Гарий НЕМЧЕНКО. Далекий свет 1962-го года
К 60-летию «первого колышка» на Запсибе
1.
Могут спросить: причем тут 62-ой год? Если заглавный ориентир громадной, и впрямь великой, стройки был посреди чиста поля выставлен 27 мая 1957 года?
Попробую объяснить.
Дело в том, что эти пять лет, якобы канувшие для автора в небытие, были на Антоновской площадке самыми непростыми. Если хотите, чрезвычайными. По причине малых заработков и скудного, нищенского, считай, быта стройку отчаянно лихорадило. Одни приезжали, другие, часто на тех же попутных машинах, сваливали: проходной двор! Только местные, чалдоны, да самые стойкие из новопоселенцев поистине жертвенно, это вижу уже из нынешнего дня, дожидались лучших времен.
Тогда звучало как заклинание: «Вот начнется, ребята, разворот!»
В 1962-ом, наконец, он начался. И наступили горячие деньки небывалого до той поры на Антоновке жаркого труда. И кем только не оплеванные нынче «добровольцы» ощутили, наконец, свою артельную силу. И впервые оглянулись на себя: ай да мы!
Может, в ту пору он, уже безвозвратно, и вознесся над бесперебойно гудящей промбазой?! Над первыми, уже ожившими вспомогательными корпусами металлургического завода… Над его бесчисленными фундаментами и еще разверстыми котлованами?
Могучий царственный дух. Большого общего дела.
Не сомневаюсь, что они-то первыми его и почуяли: холодавшие-голодавшие в палатках. Вынесшие все тяготы первопроходческой доли.
А как его не ощутить было нам? Газетчикам, начинавшим на стройке пусть не с первых палаток 57-го года, но – с первого номера многотиражки «Металлургстрой». Вышедшего два года спустя. В июле 1959-го.
Сам я напросился в нее после того, как зимой 58-го, еще студентом, приехал в Новокузнецк на преддипломную практику. Мой «творческий диплом» составили потом очерки о Кузнецком комбинате и о Запсибе. А, знаете, какой тогда я к ним выбрал эпиграф?
Из Эммануила Казакевича. Еще не побывавшего на войне. Не написавшего свою знаменитую «Звезду». Зато уже повидавшего строительство Магнитки: «Жадными глотками пить кипучую жизнь новостроек…»
2.
Ко времени, о котором речь, я, конечно же, был на Антоновской площадке и старожил, и ветеран. И «подпольная кличка» была у меня уже общепризнанная: Старик.
Можно поэтому представить, с каким азартом я показывал стройку только что приехавшему к нам на работу своему факультетскому, двумя годами старше, товарищу. Заскучавшему в Москве талантливому поэту Сергею Дрофенко.
Накануне в редакции решили выпустить специальный номер, посвященный пятилетию с начала строительства. Крупным шрифтом напечатали обращение к «старичкам»-ветеранам. Первопалаточникам. Мол, заходите в редакцию! Несите документы и письма! Рассказывайте, как все начиналось, как жили!
А потом в клубе «Комсомолец» состоится праздничный вечер…
Энтузиазм это вызвало прямо-таки невероятный.
Майский солнечный день, когда мы с Сережей Дрофенко, где на попутках а где пешедралом, отправились собирать материал для специального выпуска нашего «боевого листка», очень хорошо помню до сих пор. Как нас повсюду встречали! Как охотно и чего только не рассказывали!
Дело вообще-то удивительное... Перелистывал теперь годовую подшивку нашего «Металлургстроя» за 1962-ой год, и всякая очередная страница непременно встречала меня такими искренними, такими щедрыми улыбками!.. Ну, с девчатами – дело ясное. «Лыбиться» им как бы самой матушкой-природой положено. Завлекают. Ладно бы улыбались только парни. Палец покажи – и заржет. А то ведь и не такие молодушки. И немалые, в возрасте, начальники. И заехавшие поглядеть «на зеленую молодежь» («молодежь», конечно же – с удареньем на первом слоге!) седоусые старики-ветераны времен легендарного «Кузнецкстроя»… И все, все тебе только и того, что с газетной страницы не подмигивают. Такое то было время? На стройке… Или – в стране?
Символом его, пожалуй, могло бы стать очаровательное семейное фото, которое мы тогда поставили в «юбилейном» номере внизу первой полосы. Длинный рядок счастливых физиономий: улыбающиеся молодые родители с двумя смеющимися малыми девчонками. И подпись внизу: «Ветеран Антоновской площадки, плотник управления «Гражданстрой» треста КЖС Константин Филиппович Комлев, его жена Мария Семеновна и их дочери Верочка и Надя. Семья Константина Филипповича начинала свою жизнь на Запсибе с палаток. Девочки вместе со взрослыми переносили все тяготы первых дней стройки. С тех пор прошло пять лет. Сейчас Надя – ученица четвертого класса. Верочка перешла во второй. Растет поселок. Подрастают его будущие хозяева…»
Надя и Верочка. Запомним?..
Надежда. И – Вера.
«Будущие хозяева…»
И о каких только еще «хозяевах», настоящих и будущих, не рассказывал тот наш праздничный номер, подготовленный вдвоем с Сережей Дрофенко!
Открывала его фотография богатыря с открытым лицом, поставил ее, кроме прочего, из чувства застарелой неловкости перед ним…
Перед этим, три года назад наш первый редактор, Раиса Семеновна Гуревич, которая больше всего тем и занималась, что правила моих «парней и девчат» на «юношей и девушек», подсунула мне листочек с именем-фамилией: Владимир Перышкин. «Распишите, Гарри, – велела, – этого хулигана! Нарушает…»
«Стариком» я тогда еще не был, о стройке знал мало. И – «расписал». Долго ли?
И чуть не схлопотал потом по шее. Это у нас тогда было еще быстрей.
Зато теперь под снимком был коротенький монолог первого парторга стройки, всеми уважаемого механика Михаила Алексеевича Ефименко, тоже первопроходца: «Перышкин? Нет, он настоящий строитель. И он, кажется, самый первый – из тех, кто еще остался на Антоновской площадке. Парень он, конечно, с характером, это факт. Захочет – черта сломит, а шлея, как говорится, попадет – ни с места…
Когда бурили первую скважину – ту, что сейчас за хлебозаводом, он по три смены от дизеля не отходил. Крепкий парень. Он же рязанский! Еще за год до начала стройки в Новокузнецк приехал. Как Лида Фаткина. А потом – сразу сюда.
Всякое случалось. На то она и молодость, как говорится. Но парень он настоящий, Володька Перышкин».
Только пониже портрета, пониже посвященных ветеранам привычных в ту пору слов о том, как «теплом своего сердца отогревали суровую сибирскую землю» – торжественная передовая статья: « И нынче – в первых рядах».
На развороте второй и третьей газетных страниц крупно набрана «шапка»: «ТАК МЫ ЖИЛИ В 57-ом»
Не столь короткий столбец под заголовком: «Самые первые»… милые мои! Парни и девчата… Братцы!
Люблю и помню. И всех бы перечислил. Всех-всех.
Может быть, в преддверии этой дорогой душе даты – уже 60 нашему «первому колышку»! – стоило бы сделать перепечатку того, самого первого, «юбилейного» номера из далекого теперь от нас1962-го года ?.. На тихую радость тем, кто еще жив. На долгую и благодарную память их детям и внукам.
Я же пока пойду путем выбора, которым ведет меня кубанско-сибирская моя интуиция.
Неужели потому-то и начну со своих северокавказских земляков, братьев Юдиных. Ивана и Александра?.. Водителей. Куда раньше меня на стройку приехавших. Правда, и домой потом, в теплые края, отбывших куда раньше меня, эх…
Так вот, рядом с фотографией младшего, Александра, коротенький текст: «Работал тогда, в пятьдесят седьмом, на коробочке. Называли ее «Краснознаменной». Почему так? Сейчас расскажу. Летом все вроде ничего было. Поджидаю я в городе, около музея, рабочих, и мы едем. Час от силы, и на Антоновской. А осенью? А зимой? В буран особенно. Подъезжаем к крепости, что у Старокузнецка. А там уже бульдозер ждет. Абрам Михайлович Нухман, начальник управления, пересаживается в кабину бульдозера. Он впереди, мы – за ним.
Застрянет машина и – ни с места. Все из кузова выбираются толкать. Нухман суетится тут же, подбадривает. Уши на шапке всегда кверху подняты – вот, мол, никакого мороза и нет! Обморозил он уши как-то однажды, да здорово обморозил. Зато мы себя веселей чувствовали – какой, мол, в самом деле, мороз?!
Нет, мне всегда нравилась Антоновская площадка!»
Или неправ я? И начинать надо было с отцов-бригадиров, с кондовых сибиряков, которые потом на плечах своих и вынесли стройку? С двух Василиев – Бичурова и Шерстнева. С Виктора Бурмакина. С Ивана Матюшина… Господи! Как сейчас вас всех, мои дорогие, вижу.
А то начать бы с самого первого жителя палаточного городка Валентина Лифенцева. Который показывал нам с Сергеем тогда свой паспорт… С уникальным штампом: «Новокузнецк. Антоновская площадка. Палаточный городок. Палатка №…»
Бродил, рассказывал тогда, по палаткам один-одинешенек, и никак не мог решить, какое место занять – все твои, занимай любое!
