Людмила ВЛАДИМИРОВА. – Терпения жить!
По мотивам «Чевенгура»
– Ну как же, в чём! – мне найти терпение жить?! – задавленно-затравленно простонала она. Сожалея, что проснулась. А как хорошо уйти тихонько-тихонечко, дабы не потревожить...
Не потревожить «живого предмета», отчаявшись «во внимании и снисхождении к нему найти своё терпение жить», «узнавать, как надо жить легче и лучше». Нехваткой внимания, тем боле, – снисхождения – не грешила, а вот жить легче и лучше не получилось.
А получилось, что существовала она нынче «в остатке и в излишке населения земли».
В остатке – ладно бы, а вот в излишке, – как-то уж слишком больно! И гири неотступных болячек тянут ко дну...
Понимала: «Люди умирают потому, что они болеют одни и некому их любить».
Принимала: нет уже «самозарастающей силы жизни» – стара, «а этот возраст нежен и обнажён для гибели наравне с детством». Но яро отказывалась «от своей старости»: ведь половина в болезни – «не в счёт, а в ущерб». Зная: «все старики – загадочные люди, потому что у них умерли матери, а они живут и не плачут». А она втайне плакала...
– О, мамочка, мама! «Душа мира» – Ты! Ты, поистине, – «искупление безумия вселенной», «проснувшаяся совесть всего, что есть»...
Но как же в своё (Её!) время мы не понимаем, не ценим, не чуем! Да и само Время...
Вот сейчас она чуяла «время так же остро и точно, как горе и счастье». Даже и во сне, а «в старости жизнь сильнее сна – она бдительна и ежеминутна».
Смирялась: уж коль прожила «жизнь необорудованно», считая всех, как и Саша Дванов, и Захар Павлович, умнее себя, чего напоследок-то роптать? А если и не умнее – в чём поимела возможность удостовериться – то всё-таки тех считала более деловыми, способными на большее, чем могла дать, сделать она. О да, иные оказались очень способными! Давать, правда, стеснялись, поспособнее случилось брать...
Сопротивлялась, бунтовала, и – оборонялась, залегая «одиноким образом в цепь». А – не секрет, Николай Рубцов напомнил:
...Что весь на свете ужас и отрава
Тебя тотчас открыто окружают,
Когда увидят вдруг, что ты один.
Исповедовала как «Отче наш»: «товарищи – необходимость, без них ничего не победишь и сам стервой станешь». А имущество – «одна только текущая польза». Если «между людьми находится имущество, то они спокойно тратят силы на заботу о том имуществе, а когда между людьми ничего нет, то они начинают не расставаться и хранить один другого от холода...»
« – Имущество надо унизить, – открыл Захар Павлович». Соглашалась.
А коль становилось совсем невмоготу, защищаясь и защищая, бросала «в морды» «мелкий жар руками». И – то: ведь изначально «железа нету». А телом, в коем неподобающе большое место занимает сердце, не одолеешь.
Вот бы удостоиться высокой чести быть срубленной! И не лежачей – стоячей. Яков Титыч удостоился...
* * *
Ах, милые, милые старики! Яков Титыч – «одна пожилая круглая сирота»; Захар Павлович, строго судивший себя: де – «за пятьдесят лет не принес никакой радости и защиты...», открывший, что «разверстое небо над ним ничуть не изменилось от его долголетней деятельности, он ничего не завоевал для оправдания своего ослабевшего тела, в котором напрасно билась какая-то главная сияющая сила». Церковный сторож: «за семьдесят лет жизни он убедился, что половину дел исполнил зря, а три четверти всех слов сказал напрасно».
Вот и она вдруг обнаружила... И запал в душу Яков Титыч со своей жизнью «посредством таракана». Одинокий таракан «существовал безвестно, без всякой надежды, однако жил терпеливо и устойчиво, не проявляя мучений наружу, и за это Яков Титыч относился к нему бережно и даже втайне уподоблялся ему». Зяб в худом доме под протекавшей крышей, «но не мог переменить пристанища, сожалея таракана наравне с собой». Привязываться «к живому предмету для Якова Титыча было необходимо». Да-да, «чтобы во внимании и снисхождении к нему найти свое терпение жить».
«Может быть, – соглашалась и она, – кто не хочет иметь таракана, тот и товарища себе никогда не захочет»?
* * *
Интересно: лет двенадцать тому назад впрямь-таки оторопела она, пытаясь напомнить «доцентам с кандидатами» о жизни «посредством таракана». То ли четверо, то ли пятеро филологов упорно отрицали, что у Андрея Платонова есть такой герой. Происходящий из «прочих»...
