Игумен ВАРЛААМ (БОРИН). С любовью, Лондон

Рассказ

 

Хорошо жить в монастыре! Эх, хорошо! Каждый подойдёт к тебе, погладит. Ну, если не каждый, то два из трёх точно. И не только погладит, даст что-нибудь вкусненькое. А если никто не даст, к сельским жителям пойду. Залягу у калитки, положу морду на передние лапы и буду с грустью смотреть на мир. Какое сердце выдержит?! Можете не ломать голову, отвечу сразу: никакое! И Ольгино тоже. Она бежит ко мне, держа в руках сосиску или плошку с кашей, которую поутру всегда варит для меня, а то шкурки куриные, косточки и прочую разную вкуснятину.

– Бимушка! – начинает причитать она. – Бимчик, ну поешь…

Она зовёт меня Белый Бим – Чёрное ухо. Уши у меня, конечно, чёрные, но сам-то я! Какой же я белый?! Ничего люди не понимают, даже таких простых вещей. А потому… Да, могу и покочевряжиться, поотворачивать морду, делать вид: не хочу, мол, твоей курицы. Да ну её. Ешь сама!.. Ну ладно, сжалюсь над тобой, съем…

Ну, скажите: плохо ли жить в монастыре?

А начиналось всё неожиданно. Да и какой нормальный… да хоть пёс, хоть человек добровольно уйдёт в монастырь. Обстоятельства! Только обстоятельства могут сподвигнуть нормальное существо на уход из мира. Ну люди, там, начинают накручивать: воля Божия вроде того или ещё какие высшие материи приплетают. А если разобраться, будь у него денег побольше, да внешность получше, никакой монастырь ему не понадобился бы. Ну да это ихние дела! Как хотят.

Вот у меня внешность! Любой позавидует! Про лошадей такой масти говорят: серый в яблоках. Ну а я скромно могу сказать: как у мраморного дога. Только росточком, как говорится, я не совсем вышел, пониже буду. А так вообще-то всё у меня на месте! И цвет, и походка, и повадки… Ладно, скажу без ложной скромности: благородная! Не сам придумал, слышал, как люди говорили.

А жил-поживал я себе преспокойненько в соседней деревне Поповка (ну скажите на милость, какая тут может быть Поповка, если все попы в соседнем Ерёмине! я же говорю, люди простых вещей не понимают), дружил с Найдой. Она ничего собачонка, нормальная, только скандальная немного. Брешет лишнего – по поводу и без. Щенята тут у нас народились… Так бы мы и жили, хоть зимой в деревне никого нет, все дачники по домам разъезжаются, но ничего. И корм привозят, и в сарайку тут одну пускают. Не на улице зимовать приходится. Не бомжы мы с Найдой какие-то. Хотя хозяева бывшие именно на это меня толкали: в машину посадили и вперёд. А потом: катись колбаской по Малой Спасской. Но уже без всякой колбасы. Питайся как хочешь и чем хочешь. Хорошо, люди добрые не дали погибнуть в расцвете сил. Поповские – имею в виду. Хоть и дачники, а народ порядочный.

Да, так и жили бы мы тут, ни о чём не тужили. Да стали к нам наведываться два лохматых-бородатых мужика. Подбежали мы с Найдой (она, конечно, давай брехать на них, а им хоть бы хны), хвостами повиляли. А у них куска хлеба за душой нет. Одни разговоры разговаривают. Всё умные какие-то, философские.

– Ну вашими философиями сыт не будешь, господа хорошие, – намекаю им.

А им обратно хоть бы хны. Правда, один за ухом мне почесал – и на том спасибо. Решил я с ними прогуляться-прошвырнуться. Они идут, языками чешут и не смотрят даже вокруг. Морды, прошу пардону, лица свои опустили долу, будто каждый смотрит только внутрь себя, но чего-то при этом говорят. А вокруг!.. Ох, братцы дорогие, вокруг красота неописуемая. Простор! Справа поле тянется, годами уже незасеваемое, по нему то тут то там сосенки пробиваются, одиночки этакие импозантные (во! и я уже наслушался-нахватался всяких слов новых), будто в общем коллективе – в лесу-то – произрастать не хотят. Слева осинник, за которым наша Поповка… Найда, между прочим, сначала тоже за нами побежала. Но как осинник кончился, дальше для неё уже чужая территория началась, она тут же вернулась. Собака! – одно ей название! От дома никуда. А я… Да что сидеть на одном месте? Уж раз выкинули меня в мир, так надо мир этот посмотреть. Познакомиться с ним. Вот бегу, смотрю. Дальше аллея началась, берёзки по двум сторонам, правда, уже кое-где пообветшавшие, а некоторых уже и смерть подкосила: повалились и лежат поперёк дороги. Небо широкое, ещё не осеннее, хотя та, осень-то, дышит уже в загривок уходящему лету. «Что такое осень? Это ветер»… – слышал я «Дорожное радио» в открытую дверь автомобиля у наших дачников… На поле… может, это даже не поле вовсе, а луг, потому что на нём прокосиво есть. Часть травы, значит, скосили, а остальное – ну бурьян-не бурьян, а не пойми чего, бесхозная земля, одним словом. В пожухлой траве норки встречаются, интересно покопаться в них, поковыряться. Может, мышку за хвост ухватишь, может, крота зацепишь. Но нет, что-то пусто везде, бежим дальше. А там, где косили, полоса свежайшей изумрудной травы, будто для неё только весна началась.

