Нина КАТАЕВА. Фиолетово
Рассказ о любви
Федор Морозов, знатный сибирский парень – спортсмен-велогонщик, поэт-музыкант, рост метр восемьдесят и «лучшие ноги N-ской области», стоя на краю своей первой юности, страстно желал любви. Первая школьная, огромная, как земной шар, оборвалась с последним школьным звонком, и вот уже целую вечность, кроме костров-палаток на сборах, ничего в его жизни не было. Он уже начинал с ужасом думать – а вдруг вообще не будет? Этого Федор пережить не мог – он был задуман в великой гармонии с миром, рожден по большой любви – ниточка из начала ХХ века протянулась от известного миру революционера и писателя. Собственно, жизнь была и так прекрасна, все вокруг фонтанировало его 25-летием – солнцем, красавицей Обью, событиями, мечтами и планами. Например, один из планов гласил, что надо уехать в Москву и разворачиваться во всю мощь там, в городе десятикратно большем, чем его родной N-ск.
Федор, техническое образование получивший по планам «маман», которую они с сестрой называли «советом министров в одном лице», вовсю влекся к литературе, а именно - к поэзии, и не видел себя ни на каком другом поприще. А смычкой между обыденной жизнью и литературой всегда была журналистика. Именно ею в многотиражке и занялся Федор. С каким же сладострастием выводил он фиоритуры на городские темы в формате А3!.. Какими образами их насыщал! Какими эпитетами-определениями снабжал. И тут на беду на его пути возникла Она – специалистка именно в этой категории, потенциальная звезда, стоящая на краю своей второй юности. В этом перекрестье они и встретились.
Надо сказать, что и звезда, вкусив разочарований, мечтала о любви. Еще не о тихой-спасительной, со вкусом мяты и покоя, а все же о любви-омуте, о которой вычитала в нежном возрасте у французского классика.
Они встретились не по канону – когда взгляды скрещиваются, в груди екает, щеки вспыхивают или бледнеют, и невидимые искры летят во все стороны. Облаченный в костюм цвета бордо, с оттенком фиолетового, изготовленный по лекалам домашнего ателье его умелой «маман», он подкатил к ней, когда она рьяно исполняла служебный долг. Освещала какой-то международный молодежный фестиваль в Академгородке – событие редкостное по остроте для брежневского «застоя». Костюм ловко облегал его торс с идеальными пропорциями, бархатные глаза умно блистали за стеклами очков с золотыми дужками, речь была слегка напряженной, но искренней. И выглядел он гораздо привлекательнее, чем минут 20 назад на сцене. Он только что прочитал огромному залу свой стих как победитель конкурса политического стихотворения, и его имя уже было внесено в ее блокнот бесстрастной репортерской рукой. «Предлагаю встретиться, - без обиняков сказал он. – Я знаю, кто ты, а ты теперь знаешь меня!»
Ошалев от такой непосредственности и несоответствия возрастов, - парень был явно моложе ее лет на пять, - она оборвала его и отвернулась. Удрученный тем, что очередная «палатка» не состоялась, а целью обращения было лишь это, он узнал, что «молодая специалистка» отпахала на положенном по закону месте работы уже лишних четыре года и давно перешагнула черту «стародевичества» по понятиям бабушкиных времен. Велогонщик удалился восвояси. И, как ни странно, не переключился на что-либо новенькое, а «застрял». Он стал о ней думать. Ее русалочье лицо с глазами с поволокой всплывало перед ним поминутно, и днем, и ночью. Он стал раздумывать, где она сейчас, что делает, о чем думает. И даже – какого цвета платье на ней. Это было так неожиданно, что он растерялся. Все-таки школьный «объект» находился перед его глазами 10 месяцев в году почти по полсуток, и когда зародился интерес к нему, он не помнил, ему казалось, что он и родился с ним. А здесь… Что делать?.. Позвонить? И опять ляпнуть глупость, как в прошлый раз?!.. Прийти?! Что было совсем несложно, он знал, что «специалистка» сидела в кабинете на 7-ом этаже холдинга, где бывал и он, так как печатался на 11-ом. «Семерка – счастливое число», - целыми днями твердил он теперь. «Русалка с 7-го этажа». «Прийти к Русалке…» Он был потрясен тем, что происходило с ним. Вдруг перестал спать. Есть. Потерял интерес ко всему вокруг. Такого с ним точно никогда не бывало. Спустя два года он назвал это состояние «наркозом».