Через месяц, когда стали палатки наполняться, стал первым комсоргом: как же, старожил!.. Его потом сменила горьковчанка Рая Барышева. Вот, и она тут, на странице: рассказывает, как заскучавшие по домашней еде парни однажды попросили девчат испечь пирожки. Как уплетали их. Как потом без рублишка в кармане на тощий столовский обед заглядывали в палатку: ничего, мол, там не осталось?
Это тема отдельная, конечно, еда. Хлеб насущный.
Зимой буханки резали еще в городе, потому что в дороге замерзнет – никакой тебе нож потом не возьмет. В большой паводок на Томи, отрезавший Антоновку от «большой земли», сухари и консервы обитателям палаточного городка сбрасывали с вертолета…
Но не хлебом единым, известное дело, жив человек. Горьковчанка Женя Игнатьева, штукатур из СУ-5 «Кузнецкметаллургстроя», рассказала о дневнике своей землячки Зины Уголковой: «Вчера ходили в тайгу. Там на нас напали медведи. Было много жертв…» «Вчера справляли день рождения. Случилась очень большая драка. Было много жертв…»
Чего только не напишешь, если в «библиотеке» – простынкой отделенном уголке палатки – пока ни единой книжки, а всего-то две годовые подшивки журналов: «Китай» и «Болгария»… Если кино раз в неделю в сыром подвале будущего, еще без стен, дома. И то: если в очередной раз не устроит замыкания работающий рядом на кране Венька Кузмин, которого однажды жестоко оскорбил бесчувственный киномеханик. Не пустил без билета. Если танцы – под свет фар бульдозера: когда, опять же, расщедрится и позволит «сажать аккумулятор» всемогущий Володя Перышкин. Но…
3.
Но уже научилось сжиматься, когда надо, в крепкий кулак еще недавно разрозненное, кого только не вобравшее в себя людское сообщество.
Один за другим на Антоновскую площадку прибыло несколько эшелонов «дембелей». Из ГДР, куда всегда отбирали лучших. Из гвардейских частей, расположенных в Союзе. И даже из кремлевской охраны.
Ушла проблема женихов, настал дефицит невест. Нынче одна Маяковая гора, переименованная тогда в сопку Любви, помнит сотни и тысячи деликатных, а то не совсем, подробностей тех далеких вечеров и рассветов.
Но силушку богатырскую все равно девать было некуда.
«Солдаты» навели порядок на танцплощадке и в Доме культуры, после крупного разговора отправив сперва в больничку, а после домой, на Кавказ, нескольких совсем обнаглевших сверстников.
В основном они потом, «дембели», отводили душу и возле разграбленного отдела милиции: то была, конечно, трагедия. Непозволительное упущение местных «силовиков», еще не полностью осознавших, что привычная тогда для Кузбасса «зона» и только что возникшая ударная комсомольская стройка – вещи все-таки разные.
Человек я, как говорится, ангажированный. Испытывающий не только острую ностальгию по Кузне «моего» времени. Бывает, – прямо-таки черную тоску. Во время очередного приступа которой чего только в голову не придет. В том числе и такая вот упрямая мысль: может, от Кузнецкой земли, как продолжения всемогущего Алтая, исходит копившийся веками и во все времена потом подпитывающий насельников упрямый дух справедливости?.. Многое, в этом случае, объясняющий. В том числе скоропалительные шахтерские забастовки, подогретые умниками, приехавшими из Белокаменной разбираться, почему тут, в Сибири, каменный уголь черен.
Выстраиваешь, случается, в единый протестный ряд грешное с праведным, и объяснимой становится не только какая-нибудь жестокая, заставившая город вздрогнуть, криминальная разборка, но и жертвенное проявление высокого духа. И гибель в «лихие девяностые» непримиримого батюшки Александра Пивоварова, подобно протопопу Аввакуму сгоревшего заживо. И уже сегодняшний протест двух священников, отца Валерия и отца Виктора, против братания с еретиками-католиками…
Ну, такой вот наш «Город-сад». Ну, такой…
Я и тогда, еще вчерашний студент, с чувством невольной вины сидел в зале «Комсомольца», где шел показательный процесс над погромщиками милиции… И как сегодня вижу одну из последующих, связанных с этим, картин.
Пройдет несколько лет, и в мчащемся на юг новокузнецком поезде, по пути в вагон-ресторан, увижу рослого молодого мужчину с мальчонкой на руках. Невольно вырвется: «Леша?!»
Один из сотни первыми приехавших на стройку «кремлевских» добровольцев, о которых я написал, конечно же, восторженную статью… И в «местах заключения», видать, был из лучших. Потому и вышел досрочно.
«Ты, земляк?!»
Но он прижмет к себе мальчика и шагнет в купе. Резко задвинет дверь и щелкнет изнутри замком: хватит высоких слов. Уже читали и слышали…
4.
Только потом я уже понял и оценил, как мои оставшиеся в Москве ровесники, в том числе и будущие разрушители Союза, стояли в «оттепельные» 60-ые в очереди за «квотой» на прием в «ряды». В очереди, такой же длинной и беспокойной, как за бутылкой в годы правления «Минерального» секретаря ЦК Горбачева.
Тут было иначе.
Впервые избранным секретарем парткома на стройке был громогласный и как будто надутый ответственностью «кээмковский» выдвиженец. Может быть, из-за моего в ту пору неординарного имени он числил меня чуть ли не шпионом, рассказывали после – английским. И при всякой возможности прилюдно воспитывал.
Пришедший ему на смену Иван Григорьевич Белый, работавший до этого в Горной Шории, был по сравнению с предшественником прямо-таки неприлично прост и малоприметен. Но дело свое, как всем сразу стало понятно, знал. Взаимопонимание с редакцией, еще при общем нашем наставнике и учителе Геннадии Емельянове, установилось у него практически полное.
Однажды в очередной раз зашел к нам в редакцию, присел за стол и, с любопытством глядя на меня, спросил как бы всех сразу: «Я вот думаю: и почему меня наш ответственный секретарь не уважает?»
Конечно же, я чуть не закричал: «Это я-то?! Почему вы так, Иван Григорьич, решили?»
«Да потому что о рекомендации в партию не только не попросишь – даже не заикнешься!» - был ответ.
И я прямо-таки радостно забился на парткомовском крючке: «И вы бы мне дали?!»
«Бумага тут есть чистая? – спросил он уже ворчливо. – Или всю исписали?»
И тут же написал рекомендацию…
Пройдет время, и он станет одним из главных героев моего итогового романа об Антоновской площадке – «Тихая музыка победы». После двух предыдущих – «Здравствуй, Галочкин!» и «Пашка, моя милиция» – завершившего трилогию об ударной сибирской стройке.
Но наступило переломное время. Не исключено, что прочувствовать их все три и больше остальных оценить мог человек, на своей шкуре, как говорится, испытавший эту трагедию: знание обстановки в народной гуще, «в низах», и невозможность донести свое печальное знание до жирующих руководящих «верхов».
Просто не могу не припомнить… Как на похоронах директора ликеро-водочного завода, общего любимца Ивана Неешьхлебова, на Соколухе, ко мне подошел тогдашний «генеральный» НКАЗа Виктор Терентьев, бывший парторг алюминщиков, и дружески укорил: мол, почему ты не включил в собрание сочинений три своих первых новокузнецких романа?! Неправильно!
Сказал ему: спасибо, что Айзатулов со Смоляниновым дали денег хотя бы на эти четыре тома!
«Если дело лишь в этом, считай, что вопрос решен! – сказал Терентьев категорически. И приказал. – Найди меня завтра в это же время!»
«Будешь у себя?» – попробовал уточнить.
Ответ был: «Нет, в послеинфарктном отделении горбольницы! Я сейчас там…»
Неужели бы я пошел туда?..
Светлая вам всем память, державные заботники!
Вместе с вами и отечественная литература перенесла трагические горести и тревоги. Хорошо еще, что все-таки осталась жива.
5.
А тогда… хотел было сказать, что тогда мы с Иваном Григорьевичем приняли общие правила игры.
Но то была не игра. Была наполненная суровым содержанием реальная жизнь.
«Засучи рукава, ТЭЦстрой!» – называется одна из его статей в «Металлургстрое» 1962-го года. Работать тогда уже умели. Но как все вместе хотели и обустроить быт, и привнести в него хоть какие-то неофициальные радости!
Заметка в номере за 21 июля 1962-го года: «Встретимся у Березки». Кому-то она ничего особенного не расскажет, но наши «старички» наверняка вспомнят, сколько перед этим было сломано копий: как назвать первый на стройке кинотеатр?
Не только в городе – по всей стране: «Коммунар». «Октябрь». «Родина». Примерно так хотели сперва назвать «кино» и у нас. Спасибо, поддержал Белый: мол, все веселей. «Березка»!.. А чтобы название оправдать, посадим-ка вокруг березовый парк.