Ох, эти «прочие», «сплошь самодельные люди»! Твёрдо усвоили, что ума в них «не должно существовать – ум и оживлённое чувство могли быть только в тех людях, у которых имелся свободный запас тела и теплота покоя над головой»; что «если бы они жили слишком явно и счастливо, их бы уничтожили действительные люди, которые числятся в государственном населении и ночуют на своих дворах».
Содеялось! – не сумели усвоить «самодельные», презираемые «действительными», предательски изгнанные из «государственного населения»: вынуждены «ночевать» не «на своих дворах». А мнили – недоумки! – «двор»-то – единый и неделимый!.. И – поделом им хлыст отрезвляющий!
Ещё и в защитников «чужого» языка рядятся! Не соблюдая «рецедива неграмотности»! Забыли убогие: «У нас же всё решается по большинству, а почти все неграмотные, и выйдет когда-нибудь, что неграмотные постановят отучить грамотных от букв – для всеобщего равенства… Тем больше, что отучить редких от грамоты сподручней, чем выучить всех сначала…» И – «Письменные знаки тоже выдуманы для усложнения жизни». Даже сам ловкач Прошка, из глубинки масс поднявшийся, не так уж «углублен – не осилит; подлежащее знает, а сказуемое позабыл».
«Самодельным» ли уразуметь «слова, которые непонятны» – «тернии», столь любезные «действительным людям»? Да, зовутся слова чуть иначе: «термины», поправляет Саша Дванов, мечтая, что «хорошая почва» «разродится произвольно чем-нибудь небывшим и драгоценным, если только ветер войны не принесёт из Западной Европы семена капиталистического бурьяна». Ох, и нанёс!..
Да и сама Советская Россия – «похожа на молодую берёзку, на которую кидается коза капитализма». Не помог «газетный лозунг: Гони берёзку в рост, Иначе съест её коза Европы!»
Доедает... Не без участия доморощенных коз и козлов, вдохновлённых плодами выкидышей: словесами, родившими «самое смутное в уме и нечувствительное в сердце».
Но смешны и нелепы их потуги присвоить Андрея Платонова. Более того: «Все думают, что я против коммунистов. Нет, я против тех, кто губит нашу страну. Кто хочет затоптать наше русское, дорогое моему сердцу. А сердце моё болит. Ах, как болит!»
* * *
Читает она, улыбаясь и грустя, как мучится «бедняцкая карающая власть и сила» – хроменький Игнатий Мошонков (а псевдоним его – надо же! – «Федор Достоевский»!), размышляя: «что такое душа – жалобное сердце или ум в голове». А – толку ли в размышлении, коль бесполезен сам себе, потому как «не с кем удовлетворять и расходовать постоянно скапливающуюся душу»?
Где чувства мало – там мысли много,
Где мысли много – там чувства нет...
Идти лишь прямо – одна дорога –
Туда, где Правды сияет свет.
Так вот писал Юноше 18-летний Андрей Платонов, о чём она узнала уже под старость свою.
Как и его слова: «Я знаю, что всё, что есть хорошего и бесценного (литература, любовь, искренняя идея), всё это вырастает на основании страдания и одиночества». Как и строки:
...Ясен и кроток в молчании
Взор одинокой звезды...
Братья мои на страдания
В гору идут на кресты.
Но довелось и самой, испытав, как «Идут по душе моей толпы», прозреть...
Да, и она существовала «одними ежедневными людьми», «постоянно тревожась, что в одно утро они скроются куда-нибудь или умрут постепенно». Не зряшными оказались тревоги. Зряшной – надежда восполнить естественную убыль иными «виртуальными» знакомцами...
Но есть «живые паровозы» Захара Павловича, есть «робкое тело» Сашиной былинки, его можно «беречь, когда никого не останется». Есть неизвестный цветок: в «ямке меж камнем и глиной» вырос он, питаясь лишь пылинками плодородной земли и росою, превозмогая «терпением свою боль...» Выжил, и дождался Даши (мечтаное имя её несбывшейся дочери!..) И сын его – «ещё прекраснее»! – возрос и вовсе «меж двумя тесными камнями», «терпеливый, как его отец, и ещё сильнее отца, потому что он жил в камне». Живые дети вечно живых отцов... Они не скупятся, дабы даровать терпение жить.
– Потерплю... чуток осталось... – улыбнулась она.
Но тут же – негодующе! – «Не тебе решать о сроках!» И самое-самое! – «А без меня народ неполный...»
5 января 2016 – 65-летие Ухода А.П. Платонова.
------------------------
Летом 1927 года Андрей Платонов начинает работу над повестью «Строители страны», затем переработанную в роман «Чевенгур» – «единственный завершенный роман в творчестве Платонова» (С.И. Кормилов).
