску. Одна тень заменяет другую. Теперь она – это я, а мне пора убираться со сцены. Что я и делаю, ретируясь к заветному коридорчику.
Прорепетировать это действо у нас не было никакой возможности, поэтому приходилось доверять теоретическим выкладкам наших мужчин.
Они обещали, что вся операция займет чуть больше мгновения и никакие охранники ничего не заметят.
Нам несказанно повезло. Потому что так все и получилось.
И теперь я стою, прижавшись к каменной кладке стены и прислушиваюсь к доносящимся из цеха знакомым звукам – капающей воды, стука ложек о миски, гула полыхающего огня.
Никакой суеты. Никакого шума. Значит, стражники ничего не заметили и можно двигаться дальше. Медленно, тихо, наощупь… Коридор не так уж велик. А свет от очага дает возможность кое-что разглядеть…
Этот путь привел меня туда, куда и должен был – к двери. Борис рассмотрел правильно – она была металлической, с витой ручкой внизу. Я легко нашла во тьме и потянула на себя. Дверь открылась без особых усилий – петли были заботливо смазаны. Аний, видимо, не один день готовился к своему предприятию. Он никого с собой не позвал. Но оставил дверь неплотно закрытой – для тех, кто пройдет здесь после него.
Я сделала то же самое прежде, чем ступила на первую перекладину узкой, круто уходящей вверх лестницы.
На неведомых дорожках
Лестница была сюрпризом почище двери. Хотя – могла бы и раньше догадаться. Ведь как-то Аний ушел отсюда?
У лестницы имелись перила – рифленые металлические прутья, укрепленные приваренными к узким, как на морском трапе, полоскам, штырями. От всего сооружение веяло чем-то кондово-советским. Просто, но прочно. Прочно и долговечно. Неудобно, но прослужит веками. Сегодня так не строят. Нет, нет – и никогда!
Это было явно сооружение образца середины прошлого века. И оно красноречиво свидетельствовало о том, что нынешние хозяева, как кукушата, поселились в чужом гнезде.
Они вполне могут не знать всех его секретов.
Я карабкалась по лестнице, что твоя мартышка, и мне все время казалось, что погоня дышит мне в спину.
«Они ничего не заметили. Они ничего не знают. Мы сделали все, чтобы у нас получилось», – повторяла я как заклинание. Но предательская дрожь в коленках прошла лишь тогда, когда я преодолела третий марш и добралась до самого верха.
Внизу по-прежнему было тихо. Как будто мир, в который я попала так неожиданно и странно, растворился в туманной дымке вечернего леса. И вот я открываю дверь и …
Передо мной действительно высилась дверь. Такая же, как я только что оставила за спиной. И сказать честно, мне очень не хотелось ее открывать. Потому что – бог знает, что меня там ожидает. Плаха, чистилище, плен. Страшное наказание. Муки. Голодная смерть. Жизнь, остатками которой я бы с удовольствием поделилась с врагами. Может, лучше никуда не идти? Посидеть немного, а потом вернуться обратно. Про лестницу я разведала, а дальше пусть – другие. Каждый должен делать свое дело. Это разумно.
Малодушие скрутило бы меня в бараний рог, если бы я на него не шикнула. Тяжело вздохнула, встала и потянула дверь на себя.
Она поддавалась хуже, чем нижняя, и я провозилась с ней дольше. Но в конце концов открыла и ее. Вернее, приоткрыла – равно настолько, чтобы подсмотреть, что творится за ее пределами.
Нарисовавшаяся картина, честное слово, вывела меня из себя. Потому что это опять был коридор – длинный, ровный, грязный, с оббитыми стенами. Практически такой же, как тот, что я преодолела на пути сюда, только намного длиннее.
Ну что же, успокоила я себя, возможно, мне придется сегодня преодолеть ни один такой коридор. И это намного лучше, чем чистить корнеплоды в полутемном цеху подземного царства без надежды увидеть в своей жизни что-нибудь другое. Я встряхнулась, вытащила из поясного кармашка кусочек свежей свеклы и нарисовала на двери птичку. «V» – Victoria – Победа. Так я давала знать, что на этом этапе пути еще жива.