К этому времени уже заявили о себе наши, запсибовские спортсмены: пройдет несколько лет, и в адыгейском Майкопе, который славился тогда своей школой самбо, я буду наперекор залу громко подбадривать «сборную» из Новокузнецка, которую привезет туда Толя Борисов, сам классный борец.
В расцвете будет и самодеятельность: издалека слышу и бас Феди Деминева, на спор перекрикивающего ревущий «маз», и баритон Сережи Ковязина, и ангельский голосок Полины Глебовой – недаром зазвучал потом в женском монастыре…
Как раз в этом году на Антоновской площадке «родился» и коллектив «Откровенные ребята»… Их увели потом у нас из-под носа, что называется. Большому, мол, кораблю – большое плавание. Частушечники, уже ставшие знаменитыми, переехали поближе к Москве и приняли новое имя: «Ярославские ребята». Вошли, считай, в «хрестоматию» русского фольклора!
Но как-то на одном из шумных певческих собраний в Москве, где выступления артистов перемежались научными изысканиями, ваш покорный слуга не выдержал – вскочил и закричал с места.
Они, мол, не дадут мне соврать, «ребята», что начинали на Запсибе и что первые частушки писал для них наш «Металлургстрой»… Может, порой бесхитростные. Помните?.. «Я теперь свою ошибку/ откровенно сознаю./ Оттого хожу без денег,/что бутылки не сдаю!/ А припев?.. «Думашь, это ли не горе?/Думашь, это не печаль?/
Точно не знаю, как они тогда, но сам слезу уронил…
Горючую запсибовскую слезу.
6.
Вот заметка из апрельского номера: «Запсиб» вышел на экран».
«В прошлом году на Антоновской площадке побывали выпускники Московского института кинематографии режиссер Вадим Виноградов и оператор Никита Хубов. Они отсняли документальный фильм о нашей стройке. Недавно нам сообщили, что этот фильм прошел по Московскому телевидению. Скоро он должен выйти на экраны Кузбасса».
Никита Хубов снял потом, если не ошибаюсь, «Эскадрон гусар летучих» и несколько других довольно известных фильмов. Нормальный ход, как говорится. Для оператора, защитившего диплом по теме «Великая стройка коммунизма».
Но что касается режиссера…
Несколько лет назад, когда я в очередной раз работал в Майкопе, из Подмосковья позвонил младший сын и буднично сказал: «Тебе привет от Вадима Петровича Виноградова, па. От кинорежиссера…»
Естественно, удивился: откуда, мол, его знаешь?
«Вот также и он, – взялся рассказывать сын – Был у нас в гостях. С батюшками, которые зовут православную общину создавать. Дети притащили ему альбом, он открыл, увидал вашу с мамой фотографию и спрашивает: откуда ты их знаешь, Георгий?.. Это мои папа и мама, отвечаю. Ну, он подписал вам пасхальную открыточку. И оставил три видеокассеты со своими фильмами…»
«И как они называются?»
«Вот первый: «Гефсимания Царя-мученика»… Вот другой.»
Все три фильма – о гибели российской Империи. И какие фильмы!
Уже потом довелось узнать, что Виноградова отметил вниманием глава Зарубежной церкви митрополит Виталий, беседы с которым органично вошли в документальную ткань киноповествования…
Конечно, это надо смотреть. Но, поверьте, что нынешние, снятые к столетию российской трагедии, ленты – либо детский лепет, либо злое замалчивание горькой правды. По сравнению с фильмами Виноградова. Раскрывающими истинные причины революций 1917 года. Объясняющими уже случившиеся ее почти апокалиптические последствия. И – предупреждающие о возможных грядущих.
Но не фильмы, как это не покажется странным, меня потрясли. В определенном смысле они – лишь подтверждение догадок верного Отечеству сердца.
Удивила меня и озарила душу пасхальная открытка Вадима. Вот ее полный текст: «Моим дорогим запсибовским друзьям Гарику и Ларисе с любовью. Сии фильмы являются, всего лишь, продолжением того дела, которое по милости Божией было начато с Вашей помощью на Запсибе. 21.10. 2005 г.»
Как вам?!
Ведь это – о самом главном. О непрерывности нашей истории.
А мы все ищем «Национальную идею».
Создавать надо! А не рушить. Не распихивать по карманам. И – вся недолга.
7.
Конечно же, большая сибирская стройка была тем истоком, испив из которого, человек на долгие годы подзаряжался общей энергией. Артельной… Помните? «Жадными горстями пить кипучую жизнь…»
Неужели ведут нас «проблесковые огни», которые попервах кажутся почти призрачными? И лишь потом, поразмыслив уже в зрелые, осенние годы, начинаешь осознавать божественную их силу. От самого тебя как бы даже и не зависящую.
«Не нам, не нам, но имени Твоему?» О чем как раз идет речь в фильмах Вадима Виноградова.
Кому это хочется оспорить – да пожалуйста!
Но я-то вижу своих давних товарищей, своих соратников старше и помоложе, которых ведут по жизни эти огни – теперь они сделались частичкой зримых сполохов от жаркой работы в горячих цехах всегда нашего Запсиба, подчеркиваю это – в с е г д а.
Для нынешних владельцев комбината он – иной. Но мы ведь не о них. Мы – о нас.
В апрельском номере «Металлургстроя» напечатан мой очерк «Комиссар». О Викторе Клинове. Бывший комсорг бригады бетонщиков, целиком состоявшей тогда, кроме опытного «бугра» Василия Киселева, из «дембелей», к этому времени он стал секретарем комитета комсомола стройки… поддаться?
Искушению продолжить витину биографию отрывком из своего недавнего романа «Бригадир»? Документального.
Вот он: «Через четыре десятка лет, давно поменяв траншеи с опалубкой на коридоры власти, он выходил, чтобы повидаться со мной, из Спасских ворот, и, так и оставаясь к Кремлю спиной, уже далеко, почти у Лобного места, негромко говорил:
- Не буду поворачиваться, а то могут по губам, о чем мы тут… Ты тоже шашку не вынимай: береженого Бог бережет, сам знаешь. Спасибо тебе за книги. Не только читаю, душой – с тобой. И не ругай нас, чиновников. Поверь: не все предатели. Сколько работников! Тут такой бардак, какого мы и на стройке не видали. Если бы не мы, комсомольские работники, прошедшие жестокую сибирскую школу, тут бы давно все развалилось. Хоть какой-то относительный порядок пока на наших плечах и держится. И надежду тебе хочу… нужна тебе? Или без нее обойдешься?.. Я ведь под Путиным, я знаю: умный, глубокий, ироничный. Не рубит сплеча. Все делает не спеша. Не помнит зла. Ценит дружбу… но разве мы ее не ценим, Гарюша?
Кто-то скажет: нашли себе место для встречи! Нельзя было дома – за столом? Так получилось. Куда-то я снова уезжал, что-то, как всегда, делал в последние минуты, а Витя один из тех, чьим мнением о писаниях своих всегда дорожил, – надо было, шли «лихие девяностые» идти, на «конспиративную» явку под Спасской башней. Ну, что делать?»
Вот и «Комисар», давно Виктор Иванович, чешет сейчас затылок с тем же вопросом. Выбранный москвичами, бывшими запсибовцами, председателем оргкомитета по встрече шестидесятилетия этого самого «первого колышка», размышляет теперь: надеяться до конца, что все-таки позовут в Новокузнецк? Или на это не расчитывать?
Собирать, кто из «старичков» еще остался, в Москве. А их там попросить, чтоб хоть черемшички, колбишки нашей, прислали к праздничному столу. В шорских горах к концу мая еще мал-мало останется…
8.
Один подмосковный любитель «искать вчерашний день» уже, правда, твердо определился. Заранее, чтобы все-таки подешевле, взял билет на новокузнецкий рейс. На 19 мая.
Сколько пролетело годков, а он никак не может взять в толк, почему тогда смолкли затворы фотоаппаратов и перестали стрекотать кинокамеры… Когда он стал говорить речь на митинге в честь вывоза первого куба земли из котлована под первую, опять же, домну?
Дали слово бригадиру «мазистов» – ну, так слушайте!.. Не зря ведь бригада – коммунистическая! Пустого слова не скажет.
Он и давай. Нам, говорит, на это дело отвели три недели. Грунт вывезти. А мы с ребятами посоветовались: вывезем и за девятнадцать дней. Но что для этого надо?.. Надо, чтобы за рычаги экскаватора сел не Иванов, хоть он передовик, человек известный. Потому что экскаватор работает на пневматике, а Иванов к ней не привык, у него до этого был с гидравликой. Надо, чтобы поручили Старкову, он хорошо пневматику знает, Афанасий…
Тут-то у корреспондентов руки и опустились.
«Старички»-водители корили его потом: ну, дал ты, Василь, – как будто первый раз замужем!.. Что тебе надо было сказать? Спасибо родной коммунистической партии и лично Никите Сергеевичу Хрущеву. Что именно нашей бригаде доверили это почетное право… а ты не в ту степь забурился! Только расстроил Иванова. Недаром же и землю рассыпал, и дал тебе ковшом по кабинке, хорошо, что смял только угол…
Молодо-зелено!
