Леонид ТАТАРИН. Красная лента
Весной сорок шестого наша семья вернулась в родную деревню из сибирской ссылки. Отца арестовали в ноябре тридцать девятого по ложному доносу, как врага народа и партии – в 1927 году он был редактором белорусской газеты «Наша правда» в Вильно. Направили на восемь лет в исправительно-трудовой лагерь. Мой дед Лукьян надеялся, что больше никого не тронут. Но в стране был такой орган – НКВД. Он не забывал тех, кто однажды попал в поле его зрения.
Кто-то там подумал и решил – надо добавить.
И добавили. Всю семью – на спецпоселение.
В Сибирь.
А всё имущекство – конфисковать.
Исполнять решение ранней весной сорокового приехал сержант НКВД.
Дома был дед Лукьян. Его и спросил строгий начальник;
– Где семья государственного преступника Татарина?
Дед растерялся – первый раз услышал, что его сына, гордость всей деревни, учителя, представитель новой власти назвал государственным преступником. Раньше, при Польше, его сына сажали в тюрьму несколько раз за то, что он агитировал людей за выход Западной Белоруссии из состава панской Польши и присоединение к Белоруссии в составе Советского Союза. Потом сын представлял новую власть – народ избрал его председателем Сельского Совета...
И вдруг опять – государственный преступник...
– Да вот, мы все здесь... одна семья, – растерянно развёл руками дед Лукьян.
– Значит, всех и выселим в Сибирь, – решительно подвёл черту начальник.
И выселили всех вместе. Семью моего отца. Семью его родного брата – все жили в одном доме. Да и деда Лукьяна прихватили. Бабушки Марьяны дома не было – её не выселили. Оставили в Белоруссии.
Белоруссия, 1947 год. Деревня Острово среди глухих болот и лесов в пойме реки Щара, притока Немана. На другом берегу несколько небольших деревень. Почти все они сожжены фашистами во время войны. Наша старенькая хатка, построенная ещё в 1885 году, чудом уцелела. Теперь она вроде бы и не совсем наша – в тридцать девятом, когда отца посадили в тюрьму Ивдель за Уралом на 8 лет, а всю семью вывезли в ссылку на спецпоселение в бассейн реки Тобол – приток Иртыша, всё наше имущество было конфисковано – враги народа и партии!
С июня 41-го отец начал проситься из тюрьмы на фронт. Но сначала его перевели из тюрьмы на спецпоселение, к семье, на стройку железной дороги, на строящиеся шахты. Только в конце 1944 года его взяли на фронт. Воевал в артиллерии – наводчик сорокопятки на 2-м Белорусском.
В своём последнем бою 15 февраля 1945 года при штурме крепости Торунь в Восточной Пруссии две батареи 237-го стрелкового полка – восемь небольших пушек – вывели против большой группы немецких танков. Били в упор, прямой наводкой – много немецких танков горело, как костры. Но и враг стрелял из танковых пушек – жестокая дуэль – кто раньше успеет!
Фашисты не прошли! Но из двух батарей не осталось ни одной пушки. И живыми, правда, с тяжёлыми ранениями, без сознания, после боя подобрали только моего отца и ещё одного солдата-ездового. Отвезли в полевой госпиталь №3089, сделали операцию, но один осколок размером 1х1,5 сантиметра остался в теле отца до самой смерти, как единственная награда за тот сташный бой. Все командиры погибли в бою, писать наградные листы было некому. Что много фашистских танков осталось догорать на поле боя, а остальные развенрнулись и удрали – так это ведь война! Так и должно быть!
Провалявшись в госпитале до 30 мая 1945 года, отец узнал, что те, «кому положено», решили, что он кровью смыл свою вину перед Родиной. Ему разрешили вместе с семьёй вернуться в родную деревню в Белоруссии. Поселились в дом, который строил ещё мой дед Лукьян. Дед умер в ссылке. Бабушка Марьяна тоже не дождалась нашего возвращения.
Рядом с нами был дом, в котором жила вдова двоюродного брата моего отца, Ганулька. Её старший брат Винцэсь жил за рекой Щарой в лесной деревне Слижы. Жену его убили фашисты во время войны. Он имел свою кузницу, но не имел одной ноги – потерял в партизанах. У него было два сына – Миша и Лёня. Оба взрослые, а Миша даже женат. И ещё у кузнеца Винцэся была дочь Зина. Очень красивая пятнадцатилетняя девочка – пышные русые вьющиеся волосы и горячие карие глаза. Часто она приходила к своей тётке Ганульке, у которой тоже была дочь и тоже Зина. Но ей было уже 18 лет.