* * *
Я шла по прямому, как стрела, коридору минут сорок, потом свернула направо, еще раз направо, потом налево, и тут ход начал катастрофически сужаться. В конце концов он превратился в нечто, похожее на лисью нору. Что мне было делать? Пятиться назад? Еще вопрос, получиться ли у меня это. Ах, как глупо было застрять здесь, ничего не добившись. Глупо и ужасно обидно. И я полезла вперед, стараясь не думать о том, что будет если ход сузится еще хоть на пару сантиметров… Пока что человеческих скелетов я на своем пути не встречала. Впрочем, кому-то всегда приходится быть первым…
К моему счастью узкое место тянулось недолго. Уже через несколько минут я вырвалась на оперативный простор. Ход расширился так же внезапно, как перед этим сошел на «нет» и теперь я могла свободно продвигаться вперед, дыша полной грудью – насколько это, конечно, возможно в подземелье. Вполне вероятно, что узкий участок образовался здесь в результате какого-то взрыва. Просто засыпало часть пути, и тоннель считался непроходимым. По крайней мере, им давным-давно никто не пользовался. Никто, кроме Ания. Он явно проходил здесь, и оставил послания-знаки, понятные только нам и ему, и ничего, в случае обнаружения, не говорившие стражникам.
Два кирпича, поставленные перпендикулярно друг на другу. Второпях нарисованный человечек – точка, точка, запятая… Пароходная труба, а из нее дым. И еще цветок. Неровные контуры лепестков и круг посередине. Последним на стене, почти перед самой дверью встретил меня восклицательный знак. Аний призывал к осторожности.
* * *
Тайные туннели закончились. За дверью угадывалась круглая площадка, переходящая в широкий балкон-галерею. Балкон нависал над помещением, под завязку набитом трубами, лесенками, перетекающими друг в друга, а еще котлами, транспортерами, лязгающими механизмами и какими-то странными приборами, по виду напоминающими компас. «Компасы» были укреплены на каждом повороте лесенок и их переходах на верхние и нижние внутренние площадки. Вверху, под потолком, и сбоку, на панелях, светились мертвенным светом длинные неоновые лампы.
По лесенкам, держась за пластиковые перила разных цветов – красных, зеленых, голубых, розовых, синих – спускались и поднимались люди. Вид у них был озабоченный, между собой они не разговаривали, даже голов друг к другу голов не поворачивали.
Я слегка обалдела от такого сюрприза, но, подумав, решила рискнуть и присоединиться к сумасшедшему метрополитену. Вышла на площадку, не забыв плотно закрыть за собой дверь (вдруг она еще кому-нибудь сослужит службу…), с безразличной физиономией продефилировала по балкону и спустилась по первой попавшейся по ходу лестнице. На меня никто не обратил внимания.
Тогда я примкнула к группе людей, поднимающихся по лесенке вверх. И опять на меня никто не посмотрел и ни о чем не спросил. Видимо, запрет на общение действовал и здесь. Проверять, умеют ли окружающие общаться мыслеформами, я на всякий случай не стала. Дошла с ними до очередной лесенки, и опять поднялась наверх. Потом они повернули направо, а я налево.
Судя по всему, это была очередная смена «рабочих лошадок», возвращающаяся к комнатам отдыха – дело шло к вечеру, – а менять свою клетку на другую, хотя, возможно, и лучшую по качеству, в мои планы не входило.
Открывшийся передо мной очередной коридор имел суперсовременный вид. Панорамные стекла по обе стороны стен демонстрировали суету ученого мира. В длинных светлых комнатах один за другим выстроились столы на высоких металлических ножках. Поверхность у столов была не гладкой, а ячеистой. Ячеистые столы содержали в себе, видимо что-то очень важное, над ними склонились группа людей в светло-голубых халатах и в таких же, голубого оттенка перчатках. Они отбирали что-то оттуда пипетками и переносили в длинные плоские кюветы. Потом кюветы с великой осторожностью передавали другим. Те уносили их к высоким пластиковым столам, заставленным посудой и приборами, и там тоже что-то с ними делали. На голове у ученой братии красовалось нечто, похожее на накомарники пчеловодов, только не из марли, а из очередного пластика, тоже бледно-голубого, с вырезанными щелями для глаз. Все действия повторялись в строгой последовательности, через равные промежутки времени.