И только одна «Советская Россия» – на весь громадный Союз! – напечатала снимок бригадира комбригады «мазистов» Василия Пелипенко. Ребята потом затаскали газетку. Все удивлялись и радовались: вот молодец – одна не побоялась сказать, как было!
Поскольку Витя Клинов и мне теперь, при себе, дал в Москве непыльную должностенку – народ обзванивать, говорю Василию Демьяновичу, общаемся с ним частенько: что же, мол! Остается тебе только завидовать. Есть кому встретить? Есть у кого остановиться?
А он: обижаешь!.. Там же земляк на земляке. Забыл, сколько я тебе про нашу Антоновскую автобазу рассказывал?.. В ней тогда чуть не все хохлы собрались. Когда меня, наконец, оторвали от баранки, уговорили секретарем парторганизации, приходит новенький. На учет стать. Парень веселый, прямо с порога: во второй колонне буду семьдесят третьим!.. Каким семьдесят третьим?.. А там, говорит, ребята сказали, семьдесят два хохла уже есть, теперь на одного будет больше. И ржет. А там, и правда, половина колонны – с Украины. Но я ему строго так: ты куда пришел?.. В парторганизацию. И на учете тут стоят не хохлы, а коммунисты… Ха-роший оказался водитель. Армия тогда таких готовила хлопцев!
Как и самого Пелипенко.
Антоновская площадка не только «оторвала его от баранки». Заставила закончить десять классов, а после – Высшую партийную школу. «Перестройку» он встретил председателем Комиссии партконтроля при Новокузнецком горкоме. И можно ему поверить, когда теперь размышляет: потому-то и похитили первым делом содержание его сейфа, что некоторые из бумаг определенно могли самых ярых демократов, «борцов за правду», скомпрометировать…
Не однажды принимался я Василь Демьяныча уговаривать: напиши воспоминания!
Делал это, не исключено, из ощущения невольной вины: бесстыдно мало написал и о нем самом, о Пелипенко. И о других братьях-украинцах, к которым тоже имею чуть ли не прямое отношение: отец – потомок черниговских казаков, предки мамы – из запорожских.
Не буду пытаться восстановить свой «хохлацкий» номер и задним числом тоже «стать на учет» к старому дружку Василию Демьяновичу, у которого в свое время не одну пружину на сиденье сломал, пока рядом с ним ездил…. Но то, что значительная часть, если не добрая половина, самых беззаветных и самых дотошных работников нашей Антоновской площадки была украинцами – факт, не требующий особого доказательства.
Достаточно вспомнить старых друзей-товарищей…
9.
Ох, уж – это чувство вины!.. Кто-то может и не понять, что оно значит, но для меня в марте-апреле всякий раз начинается своего рода «весеннее обострение». Вызывает его, кроме прочего, и запах сломленных (для «таежного» чайка!) веток рано просыпающейся после зимней спячки черной смородины, и вид пробившейся сквозь остатки лежалого снега, а то и сквозь уже прозрачный ледок, первой черемши. Завезенной в Подмосковье из далеких, но близких сердцу Кузнецких мест…
Из страны моей молодости. Как мы звали ее тогда: «страна Сибирия»!
Может быть, заодно это прилив надежды на прибавление сил? И физических, и душевных. Так необходимых нынче, когда с болью осознаешь, что плоды самоотверженного труда уже нескольких послевоенных поколений еще при жизни их предаются забвению… А что будет после?
Первого начальника стройки, Нухмана, мы уже поминали. На той же странице «юбилейного» номера «Металлургстроя» за 1962-ой год напечатан, даже без малого сопроводительного текста, портрет первого милиционера Антоновской площадки. Какой тут, и правда, текст, если Павла Луценко, Пашку, знала тогда каждая собака в поселке. У черкесов, среди которых долго пришлось прожить, присловье на этот счет звучит деликатней: пройдет по аулу, ни одна собака не залает.
Конфликт Луценко и Нухмана, когда доблестный «блюститель порядка» на десять суток упек принародно разбушевавшегося (или не было, отчего?!) начальника, и кое-кто, несмотря на тяжесть пути, ездил потом в город смотреть, как «народный любимец» скалывает лед с трамвайных путей – так вот, этот конфликт вошел потом в сюжет моего романа «Пашка, моя милиция». Именно под таким названием в том же 1962-ом, в «Металлургстрое» был опубликован первый отрывок из будущей книги, в ту пору только задуманной…
Но одно дело – слушать рассказы о его приключениях из уст «главного героя». Не успеешь спросить: «А могло произойти то-то и то-то?» Как Пашка уже с готовностью подтверждает: «А как же – именно это и случилось!»
Потому-то и говорю всегда, и пишу, что главным консультантом романа был, конечно же, тогдашний начальник милиции. Срочно назначенный сразу после разгрома Заводского отдела старший лейтенант Иван Шилов.
В этом и закавыка!..
С полгода назад он подписал мне артельный литературный труд своих старых сослуживцев, давних соратников по службе и близких товарищей. Вручая довольно объемистую книгу, протянул руку, и меня прямо-таки пронзило это острое ощущение своего несоответствия давно «приклеенному» в Новокузнецке: мол, «летописец Запсиба».
Книга называлась «Генерал Иван Шилов».
И «торжественно вручал» ее в своем кабинете в Москве, «в Газетном переулке», он сам. Если официально, председатель Российского совета ветеранов органов внутренних дел и внутренних войск. Помощник Министра. Член коллегии МВД России. Генерал-полковник.
- Стыжусь, Иван Федорович! – сказал ему. – Что не я написал эту книгу…
Как бы прощая меня, он с пониманием произнес:
- Да тут одному и не под силу. Я даже не знал, что они это готовят…
Когда прочитал потом все от корки до корки, подумал иное: под силу ли одному – такая судьба? С приключениями и поворотами, которых хватило бы по крайней мере на пятерых. Как посчастливилось все пережить и выдержать?
Отец его, пехотинец, участвовал в знаменитом параде на Красной площади 7 ноября 1941-го и оттуда, как многие тогда, сразу ушел на передовую. В Подмосковье был тяжело ранен. Дома, в Кузбассе, война призвала его уже во внутренние войска. Но эти вехи отцовского пути – парад и сражение – не единожды грозным эхом отозвались потом в судьбе сына.
После Калининградского училища МВД, как отличник, направлен не куда-либо: в другой конец страны, на Дальний Восток. В Совгавань. В печально знаменитый по уголовному фольклору и лагерным песням «тот Ванинский порт». Где после смерти Сталина и амнистии вслед за ней зашкаливало преступность.
Далее, как говорится – «везде». Рабочий беспокойный Кузбасс и его «горячая точка» – Антоновская площадка. Работа в Кемерово, удостоенная внимательного любопытства московского руководства. Полковник Шилов – инспектор МВД СССР. И снова испытание Дальним Востоком. На этот раз в роли начальника областной милиции. Возвращение из Владивостока уже в чине генерала. Которому будет поручено «разгребать» подзапущенные тогда дела в Москве и области.
Даст ли Бог написать о нем пространнее и подробней? Потому не удержусь от крошечной сегодняшней вставки.
С подачи Ивана Федоровича творческий интерес привел меня тогда в недра областной милиции. Где вдруг услышал негромко сказанное о себе: мол, писатель – от «Барина».
Я чуть не закричал: «Это он-то – барин? Иван Федорович?!»
На что получил спокойный и рассудительный ответ, прямо-таки перевернувший кое-что из былых моих представлений о прошлом Отечества: «А кто же?.. Не то что не крикнет – голоса никогда не повысит. Во всем разберется. Видит, что чего-то не знаешь – непременно научит. Всегда заступится и поддержит… кто ж, как не Барин?»
Помню, у меня чуть слезы не выступили: побольше бы нам именно таких «бар»!.. Вспоминаю и нынче: где бы мы сейчас были, как говорится?! С такими «барами»…
К этому времени среди коллег за ним уже твердо закрепилась слава одного из самых умелых «сыскарей». Назначение начальником Главного управления следственно-розыскного управления МВД Союза лишний раз подтвердило, что высокое начальство тоже кое-что понимает…
Однако не всегда. Не везде. Как раз на этот период приходится строчка из «Генерала Ивана Шилова»: «Он отстоял сложившуюся систему работы от необоснованного насаждения подходов, применяемых в работе КГБ». Наверное, это было непросто? Это отстаивать.
Очередная служебная ступенька – не пропустил ни одной! – первый заместитель министра… Но тут-то оно вскоре и началось. Грозное время, когда о жестоких событиях прошлого можно было подумать: «детский крик на лужайке». Настоящими «горячими точками» стали Карабах и Сумгаит. Таджикистан и Киргизия.
Армия не вмешивалась. Всю тяжесть и всю ответственность взяли на себя милиция и внутренние войска. Персонально – он, Шилов. Несколько его слов о тех годах, которые были потом приведены мною в «Лаве». В специальном, «новокузнецком» выпуске «Роман-газеты»: «Заточки из арматуры летят, железные прутья, а солдатики наши с прозрачными щитами стоят, из плекса… Щит рассыпался, стоит без него. Кровь по лицу, а он стоит…»
Невольно подумаешь: какая «лава» страшней? Черная угольная? Или – красная от крови людская?
