Сергей ЛУЦЕНКО. По самому высокому счету...
Слово о Викторе Мустафовиче Чекирове
Прежде всего, поблагодарю Всевышнего за то, что встретился на моем пути этот замечательный человек; еще помолюсь об упокоении его души, и, благословясь, приступлю к тому, что откладывать больше нельзя. Приступлю – через ожоги и потемки памяти, через неверие в свои силы, через убеждение, что вот-вот кто-то более широко о многогранно расскажет о Чекирове-писателе, Чекирове-журналисте, Чекирове-человеке, семьянине; приступлю поскольку чувствую, что и мое малое слово может быть уместно и полезно.
Пусть читатель не винит меня за то, что, говоря о Чекирове, невольно говорю и о себе: земная жизнь связала нас, увы, ненадолго, но накрепко. Потому ни отсечь себя от него, ни обезличить не могу. Да, по правде сказать, и не желаю, почитая за честь его заботы обо мне, его слова, сказанные и несказанные, пожатие его руки…
В начале ноября 2008 года, почувствовав острый приступ литературного одиночества, решил я представить в Воронежскую писательскую организацию свои стихи. Адреса у меня не было, а вот телефон раздобыть удалось. Волнуясь, набираю номер, узнаю, что рукопись нужно выслать Виктору Мустафовичу Чекирову, так как он – литературный консультант. Сейчас он отсутствует, но вскоре появится и рукописью обязательно займется. Попутно разузнаю адрес Воронежского отделения Союза писателей России – тогда оно располагалось на площади Ленина, в здании областной библиотеки имени Никитина, по-простому – Никитинки. Оперативно отбираю десятка три стихов, опускаю в почтовый ящик конверт – и принимаюсь терпеливо ждать.
В Воронеж из Павловска письмо идет три дня. Плюс три дня на обратную дорогу. Плюс сколько-то на прочтение… Нет, раньше чем через месяц вряд ли получу ответ.
Проходит ноябрь, унылый, моросящий, но подсвеченный надеждой – письма нет. Последний месяц года прощается под бой курантов – письма нет. В январе надежда медленно гаснет. Окутанный последними ее дымными сполохами, в феврале снова набираю знакомый номер. Забыли, забраковали – ну хоть какая-то определенность появится, все лучше гробового молчания.
И вдруг – Чекиров у телефона. Сам. И в голосе его – ни малейшего холодка не наблюдается. Напротив, телефонная трубка выдает искреннюю заинтересованность, излучает неподдельное доброжелательство истинно интеллигентного человека…
Говорили, естественно, о подборке – конечно, обще говорили, хотя некоторые положительные стороны и замечания были озвучены уже тогда, в первую нашу десятиминутную беседу. «Хорошо бы вам подготовить новую, более обширную подборку и привезти ее в Воронеж. – Чекиров, соблюдая положенный этикет, обращался ко мне, неизвестному молодому литератору, на «вы». – И вскоре ждите письмо. Напишу обязательно…».
И вот оно, долгожданное письмо. Оно и поныне хранится у меня. Нет-нет, да и загляну в него, напитаюсь новыми силами, если сомнения заедят или покажется, что дальше идти некуда. И кажущаяся трясина, и кажущаяся вершина – отступают, и остается главное – Путь.
Привожу письмо полностью. Вот он, белый лист бумаги с двумя сгибами поперек и четкий, крупный, несколько округлый почерк Виктора Мустафовича Чекирова – путеводный свет и бодрящий, укрепляющий на службу Русскому Слову голос дорого для меня человека и писателя:
«Воронеж, 12 февр.
Уважаемый Сергей Евгеньевич!
Прошу еще раз (после нашего с Вами теле-разговора) извинить меня за задержку с ответом: я находился в творческом отпуске, и меня просто не было на работе, а письмо на мое имя никто не вскрывал, хотя оно оказалось и не личное. Но мало ли что – этикет есть этикет. Представляю, что Вы о нас подумали – «об этих писателях, которые даже на письма не отвечают…».