Вдруг к одной из ячеек кинулось сразу несколько человек, там что-то происходило. Я не стала дожидаться результатов спектакля, а постаралась максимально ускорить шаг. Одежонка на мне мало походила на ту, в какой шастают на этом сверхвысокотехнологичном уровне, а обслуживающего персонала я что-то здесь не заметила.
Признаюсь, светлый, сверкающий стерильной чистотой коридор действовал мне на нервы. И мне очень хотелось убраться отсюда по добру, по здорову. Но он все тянулся, и тянулся, и конца не было его ослепительному великолепию. На всякий случай я усиленно делала вид, что меня сюда занесло необычайно важное поручение. Но вряд ли мое озабоченно-торжественное выражение лица обманет кого-то из тех, кто, не дай Бог, встретится мне на пути.
Да сколько же этот чертов проход будет продолжаться?!
Мой марафонский бег уже практически перешел в бег обыкновенный, когда краем глаза за одним из полупрозрачных окон стены я заметила нечто, заставившее меня остановиться.
Представьте себе, что оснащенная последним словом техники лаборатория с учеными, облаченными в защитные костюмы, переходит вдруг в пасторальные картинки живой природы где-нибудь эдак в европейской части материка? И на фоне этих картинок, на зеленых лужках-бережках, среди травы-муравы, вокруг тоненьких деревцев водят хороводы молодые девушки, чем-то неуловимо похожие друг на друга. Под кустами, в траве, возле скамеек из тесанных бревен разбросаны какие-то яркие предметы. Красные, синие, желтые, зеленые, фиолетовые… Может быть, у меня начались галлюцинации? Я пригляделась повнимательнее.
Нет, это была не Европа. И определенно не пастораль. Все девушки были одеты в одинаковые бледно-зеленые платья. А водили они хороводы, как оказалось, вовсе не для собственного удовольствия, а для маленьких человечков, старательно повторяющих их движения. Среди то ли настоящих, то ли искусственно- зеленеющих листьями деревцев, цветущих кустарников и нарочито-изумрудной травы.
Яркие предметы, разбросанные в беспорядке. Игрушки…
Господи, да это же тот самый Детский сад… А перед ним был Инкубатор…
Ну и влипла же я… Надо быстро уносить ноги!
Но меня уже заметили.
Одна из девушек, бросив пастуший хоровод, быстро подошла к стене-окну. Она просто стояла и смотрела на меня. Во взгляде ее читались отчаяние и страх. Она явно хотела мне что-то сказать, но толстая стеклянная перегородка блокировала все звуки. Видимо, и мысли она тоже блокировала, я не «слышала», о чем она думает. Но на эмоции ее силы хватало. Чувство обреченности, прорывающийся с той стороны застенка, могло свалить с ног кого угодно.
Я замешкалась лишь секунду, а потом понеслась вперед, не оглядываясь. Если меня тут увидят, мне одна дорога – в Детский сад или Инкубатор. Ей я уже ничем помочь не смогу. У меня же есть шанс выскочить из это передряги если не невредимой, то хотя бы целой. И я должна его использовать.
День сурка
Массивная дверь предстала передо мной во всей красе прежде, чем я успела задохнуться от быстрого бега. Она происходила не из прошлого, а являлась продуктом самого что ни на есть настоящего. Стальная, мощная, с прорезью для электронного ключа. Мне ее не открыть никогда.
С отчаянной надеждой я огляделась вокруг в поисках хоть какой-нибудь норы, в которую могла бы заползти, чтобы посидеть там в тишине, прежде, чем меня обнаружат доблестные стражи порядка. Глупая надежда. Откуда им здесь взяться? Да и зачем?
Я увидела ее справа, почти перед самой дверью. Полутемную нишу, в глубине которой угадывались очертания каких-то до боли знакомых предметов. Метлы, скребки, совки на длинном черенке, грубые матерчатые перчатки… Ага, значит и сюда выбирается служебный персонал.
Я сделала шаг и оказалась в полутьме. Вот уж не думала, что буду скучать по тишине и темноте…
Внутри пахло пылью. В дальнем углу бесформенной грудой высились какие-то металлические предметы, может быть, детали от старых машин. Вдоль стены расположился шкаф. Обыкновенный, деревянный. Явно старый, вполне возможно, что со скрипучими дверцами. Я подцепила дверцы ногтем, и они нехотя и действительно со скрипом открылись. Шкаф был пуст, лишь на дне валялось древко с остатками выцветшего полотнища. На всякий случай я простучала костяшками пальцев стены, потолок и дно шкафа. Потом попробовала подавить на него в разных местах. Бог знает, на что я надеялась. Но чуда не произошло – мне не открылся тайный ход на волю.