А впереди был новый тектонический сдвиг: ГКЧП. В книге, подготовленной сослуживцами, есть и такой горький момент. Полковник из службы собственной безопасности МВД ведет Шилова на допрос, и коллеги предупреждают вслед: мол, не забывай, кого конвоируешь! Не усердствуй…
И еще одна деталь, заставляющая о многом задуматься… Горбачев, сдавший тогда все, что можно и что нельзя, в тот раз твердо произнес: «Шилова вам не отдам! Он – не политик. Он – профессионал!»
10.
Ну, с людьми известными, скажут – дело ясное: на виду или на слуху. А как с полузабытыми нынче, почти безымянными первостроителями, о которых мало кто теперь помнит?..
В 1961-ом году в Кемеровском издательстве вышла наша общая с Геннадием Емельяновым книжка очерков: «Когда друзья рядом». Был в ней и такой, опубликованный прежде в «Комсомольской правде»: «Ты вернёшься, Светка?..» О каменщице Светлане Горовой, недавней школьнице, приехавшей на Антоновскую площадку в 1958 году, с первой партией добровольцев-москвичей. Успевшей пожить в палаточном городке. И уехавшей через полтора года обратно в Москву: поступать в институт.
Конечно же, она не вернулась. Но всегда помнила о стройке, «как о первой любви». Стихи писала еще тогда, в Москве начала потихоньку печататься, стала членом Союза писателей: коллега. По поручению нашего «Комиссара» связался с ней, попросил помочь с розыском бывших «московских сибиряков». И через пару недель она позвонила чуть не в слезах: легендарного «мазиста» Вали Бабера уже нет. Недавно умер их с Машей сын, и Маша никак не придет в себя… тоже всегда помнила стройку!
Работала администратором гостиницы «Спутник» на Ленинском проспекте, и сколько раз ей звонил: просил помочь кому-нибудь, приехавшему в Москву с Антоновки. С Запсиба. Вообще – из Новокузнецка.
Кто ей-то нынче поможет? Убитой горем Марии Бабер. И – чем, чем?!
А Светлана продолжала по телефону неумолимый свой мортиролог. Наш…
И правда: ну, хоть проси Ивана Федоровича помочь с розыском Гены Прянишникова, когда-то писавшего в наш «Металлургстрой» о «голубых городах». Вместо железобетонных – серых. Может быть, жив-здоров?.. Или – Сережи Вечтомова, тоже москвича, мечтавшего стать дипломатом: потому-то и поехал в Сибирь. Сперва – поглубже понять Родину. А где наш «парень-удача» Игорь Ковалюнас? Где…
«Нас было много на челне./ Иные парус напрягали…» Помните?
Это стихотворение Пушкина «Арион». И, поверьте мне: Александр Сергеевич, ну будто сам именно в этом месте не очень веселого повествования перекинул этот мостик. Из дня сегодняшнего – в вечность.
11.
В 1999 году старые московские друзья, тоже навсегда сибиряки (а бывших, если в свое время к Сибири накрепко примерз, не бывает), уговорили меня «броситься на амбразуру». На выборах в Государственную Думу закрыть собой в Кузбассе одномандатный округ не слишком, прямо сказать, влиятельной партии. Но в этом ли дело?
В Думу не собирался. А вот старыми тропами пройти по «местам боевой славы» – ну, кто откажется?!
И я «бросился»… И тут же «пал смертью храбрых» не только для Губернатора, не ожидавшего такой несанкционированной, несогласованной прыти. Но и для центральных изданий, которым он в трудный час помогает выжить.
Но нашла меня награда, нашла.
Перед собранием избирателей в Мысках, возле дворца культуры ГРЭС появился скромно одетый человек примерно моих лет. Несколько минут прислушивался к спору окруживших меня пожилых женщин, потом протиснулся, протянул книжку в мягкой обложке. Пожал руку. Поправил шляпу, исчез за углом.
Книгу рассмотрел я только в гостинице: «Я вас любил» Геннадия Неунывахина. С подзаголовком на титульном листе: «Любовь и женщины в жизни и творчестве А.С. Пушкина». Ну, ясненько, подумал. Опять вокруг да около «Донжуанского списка»?.. Сколько можно!.. А еще на стройке работал, следовало из автографа. Делом, выходит, занимался. И даже к нам в редакцию, в «Металлургстрой» забегал. Так и пишет… Как же мы его на истинный-то путь не направили, ай-яй!
В Москве сперва исчезла в книжных моих завалах, но после, когда в электричке проезжал мимо Пушкинского «сельца Захарово», припомнил о ней и устыдился: ведь бывший запсибовец издал! Свой брат…
… почему не остановил его тогда, не крикнул вслед: погоди-ка! Сколько в ней было деликатности, в Новокузнецке изданной книжечке. Сколько нерастраченной нежности. Сколько глубины и ума!.. Только тут рассмотрел мелко набранный эпиграф из наследия Гейченко, бывшего директора Пушкинского музея в Михайловском: «Пушкин всегда открытие и всегда загадка». Именно это и подтверждало удивительное сочинение самобытного, явно талантливого автора из Мысков. Он открывал «своего» Пушкина. И давал свой вариант разгадки русской тайны.
Сразу после прочтения, с пылу, с жару просто не мог не написать небольшой рассказец «Во глубине сибирских руд…» Я будто догонял поезд, ушедший в дорогие души места. И – не догнал.
В Мыски мы приехали уже со сводным братом Геннадия Максимовича, Владимиром Максимовичем. Тоже – Неунывахиным. Тоже писателем. К неординарной личности которого вполне приложимы те же высокие определения, которые были только что сказаны в отношении его брата…Богата Кузнецкая земля! Не только углем.
В Мысках, в двухэтажном особняке Центра творческого развития и гуманитарного образования имени Геннадия Неунывахина нас поджидала вдова Нина Петровна, руководитель созданного еще мужем Центра, и давно взрослый сын.
Показали московскому гостю многочисленные экспонаты, в том числе редкостные: книга, с дарственным автографом, легендарного Гейченко «В краю великих вдохновений». О Михайловском. Которое не только сдружило еще молодого тогда сибиряка и уже пожилого хранителя пушкинского наследия и пушкинской славы. Но, хочется, думать, еще больше сроднило и того, и другого с «солнцем русской поэзии». Самым великим Хранителем. Главного для России во все времена богатства: русского духа.
12.
12.
С Владимиром Максимовичем обменивались своими книгами и частенько перезванивались. Прошедший Севера, но оставшийся добродушным, полковник внутренних войск, охотник и рыбак, вскоре стал для меня «Максимычем» – как бы собратом, в моем воображении, и двойником того – «лермонтовского» бывалого воина.
С интересом ждал очередной книги из его четырехтомника, дождался, наконец, «крайнего» тома, но пришло вдруг еще одно почтовое извещение… необъявленный пятый том?
Он был не только тяжелее прежних. Не в коричневой, когда вскрыл пластиковый пакет, – в синей обложке. В центре ее – знакомый портрет, золотом. Название под ним: «Душа в заветной лире». И фамилия-имя автора: Геннадий Неунывахин.
Переиздал брата-пушкиниста! Но не только…
К четырем великолепным документальным повестям о Пушкине, уже знакомым и дотошным специалистам, и любопытствующим читателям – «Я вас любил», «Божественная лира», «И всюду страсти роковые, и от судеб защиты нет», «И жизнь, и слезы, и любовь» – добавлены избранные стихотворения брата, проза и публицистика, а также статьи и отзывы о его творчестве.
Дело удивительно: я будто пережил счастливое повторение чувств, самим не так уж давно испытанных. Когда мой родной брат сказал мне: «Ну, если ты к своим восьмидесяти осилил новый роман, родня твоя пустила шапку по кругу!»
Хорошо знал, что мои карманы пусты. И вручил денежки на издание «Красной машины». Книги о любимом Новокузнецке…
Но, может, именно потому я и люблю этот город?
За удивительную его, почти бескрайнюю широту.
Открыл только что присланную Неунывахиным книгу, считай, наугад и в конце, в разделе «Публицистика», вдруг нашел: «Как-то еще на Запсибе, в редакции, прочитав одну из моих рукописей, Гарий сказал: «Старик, тебе надо учиться, у тебя есть божья искорка. Все пропадет, если не будешь работать над собой!» И я пошел в вечернюю школу, в десятый класс».
Неужели когда-то – было?!
13.
В подшивке «Металлургстроя» за 1962-ой год прежде всего, еще в январском номере, я нашел: «В Новокузнецке – музей А.С. Пушкина». О выставке, привезенной из Москвы…
Удивитесь, какое это имеет отношение к нашему разговору? Не скажите!
В самом начале января, после всех этих «новых мощностей черной металлургии» и прочего газетного «железобетона» – небольшая статья Сергея Дрофенко: «Ему светить вечно». Так называемый «врез» к стиху Эдуарда Багрицкого «О Пушкине»: «Сто двадцать пять лет прошло со дня трагической смерти Пушкина».
А вокруг: «Там, где будет угольная башня». «Трудовой рекорд побит». «Зажигает тот, кто горит».