Мне тогда было пять лет. Я очень любил по вечерам слушать их рассказы о том, как они жили в партизанском лагере. Как партизаны били фашистов, как обманывали полицаев, как тринадцатилетний брат моей мамы, дядя Коля, поймал начальника полиции и привёл его в партизанский отряд, как фашисты расстреляли в местечке Деречин около пяти тысяч евреев, а потом и в нашей деревне Острово забрали тридцать молодых парней и повели их расстреливать в Деречин. Их вели через лес под охраной двух старых фашистов. Могли все разбежаться, но они думали, что их ведут на какие-нибудь работы и шли молча. Когда увидели, что их подвели к яме, а вокруг стоят пулемёты, тогда бросились врассыпную – вокруг не было леса, только высокая рожь. Спастись удалось только шести парням. Остальных фашисты покосили из пулемётов. Среди убежавших был и брат моей мамы Иван. Но через две недели он погиб в партизанском отряде.
Старшая Зина была мне троюродной сестрой. Никак не мог понять я, почему её двоюродная сестра, младшая красавица Зина для меня совсем чужая. Но она меня успокаивала с весёлым смехом:
– Вот вырастешь большой, тогда сможешь жениться на мне – тогда мы с тобой будем родственниками.
Кто-то подарил младшей Зине шелковую ярко-красную ленту, которой она по праздникам завязывала свои пышные волосы. Я пытался уговорить её:
- Выкинь ты эту ленту – она плохая. Вырасту, я подарю тебе много красивых лент.
Но Зина только смеялась:
– Домой, за реку, мне приходится идти через лес. Там много волков – они боятся этой красной ленты и не трогают меня.
Как-то утром в воскресение, я услышал, как младшая Зина рассказывала своей сестре:
– Ночью мне приснилось, что эту ленту я завязала не на волосы, а через грудь с левого плеча направо. И почему-то мне было очень страшно – вокруг меня были волки. Один уккусил меня. Потом я проснулась и больше ничего не помню.
– Выкинь ты эту ленту, – уговаривала её сестра.
– Нет. Не выкину – я в ней красивая!
После обеда младшая Зина ушла домой, за реку, в свою деревню Слижы.
На следующий день мы узнали, что Зина убита. Очередь из автомата перечеркнула её жизнь красной кровавой лентой от левого плеча через грудь.
Подробности я услышал только через месяц, когда младший брат Зины Лёня пришёл к моему отцу, работавшему учителем в деревенской школе, попросил написать заявление в НКВД, куда забрали его старшего брата Мишу и отца Винцэся, подозревая их в связях с бандеровцами.
Они строили себе новый дом. Уже был построен сруб, крыша из гонты. Пригласили плотника, мужика лет тридцати, делавшего окна и полы другим людям, которые строили себе дома раньше. Откуда он – никто не знал. Говорили, что из Украины пришёл на заработки. Но мастер был хороший – окна и полы у него получались отличные. На кухне и в двух комнатах уже всё было отделано. В одной комнате жил Миша с женой и маленьким ребёнком, а на кухне на временных лежанках и на печи ночевали отец, Лёня и сестра Зина. Мастер жил в большой комнате, где он заканчивал делать полы и окна.
В тот летний день был церковный праздник. С утра в их деревне по улице проходила женщина из дальней украинской деревни – в те годы с Украины, спасаясь от голода, в Белоруссию приходило много людей. Она случайно увидела плотника и узнала в нём полицая из своей деревни, который во время войны убил её дочь, расстреливал пленных партизан. Закрыв лицо платком, чтобы он её не узнал, пошла в районный центр, город Мосты. К вечеру пришла в милицию и всё рассказала.
Молодёжь долго гуляла по деревне. Лёня с Зиной вернулись домой рано и легли спать. Скоро услышали, что вернулся плотник, закрыл входную дверь на засов и ушёл в свою комнату.
Через несколько минут раздался громкий стук в дверь:
– Откройте! Милиция!
Миша хотел открыть дверь, но его оттолкнул плотник, у которого в руке был пистолет. Открыв дверь, он выстрелил прямо в грудь милиционеру, надеясь, что тот один и ему удастся убежать. Но тут раздались автоматные очереди. Захлопнув дверь, плотник попытался выскочить через кухонное окно, но его скосила автоматная очередь прямо на подоконнике. Не желая больше рисковать, милиционеры подожгли дом со всех сторон. Раздались крики:
– Бросайте оружие! Выходите по одному с поднятыми руками!
Зина с перепугу выбежала из горящего дома в длинной белой ночной рубашке из домотканного полотна и, вместо того, чтобы поднять руки и медленно идти, решила перебежать к кузнице, до которой было метров десять, надеясь, что там будет безопасно и не так жарко. Кто-то из милиционеров закричал:
– Бандит! Уйдёт!
И полоснул очередью из ППШ.
Зина даже не вскрикнула. Упала на спину, раскинув руки.
Яркие, багровые языки пламени освещали пышные, красивые волосы, удивлённо открытые глаза и кровавую ярко-красную ленту через грудь, покрытую домотканым белым полотном.