В Ерёмино сначала мне не понравилось. Асфальт, котов тьма-тьмущая. А побежишь за кем-то из них, поддашься, так сказать, инстинкту, люди орать начинают, как угорелые. Будто за ними бегу. Ладно, без котов без ваших обойдусь. В общем, сначала, недолго думая, я в Поповку вернулся. Да и Найда – своя сучка, вроде как соскучился по ней. Соскучиться-то соскучился, но… Уж раз попадёшь в монастырь, скажу вам откровенно, так уж из него просто так и не выйдешь. Тянет туда и тянет! Что ты будешь делать!

Ну через два дня опять эти бородачи притащились. Хлеба, между прочим, принесли. Угостили нас. Найда брехать сразу перестала. Приняла теперь их за своих. Ну они тоже кочевряжиться не стали, за ухом ей почесали, по башке погладили. Понятное дело, от меня-то такого она не дождётся. Ну, меня тоже вниманием не обошли.

Постояли у нашего могучего вяза, поговорили про его полезность, порешили у себя в Ерёмино такой посадить. В обратный путь отправились. А меня как магнитом – тянет и тянет за ними. Бегу, ничего с собой не могу поделать. С одной стороны, хорошо, конечно, поля, луга, аллея. Небо в голубых проталинах, рябина кое-где огоньком наливается, того гляди загорится, подберёзовики на длинных ножках повылезали, но эти «лягушки» (а они через два дня в скользкую бесформенную массу превращаются) меня не интересуют. Пусть их монаси-постники употребляют. А по мне, так лучше хорошую косточку поглодать. Да где её нынче взять, в наше вегетарианское время? Норки вот разве что проверить, мышку разве какую удастся повстречать.

– Как же его зовут? – слышу. О, знать, про меня речь.

– Пожалуй, это не Джек.

– Ну, тогда значит, Лондон!..

Хм! Вот любители литературы нашлись! Ну да ладно их. Ведь в чужой монастырь со своим уставом, то есть именем, не лезут. В монастыре тебя всё равно по-другому обзовут. Да, был Гарик, стал Лондон! Неплохо же? Джек Лондон было бы, конечно, солиднее, ну уж ладно, и так ничего. Сойдёт для сельской местности. Тем более не нам выбирать. Только уж никак не Белый Бим, не Чёрное ухо. Это тоже, конечно, литературное, но не моё. Сути не отражает…

Так и стал я жить в монастыре. Найду, конечно, вспоминал, да что теперь поделаешь. Монастырь – дело серьёзное! Тем более, сейчас не сезон…

"Батюшка, благослови!"

Хоть и сказал, что монастырь, мол, это не колхоз, а дело серьёзное, но монастырь монастырю рознь. Где-то и хуже колхоза… Ну да не мне судить. У них тут это «грех» называется – судить-то. Да, так тут, в этом Ерёмине, вообще не поймёшь, то ли монастырь это, то ли бомжатник какой. Ограды нет, корпусов с кельями нет, гаража с джипами нет, да и самих джипов, скажу я вам, ни одного! Срамота! Будто и не монастырь вовсе. А народ?! Ну тут я сейчас всё же от «греха» не удержусь.

– Батюшка, – подходит один мужичонка к этому, бородатому, в длинном чёрном платье. – Ромка опять напился.

– Напился? И что, на дойку не вышел?

– Доить вышел, хоть и за стенку держался. Но завтра с утра не встанет. На утреннюю дойку кого-то надо поставить.

– А Лёха с ним пил?

– Нет, Ромку Гена угостил, он пенсию получил.

– А! Ну пусть Лексей выйдет завтра с утра, подоит…

– А с Ромкой что?