А, может, он-то как раз многих из нас, если не всех, и зажег? Александр Сергеевич… Вспомним о непрерывности истории, о которой написал в своей пасхальной открыточке кинорежиссер Вадим Виноградов, снявший дипломную работу о «великой стройке коммунизма»…
Дух ведь –такая штука. Дышит, где хочет! И – когда захочет. И – где…
В девяностые, в самый разгар демократической бесовщины, мне позвонил домой ученый-филолог и, посмеиваясь, заговорил: «Сами хоть помните?.. В начале шестидесятых, когда имя Анны Андреевны Ахматовой вообще было под запретом, в странной вашей газетке были опубликованы два ее стиха… удивляетесь? А между тем это так!»
И я подумал о Володе Леоновиче, приехавшем к нам тогда вслед за своим другом Сергеем Дрофенко: кто, кроме него, мог нам привезти?.. Над ним самим мы потом посмеивались. Над его стихотворением «Ночной Запсиб». В котором была строка: мол, «каждая стальная арматурина/напряжена как Бэлла Ахмадулина». А?!..
То был период, когда в нашей маленькой редакции собрались четыре человека из МГУ и один из Ростовского университета… Роберт Кесслер, которому ректор Жданов сказал: «Вообще-то ты правильно решил. В Сибирь тебе лучше поехать добровольно…» И поэт Паша Мелехин, которого только что вытурили из Литературного института: слишком шумно, и не только «на словах», отнимал у Николая Рубцова в общежитии корону «короля поэтов».
Знали настоящую цену слову отцы-начальники стройки, знали!.. Если позволили нам держать в «газетке» столько «подснежников», скрывшихся в ведомостях на зарплату в разных управлениях, на разных участках…
Но что же наш Геннадий Неунывахин?
В праздничном первомайском номере, под рубрикой «Человек – человеку», напечатана его большая статья «Борьба за жизнь». С уточнением после фамилии автора: комсорг АРМ Антоновской автобазы. Автомобильно-ремонтных мастерских, значит.
Большая статья о юной телеутке Ане Каргачаковой, жительнице близлежащей от нашего рабочего поселка деревеньки, которая так и называлась: Телеуты. Инвалид детства, Аня тогда только что окончила десятый класс. Так ни разу и не побывав в школе: учителей к ней привозили домой. Теперь, чтобы учиться дальше, ей нужно было хоть слегка поправить здоровье. И вся полунищая, полуголодная стройка собирала для нее деньги. На поездку в Крым. В известный своими целебными грязями город Саки.
Мы ведь говорили с вами о русском духе?
Вот это он и есть: Руский Дух.
Сплачивающий воедино все и большие, и малочисленные народы Матушки-России.
Не прямая ли это дорога? От телеутки Ани до русского Гения?
Вернее, наоборот: от него – к ней.
В предисловии к книге своего брата Владимир Максимович пишет, что на Геннадия, как литератора, благотворно повлияла и школьная учительница русского языка, и декан филологического факультета, лекции которого сбегались послушать не только студенты, но и многие преподаватели всего Новокузнецкого пединститута…
Само собою! Но все-таки… А ударная стройка?
13.
Поступок нашего «Максимыча» на первый взгляд ординарен. Ну, что такого?.. Подсказала родная кровь. Потихоньку стала нашептывать и, в конце концов, настояла. Кому-то покажется, что это вовсе не благородство. Святая обязанность.
Но во мне произошел некий нравственный сдвиг, который настойчиво заставляет размышлять теперь о духовном родстве. О его глубине и искренности. Старший Неунывахин вызволил Геннадия из нетей грядущего беспамятства и твердо поставил в современный писательский ряд Новокузнецка.
Однако в моем сознании случилось как бы нечто обратное: сам он будто вошел в наш братский литературный круг того, 1962-го года… Сидит на редакционном диване между Робом Кесслером, который собирается в свой Ростов, ждет невеста, и только что приехавшим к нам, как бы на его место, Володей Леоновичем… Или на диван усадим Геннадия Емельянова, старейшину? Общего нашего строгого, бывало часто – излишне, наставника… Теперь кого-то нет в этом мире, а кто задержался на белом свете, здравствует, но у Бога, считается, все живы: вот – собрались!
И сколько народу набилось в прокуренной нашей, не столь просторной комнате! Кроме Сергея Дрофенко – Толя Ябров, четвертый, уже после меня, редактор «Металлургстроя», который много лет «тащит» на себе «партийную жизнь», без нее в то время – ну, никак. А ночами пишет и пишет свои романы, которые выведут его в первый, в этом не сомневаюсь, ряд не только кузбасских, не только сибирских – русских прозаиков… Но где он нынче – тот самый «гамбургский счет»?!
Толя с другом пришел, Эдиком Гольцманом, общепризнанным «папонтом», это его веселое изобретение, добротной детской литературы нашей суровой Кузни. Издавали бы, опять же, как встарь широко – разве только один Кузбасс его знал?
Конечно же, пригласили на это собрание полузабытого теперь земляками Анатолия Соболева («Награде не подлежит»?), очень серьезного прозаика, дружившего потом с писателями-фронтовиками Виктором Астафьевым и Евгением Носовым… Но сколько сил положил Гена Емельянов, переделывая его первую, стартовую повесть – «Безумству храбрых»!.. Конечно же, тут это в крови: помогать. Артельное правило, принесенное в осваиваемые за Камнем, за Уралом края еще теми, кто поставил Кузнецкую крепость. Выручавшее потом строителей, приехавших в город на Горбуновскую площадку в жестокие годы Кузнецкстроя. Так сгодившееся потом моим сверстникам уже на Антоновской площадке...
С неуемным Павлом Мелехиным соседились теперь неразлучные и прежде поэты Николай Николаевский и Виктор Бокин. Тихонько беседовали друг с дружкой страдающий правдолюбец Руслан Сидоров и вечно горящий Раевский Саша, бывший профессиональный пожарный, так и не научившийся гасить жар собственной души… А где же наши «рабочие поэты»?
Но вот появился Элик Кабиров, Эльдар, с неразлучной монтажной цепью на брезентовом продувном куртеце. Вот с очередными стихами в кармане пришел бетонщик Миша Субботин, наш будущий литсотрудник. И привел своего дружка-землячка из Осинников, мастера холодильных установок Петра Злобина.
Поднялся с дивана Роберт, подошел к стоящему у двери Геннадию Неунывахину, склонился к уху… Хочет уступить место рядом со старшим братом?.. Или между ними – иная беседа, чисто творческая?
Пройдет полвека, и ростовчанин, бывший журналист, а после – кандидат биологии, напишет и на свои нищенские деньги издаст 50 экземпляров очень достойного романа «Муза и Гений». Об Анне Керн и Поэте.
А если ко всем, перечисленным выше трудам о Пушкине прибавить моего «Вольного горца», документальные «Записки о народном пушкиноведении»?.. В Подмосковье, неподалеку от пушкинского «сельца Захарово», написанные в избе, которую в 80-ом, еще задешево, приобрел у одного из потомков Арины Родионовны… И прибавить переведенный мной черкесский роман Юнуса Чуяко «Милосердие Черных гор, или Смерть за черной речкой». О Пушкине… Ну, не слишком ли?
На одну ударную стройку – три русских «пушкиниста» плюс никогда не видавший Сибири, но примкнувший к нам адыгский кунак-«пушкинист»?
Это что же – случайность? Своего рода вывих из стального индустриального ряда?.. От них ждали грохочущего сталью, шелестящего большими деньгами завода, а они – на тебе!
Не об этом ли размышляет Руслана Ляшева, которая принесла в «Металлургстрой» очередной свой рассказ?.. Еще в кирзовых сапогах. В монтажной брезентовой куртке. Наша «сибирская сестренка», которую мы потом буквально вытолкаем в Москву: учиться в МГУ. На той же, что и мы, «журналистике». Кроме недавнего романа «Зеркало для Пугачева», кроме многих, таких же талантливых, литературоведческих работ она потом напишет и эту: «Пушкинский клуб запсибовцев».
Оторвется от размышлений – может, попробовать по-дружески «заказать» ей статью?.. Вот о чем: о той, самой первой на стройке библиотеке в палаточном городке. В которой были только годовые подшивки журналов «Китай» и «Болгария»… Насколько она могла бы пополниться книгами участников нашего вымышленного – виртуального, как теперь модно говорить – литературного собрания! В нашем «Металлургстрое»…
Читали бы? Наши первостроители… Верили, что все будет так, как мы теперь пишем? Не верили?
Прибавило бы им сил? Или же – опустили руки?
Для Никоновой Любы, нашего новокузнецкого «солнышка», тогда еще школьницы, этого вопроса уже не было: за год успела основательно проштудировать взятый у меня том Библии, о котором я уже начал беспокоиться: вернет ли?
Уже узнала о существовании всеобщего Духа, божественного, соборного. Оттого-то, и посматривает на часы: кого-то ждет?..
… За дверью редакции послышались голоса и шумная возня. На правах собравшего остальных пришлось выглянуть.