Постараюсь в дальнейшем разубедить Вас в этом.
Сергей Евгеньевич, стихи Ваши прочел с интересом и добрым расположением к собрату пишущему, как это и всегда стараюсь делать по должности литконсультанта писательской организации.
Понравилось, прежде всего, главное – ощущение живой поэтической души, тонкий лиризм авторского видения и восприятия им (автором) окружающего мира. Это обещает многое. Но, конечно, при определенных усилиях автора и, естественно, при достаточной (для хороших результатов) работоспособности его, подходах и отношениях к творческой работе. Словом, результатов можно ожидать и добиваться, если писать не от случая к случаю, не раз в год «по вдохновению», а трудиться постоянно, упорно и жить этим каждодневно.
Среди удачных и хороших стихов присланной Вами, Сергей Евгеньевич, подборки мне, например, понравились такие: «Небо нежно розовеет…», «В дни листопада», «И пути разошлись – и печалью…», «Ветер швырнул под ноги…», «Любви едва развившуюся завязь…» и другие. Много очень хороших строчек. А эта – «По лесам лисой крадется листопад…» – просто запала мне в душу и запомнилась, что уже само говорит за себя. Зримый образ.
Сергей Евгеньевич. Можно (говоря о стихах, о нашем писательском труде, о нашем отношении к собственной работе, собственным планам и амбициям) говорить о многом. И говорить автору приятное, если ощущение его дарования позволяет говорить ему это, оставаясь честным. Но есть разговор по самому высокому счету и самым высоким требованиям: пишущий должен знать, что в поэзии (в литературе) есть как бы недосягаемые вершины. Чтобы идти, так сказать, на их штурм, чтобы их достичь (даже не превзойти!), нужно располагать очень многим, что зависит и от Вас… и – от Бога…
И тут даже сотни советчиков, и помощников, и литконсультантов, если и помогут, то очень и очень мало. Тут – только Вы. Если Вы ставите перед собой такие цели, чтобы стать заметным, чтобы чего-то добиться, чтобы иметь свой голос и свое место среди сотен и сотен пишущих, – если чувствуете, что сможете – тогда дерзайте и работайте, работайте, работайте…
Об остальном мы договорились с Вами по телефону: собирайте лучшее свое и приезжайте.
С лучшими пожеланиями, Чекиров Виктор Мустафович, литконсультант».
И вот, вздремнув уже под утро, еду в Воронеж, к Чекирову. Легкий мартовский морозец, потемки. Самый ранний рейс – 5.40. Опаздывать неприлично, поэтому лучше иметь в запасе час-полтора. Встретиться условились в десять часов, но в девять с минутами уже занимаю пост около второго корпуса областной библиотеки, а вскоре – и внутрь отваживаюсь наведаться.
Стою, жду Чекирова. Нет-нет, и рукопись свою новую пощупаю. Здесь она, на месте, гораздо увесистее, чем первая. Сотня стихов наберется, пожалуй…
Стою, пытаюсь представить себе Чекирова. И почему-то видится мне грузный человек с палкой, с одышкой, степенно поднимающийся по лестнице. И обязательно – толстые роговые очки. Да-да, палка и роговые очки непременно! Без них Чекирову никак нельзя.