Для чего, интересно, он тут стоит? Некоторые вещи не имеют объяснений, а мы все ищем их, и бьемся, и настаиваем...
Я закрыла шкаф и села на пыльный пол, прислонившись спиной к стене. Закрыла глаза и представила себе свет солнца. Таким, каким я его видела в последний раз в том далеком лесу, где собирала молодые круглоголовые «белые». За сто лет до одиночества...
Чертов сучок под попой мешал мне сосредоточится. Я поерзала по полу, пытаясь устроиться поудобнее. Услышала щелчок и полетела вниз. Люк надо мной захлопнулся с негромким шлепком. Летела я недолго, и приземлилась на подушку из прелых листьев. Пахло хвоей, грибами, прошлогодней застоявшейся влагой.
Это что, простите, значит? Я опять оказалась там, где все началось?
Эдакий День сурка в интерьере современных кошмаров? Встав, я с досадой отряхнула листья и устремилась вперед. По туннелю, похожему на первый, как близнецы-братья.
«Если сейчас мне встретятся давешние китайские болванчики, – думала я злобно, – вот этими вот руками расквашу им их азиатские физиономии. Вобью в глотку их чертовы сладкие улыбки. И уж совершенно точно никуда не пойду своим ходом. Пусть тащат меня на своем горбу, если им так надо».
Двигалась я быстро, почти бежала, в самых низких местах наклоняя голову. Страх подгонял меня. Так бывает, когда чего-то очень боишься, и спешишь навстречу, чтобы схлестнутся с ЭТИМ поскорей. Пока еще есть силы, пока не сковала сердце предательская слабость.
Обман за обманом преследовал меня в этой истории. И никогда ни к чему не удавалось приготовиться.
Все тут было странным, смутным, непредсказуемым…
Туннель вывел меня к коридору, отделанному деревянными панелями. По полу стелился линолеум неопределенно-серого цвета, в треногах вдоль стен дрожали электрические лепестки стилизованных свечей. Все та же безвкусица и привычная НЕДО-темнота.
Я осторожно выглянула из-за угла. Коридор был пуст. Может быть, стоит дождаться ночи?
* * *
Но разве я знала, ночь сейчас или день? Осень или зима? Сколько времени прошло с тех пор, как я попала сюда? И на какой я, собственно, нахожусь планете? Нет, надо двигаться вперед. Иначе придется просидеть в этой норе вечность.
И я рванула по коридору, что есть мочи.
И без препятствий добежала до очередной двери, и – куда мне было деваться – открыла ее.
Большой зал был наполнен людьми. Одна группа стояла ко мне спиной, совсем рядом с дверью. Две другие расположились в центре зала.
Господи, куда еще занесла меня неловкая моя судьба? И как мне теперь из этого выпутаться?
Я быстро оглядела пространство вокруг. Вдоль правой стены двойными рядами тянулись трубы коммуникации. Между трубами и стеной просматривалось пространство, достаточно широкое, чтобы попробовать в нем укрыться. Не раздумывая, я шмыгнула туда, вжавшись в спасительную тень. И тут обнаружила… Это была не внутренняя стена, а несущая! Любопытными глазками поблескивали в ней самые настоящие окна. Одно, другое, третье… Совсем низко. Возле самой моей руки. Надо только дождаться когда эта компания начнет что-то делать… Когда они достаточно отвлекутся… Ведь для чего-то они здесь собрались… И толкнуть посильнее рассохшуюся деревянную раму…. Ну же, поторопитесь, господа!
Между тем в зале действительно разворачивалось некое действо и выглядело оно как очень странная корпоративная вечеринка. Группа в центре зала только что перераспределилась и выстроились в правильный, будто вычерченный циркулем полукруг. В черных костюмах, темной обуви и темных рубашках они производили какое-то жуткое впечатление. Казалось, под этими костюмами нет людей, а одежда висит в воздухе сама по себе, и только белая бабочка под горлом обозначала чье-то присутствие.