В коридоре шло хорошо отрепетированное представление драки, которое даже меня, стреляного воробья, не так давно еще «провело на мякине»… Два новокузнецких деловара, Ничик и Рахманов, изображали у двери непримиримый, ну прямо таки образцово-показательный мордобой… Целью которого на самом деле было: не подпустить к нам одиноко стоявшего в сторонке печальника Сергея Леонтьева. Талантливого, в отличие от них обоих, поэта и прозаика, оттертого их стараниями от членства в Союзе писателей. От издания книжек. От внимания читающей, какая еще осталась, публики.
В самом начале шахтерской бузы – а если это режет вам слух, шахтерских иллюзий – по-рыцарски открыто и очень аргументированно написавшего в газету: «Я – против!»
Да кто ты такой, ишь!..
И только Люба Никонова по-прежнему верит в него. Твердо знает: и это испытание безвестностью он терпеливо выдержит!
Недомолвка, скажете? Некая тайна… Но как без нее?! Без тайны.
И еще. Спросите: почему на виртуальном собрании не видать остальных молодых и не очень новокузнецких поэтов-писателей?!.. Так ли уж мало их? Так ли бесталанны? Тот же прозаик Хоботнев или поэт…
Остались дома. Сидят за письменным столом и работают.
Во имя святого Духа. Во славу своего стального города…
14.
Двадцать лет назад Запсиб обеспечил издание двух моих книг: «Я – не Гавриил Попов» и «Голубиная связь». Лежали в пачках в холле ведомственной гостиницы Министерства черной металлургии на Чистых прудах, ждали, пока самолетом отправят в Новокузнецк. И однажды пришлось увидеть, как проходившие мимо к лестнице на третий этаж магнитогорцы запросто взяли по пачке и понесли к себе в номер.
На следующий день пожаловался Генеральному директору Запсиба Кустову, который как раз был в Москве: так, мол, и так, Борис Александрович, – вы представляете?! А самолета все нет…
Для начала он строго уточнил: по одной пачке несли?.. Да, отвечаю, по целой пачке. Надо было догнать их! – сказал он тоном, каким обычно распоряжался на оперативках. – И дать, сколько могут унести. Пусть на Магнитке знают, что мы не только чугун плавим да сталь варим – мы еще и книжки печатаем!
Был он державный, заботившийся о духе человек…Времена «перестроечных» надежд, где вы?!
Поддался тогда иллюзиям и я. Либеральные критики дотаптывали в столице рабочий класс: «гегемона». Я взялся помогать ему в провинции… Сергею Леонтьеву оно не надобилось: он был уже состоявшийся, созревший прозаик и хороший поэт. От него я требовал одного: напиши о своих дедах!.. Один из них был потомственный рабочий, в тридцатых годах его включили в состав делегации, которая встречалась с приехавшим в Россию английским писателем-фантастом Гербертом Уэлсом. Сам Сергей – машинист подземного комбайна, мастер спорта по горным лыжам, талантливый поэт и прозаик… рабочая аристократия. Элита!
«Гроз» Ничик, не очень хорошо владеющий русским «горный рабочий очистного забоя», был в этом смысле «чистый лист» и «темная лошадка». Но ведь горит желанием писать, ведь горит!.. Свой брат, опять же, – украинец! Как не подсобить?
В его книжке «Другая упряжка» извещено, что редактировал ее я. Кабы только редактировал!
После многолетней школы «Металлургстроя», журнала «Смена», редакции «русской прозы» в издательстве «Советский писатель» в Москве, переводов на Кавказе я по-прежнему исповедовал наш любимый с Геннадием Емельяновым «летный» принцип наставничества: «делай, как я!»
Но вместо тяжкого постижения писательского мастерства и учебы по моим, пусть под его фамилией, строчкам Ничик занялся окололитературным политикантством. Нет-нет, да кто-нибудь из московских товарищей спросит: кто такой?.. Звонил из Новокузнецка. Чего хочет?..
С чего началось, помните, первая шахтерская забастовка в Междуреченске?.. На «шахте Ленина» в душевых не оказалось мыла. Так вот, глядя на нашего Николая Николаевича, быстренько освоившего Кемеровскую область, ставшего «руководителем филиала Кемеровской писательской организации по Югу Кузбасса» и промышляющего нынче уже в Москве, невольно думаешь: неужели так называемое «рабочее движение» только для того и было России нужно, чтобы самые ушлые из горняков научились в известных случаях обходиться без мыла?
Могут сказать, оно тебе надо, дед!.. Давно уже не Старик. Когда еще из Новокузнецка уехал!
Уехал не по своей воле. Об этом говорено в моей публицистике, начиная с «крамольного» очерка «Новый город на земле», за публикацию которого в «Сибирских огнях» в очередной раз собираюсь поблагодарить дружественную редакцию накануне юбилея журнала: молодцы, в свое время не побоялись. Много о бедах тех лет, общественных и моих лично, сказано в грустной прозе.
Но тут еще вот какая штука: я из Новокузнецка уехал, но он-то из меня – нет. И, слава Богу, пока не собирается. Такой это город!
Доказательство – мой «крайний» роман «Красная машина». О нашей Кузне. Которую лишают теперь чуть ли не единственной народной отдушины: хоккейной команды «Металлург».
Или кто-то в последний момент, глядишь, – заступится? И на волне всенародной благодарности за понимание души рабочего человека станет очередным губернатором Кузбасса … да почему – нет? Народная любовь – она такая…
Но главное: я ощущаю кожей, как уходят из общественного сознания идеалы, о которых напомнила мне подшивка далекого 1962-го года.
Так и не увидавшие свет хотя бы в общем сборнике стихи Сергея Дрофенко «Добрый день, Маякова гора!», «Ода КРАЗу», «Рыбалка на Томи». «Новый дом» узбека Эльдара Кабирова. «Отец» и «Сибири» Михаила Субботина. «Итээровцам Запсиба» и «Рабочие поэтч» Владимира Леоновича…А ведь все это – так необходимая нынче философия добровольного самоограничения и довольствования малым. И уходит она потому, что пресса, телевидение, интернет сегодня нас жестко и безжалостно переделывают. В угоду питающей, посредством рекламы, средства массовой информации другой «философии» – немереной роскоши и безудержного «потреблятства».
15.
Думаю, это не случайно. Ну, хочется думать так. Что «обратный отсчет» времени, оставшегося до празднования 400-летия Новокузнецка в будущем году, начнется как раз 27 мая этого года.
Конечно, это дань уважения одной из последних великих строек нашего переломного времени. Заодно – признание державных заслуг всего города, самоотверженно собравшего вокруг себя промышленный кулак, который вместе со сжатой другою рабочей пятерней, магнитогорской, размолотил отлаженный механизм не только европейской – мировой гитлеровской машины. Коричневой.
Не так давно мне позвонил писатель Анатолий Яковенко: «Знаешь, откуда я тебе?.. Из белгородской области. С Прохоровского поля. Стоим возле «Звонницы» Вячеслава Клыкова. Памятник боевой славы, ну, ты помнишь: танки, орудия... А тут вдруг завели речь, чтобы в тексте внизу назвать героев тыла. Разве это не справедливо?.. Как нашего директора, я сказал: Носов Григорий Иванович. А как вашего? Скажи, я так запомню…»
«Белан! – я начал – Кажется, Роман, да… Роман. А отчество точно… Дай, я тебе через пару минут перезвоню?»
Случай, когда совмещены гордость и стыд… Как оно в нас сидит! В мальчишках военного времени: моя Магнитка! Твой Новокузнецк!
А я «на вскидку» не смог назвать отчества легендарного Белана!
Принялся звонить в Новокузнецк старому другу. Верной «палочке-выручалочке». Вечному «заместителю по кадрам»: Борису Махалову.
Он первым делом и сказал: тебе не стыдно, мол? Роман Васильевич Белан. Роман Васильевич.
И не упустил, конечно, случая подколоть: «Бумага под рукой? Ручка есть? Ты запиши тогда, запиши!»
16.
Как раз в дни работы над этим очерком меня позвали на юбилейный вечер журнала «Москва». Выбираться из подмосковной деревеньки стараюсь пореже, жаль стремительно уходящего времени, но тут случай особый. Как раз в «Москве» были напечатаны мои труды, которые считаю для себя знаковыми. Еще в советское время – повесть «Брат, найди брата!» Во времена «демократических» перемен – «Я – не Гавриил Попов». И два произведения, с упоминанием предосудительного нынче красного цвета в названиях, уже в наши дни: рассказ «Воспоминание о Красном Быке» и, считай, «новокузнецкий» роман «Красная Машина» – грех не пойти!
Когда уже сидел в зале Дома журналистов и увидал на экране первые кадры кинохроники 1957-го года, вдруг пронзило: да ведь они ровесники!.. Не столь знаменитый, но скорее всего лучший столичный журнал и наша далекая стройка!.. Уж для меня-то, и точно, лучшее место не только в стране. Само собой – в мире.
Комментируя хронику, поэт Владислав Артемов, сегодня главный редактор «Москвы», говорил о времени перемен, о поре великих надежд, которые в то время буквально обуревали страну, а я все проводил параллели и чуть ли не до слез радовался: ну, так, так!..
Недаром же Запсиб начинался, как ударная стройка, шефом который был комсомол столицы. Добровольцы-москвичи, благодаря и моим стараниям, чего там, на страницах центральной прессы долго оставались чуть ли не главными героями- «первопроходцами». Это потом уже пришло осознание того, кто у нас коренник, а кто только пристяжной, но тогда, тогда!