– Ты к настоятелю сходи, спроси его.

– Я уже ходил. Говорил ему.

– А он что?

– Сказал, иди к благочинному, как он решит.

Вот! Даже покомандовать как следует не могут. Кивают друг на друга, переваливают ответственность. Нет бы, вышел из дома, стукнул палкой своей разукрашенной («посох» вроде бы называется) о земь, да рявкнул на всех, приструнил. Так нет, он вообще всегда без палки ходит. Как будто у него её и нет. Ещё и из своей конуры носа не показывает. И чего там можно делать целыми днями? Молится, – говорят. Ну, господа хорошие, молитва молитвой, но и о делах нельзя забывать! Этак можно всю жизнь промолиться, ничего не достичь. А жизнь-то и пройдёт!

Я вот как-то, когда ещё в городе у первых хозяев жил, ездил с ними в один монастырь! Ну, скажу я вам, это настоящий монастырь! Соборы белокаменные, купола золотые, звон малиновый, дорожки узорчатым камнем уложены (один слой камня уже был, так на него опять песок сыпали и новый камень поверх укладывали!), газоны – Гайд-парк «отдыхает» (это в городе Лондоне, ежели кто не знает; мы теперь тёзки с ним, хоть они там все и протестанты-англикане), цветы везде, клумбы фигуристые, деревья фруктовые, кустарники диковинные. Ну и настоятель под стать. Грудь в крестах, кресты в камнях («украшения» называются; мозги у меня, конечно, собачьи – хотя, замечу, не куриные – и, понимаю, не моё это собачье дело, но никак не могу взять в толк, как может быть Крест с украшениями?)… Про тачку настоятельскую я молчу. Кто умный, пусть сам догадается, а дуракам и знать не положено.

А тут… Ой смех один! Главный-то ихний, который без палки ходит, ну в такой конуре живёт, что… просто «грех» один. Сам за водой на колодец ходит, вороток крутит, прёт вёдра домой, расплескать боится. Видно сразу, экономный мужик. Ну и то хорошо. Дрова сам колет. Печку топит. Отсталый, конечно, элемент. Книги-то, видать, читает, потому как такие слова заворачивает, что язык не повернётся повторить. Но нет бы свои знания в дело пустить, лекцию какую где прочитать, или на диспуте атеистическом выступить, или, в конце концов, в Мировую сеть выйти и сказать там всем Слово истины, так нет! Сидит в своей конуре (ей Богу, даже домом не назовёшь), молится, видите ли…

Да, так тут гуляю как-то возле его этой конуры, но, честно, на неё никак не претендую. Просто гуляю. А тут его котяра выходит, рыжий с белыми пятнами, Львом зовут, Лёвой то есть, вроде как по-простому. Так этот, с позволения сказать, щенок… нет, это слишком – какого-то котишку собакой называть, пусть даже и щенком. Этот, значит, Лёва мне в морду лапой, типа того: вали отсюда, это моя территория и мой хозяин. Сдалась мне твоя территория, у меня своей хватает: вон, от Ерёмина до Поповки – бегай, не хочу, всё моя территория. Я, конечно, мог бы прихлопнуть этого наглеца, да хозяина его жалко, уж больно любит он своего постояльца. Целыми ночами, особенно когда март на дворе (а, скажу вам по секрету, у этой рыжей морды март ещё в декабре начался), этот философ-молитвенник форточку за ним закрывает. Как камердинер какой. А тот туда-сюда, туда-сюда… Если, конечно, на трое-четверо суток совсем вдруг не пропадёт. Одним словом, не стал я с наглецом связываться. Хоть кому-то это позором может показаться, но я же в монастыре живу! Значит, что? А значит это, что я должен смиряться. Это не грех никакой, а совсем наоборот.

Хм, недавно слышу… Мальчонка тут один, сосед – он из соседней Поповки, да и там жил по соседству с домом, где мы с Найдой ютились, – проходил через Ерёмино, увидел меня и спрашивает одного нашего, ерёминского:

– Как вашу собаку зовут?

– Лондон, – отвечает тот.

– Надо же, – удивился мальчонка, – как на нашего Гарика похож! Может, брат?..

Да, что удивляться. Жизнь в монастыре даром не проходит. Накладывает, так сказать, печать. Уже и свои не узнают.

А свои?

– Лондон, что застыл? – спрашивают. – Созерцаешь?