Перед «костюмами» в круге ослепительного света в расслабленной позе стоял молодой человек весьма стандартной наружности. С голубыми глазами-пуговками, небольшим носом, растянутыми в улыбке среднего же размера губами, четко очерченными скулами. Всем своим обликом он напоминал плакатного героя – то ли советского физкультурника образца тридцатых годов, то ли Бэтмана, одетого в цивильное.
От ТЕХ, что стояли перед ним, его выгодно отличал светлый костюм-тройка, кремовая рубашка и галстук в тон. Молодой человек держал в руке бокал с вином, похоже, шампанским и что-то радостно вещал.
Может, это его «первый бал» на новом месте? И он произносит благодарственную речь, отмечая в ней своих родителей, школьных учителей, вузовских преподавателей, спортивных тренеров, первую девушку, давшую ему уверенность в жизни, и, наконец, работодателей, позволивших ему стать серьезным игроком на престижном деловом поле… и что там еще положено произносить в таких случаях?
Я невольно прислушалась. Лучше бы я этого не делала.
Это был не первый его бал, а как раз последний.
Сначала он рассказал о том, как долго и плодотворно работал на благо общества, и сделал на своем посту все, что мог. Вернее, все – что ему могло позволить его тело… В этом месте молодой человек картинно засмеялся и его поддержали сдержанными аплодисментами стоящие в полукруге «костюмы». И теперь, – продолжил оратор – когда немощь его тела стала очевидной, наступает один из самых торжественных моментов его жизни. И он с радостью, и чувством удовлетворения приветствует того, кто займет через минуту его место. С этими словами он повернулся к группе людей возле двери и отсалютовал им бокалом.
В ответ на его жест, из нее, как из клубящегося пара, выдвинулся мужчина и шагнул к нему навстречу. Весь ужас заключался в том, что он был точной копией того, кто стоял в центре полукруга. Голубые глаза-пуговки, небольшой, правильной формы нос, губы, растянутые в улыбке, скуластое лицо. Костюм, точно срисованный с первого. Второго… третьего… пятого… двадцатого…
И я поняла, что сейчас должно произойти.
Я представила себе, как клон номер N входит в тело своего предшественника, растворяется в нем и становится им самим. А за этим, как за священнодействием, наблюдают собравшиеся особо приближенные...
От ужаса мне стало нечем дышать, и я рванула раму окна, не дожидаясь подходящего времени. Одним броском вывалилась наружу, вскочила, мельком успела заметить темный, заброшенный двор, и помчалась туда, где приземистый дом почти соприкасался замшелым боком со высокой каменной стеной. Я мчалась, как сумасшедшая, задыхаясь, все дальше, и дальше, и странная, темно-зеленая, похожая на волосы медузы-горгоны трава цеплялась за щиколотки, оплетала мне ноги, изо всех сил тянула назад, и деревья изгибались ветвями, и меня хлестали по спине, голове, бокам.
Я падала, и поднималась, и снова бежала, и не было этому бегу конца…
«Проснись. Проснись», – настойчиво повторял мужской голос. И вдруг гаркнул со всей дури: «Да проснись ты уже!!».
Я открыла глаза. Электронное табло на столе показывало три часа ночи. Сердце колотилась так, будто я все еще продолжала свой бешеный бег сквозь живую траву и безумные деревья, по аллее заброшенного сада, дальше и дальше от приземистого дома с подслеповатыми глазами-окнами. Я зажгла свет, подошла к окну, постояла немного, прислушиваясь к звукам ночи. Вот прошелестела шинами по асфальту первая машина. Вспорхнула с ветки крупная птица – может ворона, а может сорока. Мяукнула возмущенно кошка. Капнула с крыши вода. Подлинный мир готовился к рассвету.
Я выпила воды, полежала немного, а потом заснула, и никакие кошмары в эту ночь больше меня не преследовали.
* * *
Парк сиял первозданной чистотой, светило солнышко, неяркое, осеннее.
Мы с подругой гуляли по его аллеям уже третий час и порядком устали. Пора было возвращаться домой.
– Ты понимаешь, Оль, самое страшное, что они не испытывали никаких эмоций, – давешний сон не давал мне покоя и я возвращалась к нему вновь и вновь. – Вот так просто одна оболочка сменяет другую, и все довольны и счастливы. Возвели процедуру в торжественный обряд, и тот, кого, по сути, сейчас убьют, радуется вместе с остальными.