И вот поднимается по лестнице невысокого роста очень пожилой человек, худощавый, с опрятной седой бородкой. Неужели Чекиров? Оказалось, Иван Емельянович Лопатин, известный воронежский художник. Познакомились. Тепло разговорились. Оказалось – тоже к Чекирову. После мы подружимся, судьба будет нас часто сводить то Воронеже, на прекрасных круглых столах, организованных Почетным президентом Шахматной федерации Юрием Георгиевичем Селявкиным, то в Павловске, к которому Иван Емельянович имеет непосредственное отношение…
Но это – после. А пока главное – Чекиров. Без пяти минут десять открылась входная дверь. И почему-то мне сразу стало ясно, что по лестнице поднимается тот, кого так долго и терпеливо жду. Оказывается, вовсе не тучный, без палки. Очки в изящной оправе. Крепко жмет руку. Внимательные ясные глаза. «Сергей? Луценко? Из Павловска? Прошу!». Отмыкает двери. Светлый кабинет. Столы. Полки с книгами. Портреты выдающихся писателей. Само собой, завязался разговор о литературе. Зазвучали имена и строки Бунина, Есенина, Евгения Носова, Прасолова, Белокрылова… Заговорили и о нынешней воронежской литературе. Как-то невзначай разговор переключился на повесть Чекирова «Хлеб нашего детства». Решаюсь вставить несколько замечаний – повесть мне хорошо известна. Но по большому счету в беседе участвуют Виктор Мустафович и Иван Емельянович, а третий вслушивается и вдумывается…
Конечно, Чекиров новоявленного поэта из поля зрения ни на минуту не выпускает, присматривается. Поговорили они минут пятнадцать-двадцать, а тут очередь и моей рукописи пришла. Достаю из сумки папку, протягиваю Чекирову. Бережно принимает, однако читать не торопится. Жаль, конечно, хочется все сразу, но понимаю – всему свое время, и лишних вопросов не задаю. Никакого довлеющего писательского превосходства, этакой «маститости». Все естественно, сердечно. Напоследок получаю от Чекирова чудесный дар – новую книгу «Военные повести и рассказы» с драгоценной надписью: «Сереже Луценко на добрую, добрую, добрую память – и с самыми добрыми пожеланиями – автор. Воронеж, 4 марта 2009. В. Чекиров». Не холодно-официально, а – «Сереже», и четыре раза «добро». Это – не случайно! Это много, очень много значит.
Спасибо, Виктор Мустафович, спасибо! Выхожу из кабинета окрыленный. Не чуя ног, в сопровождении добрейшего Ивана Емельяновича добираюсь до Центрального автовокзала. Увожу в Павловск замечательную книгу, которая займет достойнейшее место в моей домашней библиотеке, увожу крепкое, дружеское рукопожатие и теплый взгляд…
А после… Многое было после. Пришло еще одно письмо Чекирова по поводу моей рукописи, где прозвучало предложение собрать книгу. Была обнадеживающая рецензия члена Союза писателей России, поэта Аркадия Васильевича Макарова. Было письмо, адресованное районному руководству с просьбой издать книгу, к сожалению, на тот час не услышанное (черновики его, написанные рукой Чекирова, бережно храню по сей день). Но – всему свой срок. Вышла и первая тонкая книжечка, предисловие к которой написал редактировавший ее А.В. Макаров, и вторая, тоже под редакцией Макарова и негласной редакцией Чекирова. Состоялось совещание молодых писателей 2010 года, и на приглашении рукой Чекирова твердо и крупно было написано: «И Чекиров приглашает тебя, Сережа!», минуло и следующее совещание… Много воды утекло, пока в телефонной трубке раздался радостный голос Виктора Мустафовича: «Сережа! Поздравляю тебя! Ты принят в Союз писателей России!». Много минуло дней и после этого…
Слава Богу, довелось мне хотя бы малой толикой поблагодарить Чекирова при жизни. Однажды слесарничаю, кручу гайки, и вдруг, откуда ни возьмись – стихотворение:
Он написал правдивую, простую,
Живую книгу о военном детстве.
Я родственно светлею и горюю,
Читая о сиротстве и соседстве:
Больная Христя прячет все излишки,
Оправдываясь перед образами…
На кладбище ночное ребятишки
Крадутся за дровами – за крестами!..
С доской солёной мама входит в хату
(Последняя надежда горше дыма).
Но из детей – единственному брату
Заплакать доведётся над родимой.
Так, значит, запали в душу его чудесные повести «Хлеб нашего детства», «Христя», что и на работе отозвались!
А когда писал путевой лирический очерк «Донской окоем», не смог, говоря об Острогожске, промолчать о дорогом для меня человеке.