Ещё бы, – хочется ответить им, – с кем поведёшься… Но не отвечаю. Пусть их. Тем более они же без злобы. Так, прикалываются. А со мной действительно что-то случилось. Бывает, стою, смотрю по сторонам, а вид такой (слышал, как говорили), будто и не по сторонам смотрю, а куда-то внутрь себя. Может, в самом деле, с кем поведёшься? Уж и каша Ольгина меня не интересует, ни лапки куриные. Ну, так, иногда можно… хозяйку чтобы утешить. А то мучается, переживает, аппетит, мол, Бимушка потерял. Да ничего я не потерял! И вообще. Как весна, так меня никакой настоятель не удержит, ни благочинный. Эх, Найда, моя Найда! «А я иду к тебе навстречу, и я несу тебе цветы, как единственной на свете королеве красоты»!.. Это, конечно, радио так поёт. Я на такие глупости, как цветы, не способен. Ну а насчёт королевы умолчу. Потому как, когда весна, любая сучка королевой представляется. И как эти монаси весну переживают? У них это, кстати сказать, опять «грех» называется. А какой грех, господа хорошие? Это же естество! Природа, понимаете ли! А они (слышал): молись, проси… ну и так далее. Как будто Бог у них начальник райсовета: проси и даст тебе новую квартиру. Ну да Бог им судия!..

– …Повторение фонетического образа имени Христова, проникновение разума в глубину семемы Имени, постепенно само очищает сознание человека от всевозможных внешних образов, приводя его к трансцедентальному ипостасному имени Сына Божиего.

Это, как вы понимаете, лохматые-бородатые опять гуляют в Поповку. Им, конечно, весна – не весна (зимой-то всё по конурам своим сидят), им дай языками почесать… Я с ними, пробежки ради, тоже гуляю, Найду навещаю, но слушать такое!.. Уж простите великодушно. Слушайте сами, коль вам охота. А я, как услышу этакое, у меня мозги закипают, сразу к луже тянусь, попить-охолонуться. Я уж лучше по полям, по лугам побегаю, только бы крыша не поехала. Как она у них-то ещё на месте держится?!

Но бывает, к ним и нормальные люди приезжают. Вот пара на скромном таком автомобиле: не то Рено, не то Хрено (не расслышал)… Но люди хорошие. Во-первых, мне всегда что-нибудь вкусненькое привозят, например, косточку настоящую (не подберёзовиками же мне питаться), не пластмассовую, сахарную. Во-вторых, всегда погладят меня. В-третьих, мне всегда что-нибудь хорошее скажут. В-четвёртых… Да вообще тут у них в этом монастыре только с виду бомжатник (эта пара, кстати, врачи по совместительству – во-первых, прихожане, а во-вторых, врачи, лечат тут всех), а на самом деле… Хм, да! Тут какая-то тайна есть. Вроде всё как-то с любовью. Без нажима, без криков: равняйсь, смирна, шагом марш на послушание!.. Да, и послушания все выполняют. Послушают, послушают главного, а потом идут и делают всё по-своему. Шутка, конечно… Будто здесь не только всех этих небомжей главный любит, не только благочинный и другие начальники местного разлива их уважают, но и Кто-то повыше их. Да нет, не епископ! Что вам всякая чушь в голове лезет?! Это «помыслы» называется. А с помыслами бороться надо. Иначе к трансцедентальному ипостасному имени Сына Божиего не пробиться!.. Ой, что это такое я сказал?! Не грех ли?.. Так всё же Повыше берите, Повыше!.. Как у них это получается, ума не приложу. Но ведь действительно с кем поведёшься. Не стал бы я всю эту тягомотину здесь разводить, да вот не могу. Куда же теперь любовь девать. Ведь эта не то, что весной меня к Найде толкает. Это совсем другое. Совсем!

А крест, заметил я, вообще-то может быть обычный латунный. И украшения – никакие не камни драгоценные, а обыкновенные стекляшки. Это у нашего главного такой крест. Так что я всё-таки своими собачьими мозгами что-то недопонимаю. Смирения что ли не хватает?

Так к чему я всё это? Да к тому, что в монастыре жить очень хорошо! И уходить туда можно не из-за личных трагедий и неустроенности – негде жить, нечего поесть (душа не больше ли пищи?), а потому… ну я всё уже сказал, не буду повторяться. Скажу одно: здесь разрешение всех наших проблем. Меня даже к Найде по весне уже не тянет. А всего-то два года подвизаюсь.

Вот, люди добрые, господа хорошие, желаю и вам мирного духа, сытого желудка (это я от себя лично) и щенячьей радости (будьте, в самом деле, как щенки, ну или хотя бы как дети)!

Земно кланяюсь.

С любовью, Лондон!

Tags: 
Project: 
Год выпуска: 
2017
Выпуск: 
5