– По-моему, ты немного путаешься. Судя по тому, что я услышала, эмоции в их джентльменском наборе как раз отсутствуют, – возразила Оля.
– Ну да, по привычке мыслю человеческими категориями. Радость, огорчение, испуг, сожаление… А этот голубоглазый действительно ничего не испытывал. Как и его копия…Бррр, – я передернула плечами.
– Сон, конечно, занятный… Хотя и страшноватый…
– Мало сказать...
– А интересно было бы узнать, кто хозяева этого дивного местечка...
– Да ну тебя, нагадаешь еще продолжение, – махнула я рукой.
Жуткий мир молчания, темноты и бесконечных коридоров постепенно отступал, растворяясь в мягком свете дня. Да и куда ему было тягаться с живыми красками осени.
– Ты смотри, что делается, еще один кусок усадьбы разорили! – воскликнула Ольга.
Мы как раз сворачивали на боковую аллею, ведущую к выходу из парка, когда увидели разгромленный участок старинного усадебного комплекса. Долгое время он был закрыт – якобы на ремонт. Но никаких признаков того, что за чугунными воротами проводятся ремонтные работы, не наблюдалось.
Теперь ворота были распахнуты, открывая для обозрения разбросанный по всему двору бытовой мусор. Балки, ножки от стульев, старые матрасы с вылезшими пружинами, дверные ручки, разбитые унитазы громоздились в одной куче.
Вместо входной двери во флигель зияла черная пустота, а два помещения внутри двора – приземистый одноэтажный домик, и другой, побольше, в два этажа, с балконами в стиле раннего рококо, выглядели как настоящие погорельцы. Похоже, недавно здесь бушевал огонь. Черная сажа осела на крышах, на темных лопнувших стеклах окон, на грязно- розовых колоннах портика. Уцелели только домики для котов, устроенные в прошлом чьей-то заботливой рукой, да птичьи кормушки на деревьях.
– И никакая культурно-историческая ценность их не волнует, – с досадой бросила я.
– Специально ведь пожар устроили, чтобы перевести объект в «неликвид», – покачала головой Оля. – Стандартная схема….
– Да уж. Теперь остается только купить территорию за бесценок и построить здесь очередную высотку, – я сделала несколько снимков распахнутых чугунных ворот и зашла в разоренный палисадник, выбирая ракурс пооригнальнее. Вот, например, дом. Что-то в нем было такое…
Внезапно у меня запершило в горле, и я не сразу смогла прокашляться. Это был ТОТ САМЫЙ дом...
«А он немного выше, чем я предполагала, – мелькнуло в голове. – Окон всего пять. Открывала я вот это, третье… Здесь вскочила на ноги… Потом побежала налево, свернула, понеслась вдоль стены…».
За углом дома открывался второй двор, поменьше, и я с замиранием сердца прошла туда. Круглая площадка была усыпана скрученными, как от сильной жары, листьями, в глубине стояло полуразрушенное здание – еще одна жертва пожара. Неширокий проход между каменным забором и стеной дома вел в тупик. Я облегченно вздохнула.
– Эй, ты где пропала? Иди сюда, – крикнула Оля. – Смотри, какой я персонаж нашла!
Я вернулась в «большой двор» и подошла к Оле. Место, на которое она указывала, действительно являло собой картинку замечательную. В каменной чаше для растений, какими в советские времена принято было украшать места культурного отдыха граждан, покоилась голова на голой пластиковой шее. Манекен был совсем новым – голубые глаза-пуговки, небольшой, правильной формы нос, парик светло-каштанового цвета. Искусственные, отлично выполненные волосы слегка шевельнуло на ветру. Я невольно вздрогнула.
– Пойдем отсюда, – попросила я подругу.
– Пойдем, – тут же согласилась она.
Мы быстро пересекли двор и миновали распахнутые чугунные ворота. Боковая аллея вскоре вывела нас на широкий шумный проспект. Только что прошел мелкий грибной дождь. По мокрому асфальту шелестели шины машин, громко переговаривались люди, лаяли собаки, беспокойно дребезжал трамвай.
Город жил своей обычной суетливой жизнью.