Они ведь тоже сыграли свою роль, москвичи. Одним присутствием своим, несмотря ни на какие издержки, как бы подчеркивали и нужность, и масштаб общего дела. И первые большие статьи об Антоновской площадке появились как раз в «Московском комсомольце»… вспомнят ли нынче? Хоть строкой.
Артемов уже перешел к поколению «шестидесятников», и я вспомнил наших «металлургстроевцев»-москвичей, которые были, может быть, лучшими из них – знали истинную цену не только высокому слову, но и рабочим рукам… Да и почему место проживания самых «яростных и непокорных», как звучало в любимой песне тех времен о «поднимающей паруса» флибустьерской бригантине – непременно Москва?.. Именно тогда сама она так искренне пыталась приобщиться к провинции. Именно в ту пору, как, может, никогда еще, пробовала не обобрать глубинку – отдать ей лучшее.
На «братстве» меня зациклило еще дома, когда вспоминал о своих напечатанных в журнале литературных трудах, а теперь, в зале «Домжура», это подступило к горлу, что называется: так ли усердно «брат ищет брата» нынче? Много ли размышляем о духовном родстве, которое в нашем Отечестве всегда почиталось не ниже кровного?
Или же наш, уже бесповоротный, удел – насильно навязанное духовное разобщение?..
Утром вновь приступил к обязанностям помощника «собирателя» первопроходцев Вити Клинова. Раньше он, бывало, пошучивал, что «припишет» себе целый год «ветеранского стажа» на том очень серьезном, конечно же, основании, что любимая жена Лариса, бывшая Шапочкина, приехала на стройку «вместе с тем самым десятым классом, путевки которому вручал сам Борис Рогатин, когда был не секретарем обкома комсомола, а тогда еще – Куйбышевского райкома Новокузнецка».
Ларисы нет уже несколько лет, Витя все продолжает по ней сохнуть, и верность памяти выражается нынче тем, что вдруг говорит: «А ты не можешь поместить список всех девчат из того десятого класса?» Я только жалостно восклицаю: «Витя?!..» И он вздыхает: «Ну, хотя бы лучших ее подружек обязательно назови: Люба Патрушева… Саша Ермоленко, потом она замуж за Пилявского …»
Как старый поборник справедливости спохватывается: «А вот Галка Белова, потом она Плетнева стала. Одна из Новокузнецка приехала, сама по себе, но ты видишь, сколько в ней энергии? Директор школы до сих пор, своих дел по горло, а у нее все списки ветеранов, она бумагу подготовила в городскую администрацию. Насчет юбилея стройки… Там теперь не знают, что с ней делать. Говорят, руководство завода жмется: «Евраз», мол, не даст на это денег…»
Об этом уже писал в начале своего не очень веселого повествования: у них теперь – свой Запсиб. У «Евразхолдинга». У нас – свой.
И еще неизвестно, какой для Отечества важнее. Какой величественнее. И – чище, главное. Куда чище!
Вот нам бы только этот, н а ш Запсиб никому не отдать.
Ну, хоть звони вездесущей «Галке Беловой», разузнавай о живших в палатках крохах Комлевых. Или старожилам нашей Антоновки Багренцевым? Алексею и Нине …
Вера – жива? Надежда – тоже?!
17.
Спать ложусь очень рано, потому что все равно проснусь в пять. Но в этот раз пришлось задержаться. Маша Бабер просила позвонить ближе к ночи: днем у нее будут работать «люди из «социальной».
Вот уже несколько лет она не выходит из дома. С тех пор, как один за другим из жизни ушли ее трое: Валентин и два сына. За что, Господь, так наказываешь?..
Теперь ей звонит Света Горовая, она же Светлана Ильинична, приглашает на сбор бывших «добровольцев» в представительстве Кемеровской области. Сама обещает похлопотать насчет машины – может быть, Маша все-таки решит выбраться?
Это же потихоньку пытаюсь внушить ей и я.
Спрашивает теперь хоть слегка ожившим голосом:
- А ты Валентина, выходит, помнишь?
Да как же, отвечаю, не помнить, Маша!.. Лучшие друзья были водители. Кто же нас всегда на дороге подбирал? То пяток, а то десяток минут кто выкраивал, чтобы поближе подвезти, куда надо? С обувкой тогда, сама знаешь. А отодрать подошву от глины… Вот и – Грише Тимофееву: подвези, Гриша. Или Коле Обрядину: подкинь, Коля! Или Коле Тураеву: подбрось!
- Коля Тураев узбек был… это ты все валиных товарищей называешь, – словно оживает Маша, давно Мария Ефимовна.
- Потому и называю, что очень хорошо их бригаду помню. Дружков валиных…
- А знаешь, что он вообще-то не «Валентин» был. Это как раз на стройке решил назваться…
- Вот этого нет. Не знал. А как до этого звали?
- Иосиф он. А Иосиф тогда было не модно… Он же белорус. Иосиф Бобёр. Мама его дома всегда: Юзек, Юзек…
- Так у нас тогда был еще один Иосиф. Первый кузнец. Ясинский. Тоже белорус…
- Да знал его Валя. Мы еще посмеивались. Вроде того что – деревня. А нас тогда кто привез, москвичей? Твой же друг Лейбензон…
- Юрец, да!.. «Робинзон»!
- Для нас тогда – Юрий Леонидович. Леонидыч, если что. Уж иногда – Юра. Мы же тогда совсем молоденькие. После десятого. Уж так он за всех переживал… Ну, вот. Лейбензон со своей гитарой…
- Эх, с «цыганочкой с выходом»!
- Да что ты! О нем тогда столько… А тут какой-то Бобёр. Да еще Иосиф…
Тогда мне в голову не пришло. Это уже теперь, когда о разговоре с Марией Ефимовной размышляю.
Действительно, наш Запсиб – продолжение «кузнецкой легенды». Кузнецкстроя. Даже в этих смешных, на первый-то взгляд, деталях. В нашем поселке мы жили на одной площадке с семьей главного энергетика Запсиба Дмитрия Михайловича Горонескуля. Хоть он куда старше возрастом, крепко дружили. «Не разлей-вода» были наши жены. И однажды за общим застольем «главный энергетик», наконец, раскололся.
Был он когда-то Гора-Нэсэкуль. Деревенский хлопец. С Украины, естественно. А в Кузнецк приехал – куда с такой фамилией?.. Если директор будущего «гиганта черной металлургии» – Франкфурт ? Смеяться будут!
И сам потом не однажды горько над собою посмеивался. Когда «за кампанию» ему впаяли «десятку». Там, на Колыме, они с Людмилою Львовной и поженились.
А тогда я Машу, Марию Ефимовну, попросил: мол, извини, что перебиваю. Пока не забыл. Толю Макарова ты помнишь?..
Она прямо-таки воскликнула: а как же, мол! У них с друзьями были тогда проблемы с милицией. Ты спроси у Светланки, как мы их тогда, москвичи, защищали!
Я гнул свое:
- Так вот будет он, Анатолий Евгеньич. На нашей встрече.
- Он где сейчас?.. Я его как-то потеряла.
- Вот в этом и дело. Чтобы посмотреть друг на дружку. И вспомнить. Может, все-таки ты решишься?.. Толя реставратор. И даже приезжал потом в Новокузнецк. Восстанавливать панораму «Кузнецкстроя». Говорили по телефону, тоже попросил его. Повспоминать московских ребят. Сама никого больше не припомнила?
- Да ведь много нас было. Много!
«Нас было много на челне», да.
Было много…
Сам помню с десяток, если не больше, москвичей, о которых нынче почти никто ничего не знает: Вера Ларина, Валя Касьянова, Зина Юнусова, Володя Бураков, Олег Черток, Витя Штукарев… И даже бывшие наши знаменитости – москвички Ира Михайлова, Ольга Ланчикова… Где они все?
Может, и в самом деле, стоило бы не только состав «того самого» десятого класса из Куйбышевского района нашего Новокузнецка опубликовать? Но, пусть он будет куда подлинней, – полный список добровольцев-москвичей, уехавших в 1958-ом строить Запсиб?
Вдруг родной город их когда-нибудь вспомнит!
Снова переживал теперь за них. Не только за каждого в отдельности. За всех вместе. Уже как за осознанную державную составляющую общего дела. Столица!
Уже приходилось об этом писать: что же ты, Москва?
Провожала их за трудовой славой на Восток. А с почестями потом встречала «героев» с Запада!
И очень мне хотелось, чтобы на нашей встрече непременно была Мария Ефимовна. Маша Бабер-Бобёр, страдалица.
Такая через муки прошедшая чистота слышалась в ее горькой интонации!
И пусть найдет в себе силы и нынче поддержать заплутавшую в неискупленных грехах Белокаменную!.. Ведь опомнится она, наконец, опомнится. Москва. Пусть не завтра. И даже – не послезавтра.
Но – непременно.
Недаром живая ее душа обитает не только в журнале с одноименным названием: «Москва». Во всех и каждом, кто не забыл, кто он. Откуда. Зачем на белый свет в Отечестве появился.