…И он пришел. Она сидела в кабинете на две персоны. Вся деловая, подтянутая и по-прежнему очень красивая. Что говорил в этот раз – не запомнили оба, но в кино она с ним пошла… Раз, другой… А потом и в гости пригласила… И завертелось. Пьесу с названием «Любовь» он разыгрывал как по нотам – у него и стихи по разным поводам имелись, и букеты с конфетами дарил в изрядных количествах. И вручал с большой выдумкой – как в кино: дворовые мальчишки, получив от красавца на мороженое, пулей взлетали на 5-й этаж ее хрущевки и, смущаясь, вручали букет – «Просили Вам передать…» Беспокоились – «Там еще записка есть» - чтобы не выронила. Она брала букет – обычно белых роз или лилий, разворачивала красивый конвертик, и находила там строки. Порой они были удачными. А однажды букет прибыл не из сада-огорода очередных бабушек, а из дальнего леса, куда он сгонял к заветной поляне на велосипеде. Это были «огоньки», которые еще называют «жарками». Похожие на бутончики ярко-оранжевые цветы, которые действительно горели, как огоньки. «Вот, возьми, для тебя», - может, впервые он произнес эти слова не по-литературному и без всякого фанфаронства. И вручил букет без записки.
Может, с этих огоньков всё и началось для нее. Теплота, нежность, желание избавиться от одиночества. Что самое интересное – именно эти недели, которые они провели, совсем не быстро сближаясь, были последними для нее в этом городе. Она уезжала, и билет уже был в кармане. Куда? Конечно, в Москву. Это обстоятельство добавило огня его просыпающейся страсти. Его постоянные прилеты в столицу в течение ближайшего года все в большей мере заставляли ее отвечать «да» на вопрос – а, может, это, действительно, Он?..
…У них была красивая свадьба. По всем правилам. В черно-белых прикидах. С шляпкой и перчатками. Со свидетелями. И ресторанным застольем. Они были так рекламно-красивы, что, пожелай кто-либо использовать их черно-белые фотографии для пиара, не прогадал бы… Рай, естественно, был в шалаше. В ее шалаше. Его шалаш, путем сложных обменов с московскими маргиналами, приближался очень медленно. Но все же приблизился. И облюбовал себе место не где-нибудь, а чуть ли не в центре Москвы, в отличие от ее шалашика – в нескольких десятках километров от столицы. И когда настал момент объединить эти «шалаши» в один и направлять любовную лодку подальше от скалистых берегов быта, чтобы она об них не разбилась, он завел разговоры о фиктивном разводе – ради выгод с пропиской. (В советские времена получение московской прописки приравнивалось, разве что к сегодняшним шансам выиграть тур по межгалактическим пространствам…) Он сказал, мол, разведемся втайне от всех, а как прописку оформлю, все вернем на свои места. Так и сделали. Только на свои места ничего не вернулось. Каждый остался при своем. Ремонт в своем шалаше он затеял единолично. А она не стала, подобно героине Неёловой из «Слова для защиты», включать газовую печь, просто ушла. Те, которые так «уходили», знают, что это такое.
Позднее они даже стали общаться. Делиться новостями. Сообщать, что да как у них в личной жизни. И однажды со смехом, – он же был прирожденный весельчак, - рассказал, как нашел повод поменять паспорт перед новым бракосочетанием. «Раскрыл его на нужной странице, где, в смысле, наши штампы стояли, - ха-ха, а рядом бутылек с чернилами поставил. И легонько так, нечаянно как бы, опрокинул его. Прямо на эту страницу, ха-ха!.. В паспортном столе мужики (может, все-таки женщины???) тоже смеялись. Находчивый чувачок, сказали, с началом, тебя, стало быть, новой жизни...»
Она ясно представила густое темно-фиолетовое пятно на документе, и расползшиеся разводы на полиэтиленовой подложке: расстелил же он полиэтилен на столе, всегда был таким аккуратистом… Единственное - что она так и не поняла, зачем он ей рассказал об этом?..
Впрочем, со временем это стало так фиолетово. Совсем фиолетово. Фио-летово…