«…Хожу по Острогожску, как во сне, как лунатик, под током высокого напряжения. Наверное, иудей так ходит по святой земле. Родина моих предков. По этой земле ходили мой дед, бабушка, отец, мать, брат. Здесь они лежат на городском кладбище, я всем нутром чувствую их присутствие. Для меня они как бы не умерли. Я до сих пор ловлю себя на мысли, что всматриваюсь в землю, как бы ищу следы их…».
«Так странно: сидишь на берегу Тихой Сосны, а сердце и душа подключены к земному и вечному. Подключены к будоражащим тебя токам высочайшего напряжения. Но токи эти не убивают – врачуют, заряжают святым, родимым, отчим – ведь место это свято, берег родимый. Земля отцов. И токи от неё исходят святые, родимые. Трогают, волнуют, исцеляют душу и память».
Так мог сказать только он, Виктор Мустафович Чекиров. Написать об Острогожске, который чтится-читается с любой улицы-страницы, с любого закоулочка. Написать о мутной воде российского безвременья, о горечи сиротства и спасительной силе любви.
«Хлеб нашего детства».
«Христя».
«На родные могилы за живой водой».
«Острогожское танго».
Вот стремительно-неполный охват поистине проникновенных произведений.
А чтобы меня не упрекнули в преувеличении, приведу слова писателя-классика Евгения Носова:
«В одной из повестей (речь идёт о “Хлебе нашего детства” – С.Л.) всего-то и событий: зимним военным утром мать с соседками уходит добывать топливо, а малые ребятишки остаются в стылой избе, где всё уже изрублено, истоплено и вёдра с водой затянуты ледяной коркой. Вот и всё! Но побыв с ребятишками весь этот долгий томительный день ожидания в четырёх стенах убогого жилища, с единственным заиндевелым оконцем на пустынную улицу, ты, читатель, волей воистину мастерского памятливого авторского пера попадаешь в потрясающе обнажённый, беспощадно-суровый и предельно-правдивый мир военного обездоленного детства. Многие места в книге невозможно читать без спазмов горечи и бесконечного сострадания.
Вместе с тем книга как бы не давит, не гнетёт мрачностью тона, напротив, написана удивительно светлым, каким-то жизнетворным и даже лукаво-улыбчивым языком, в любую минуту готовым пошутить, подсмеяться над горестными обстоятельствами и тем самым поддержать бодрость духа и долготерпение маленьких героев».
Возьмите, люди юные и пожилые, эту книгу прочитайте, перечитайте – и вы, действительно, и не однажды умилитесь до слёз, и не раз улыбнётесь, и вздрогнете порой. Вы отнесёте «Хлеб…» назад, в библиотеку, выпустите из рук, но из души не выроните никогда. И вы уже не сможете смотреть на мир так, как смотрели до знакомства с маленькими героями, без сочного, в высшей степени образного письма. Как не могу теперь смотреть я…».
Всегда, когда случалось бывать в Воронеже, стремился заглянуть к Чекирову – теперь уже на Никитинскую, 22. Всегда очень занятый, обложенный рукописями, донимаемый звонками, он старался уделить мне, да, уверен, и любому неслучайному посетителю хотя бы пятнадцать-двадцать минут, обогреть душевно. И отказаться от чая, от меда, к которому у него было особое отношение, было трудно, верней – невозможно. Сидели, под его рассказы пили чай (рассказчик он был замечательный), иной раз шахматные головоломки решали…
Разное было… И на слесарной работе уставал смертельно, и на журналистской некогда было голову поднять, но – хотя бы раз в месяц старался услышать его голос. Проблемами старался не загружать, не портить драгоценные минуты общения, но, помню, однажды не удержался и пожаловался на бессмысленную и беспощадную газетную возню. Прекрасно понимая, во что выродилась современная пресса, Чекиров не стал убеждать меня в пользе или никчемности моей тогдашней профессии, а привел пример из своей жизни. «В свое время, – сказал он, – я, не взирая ни на какие обстоятельства, каждый день стремился прочитать хотя бы страницу настоящей поэзии или прозы, а раз в месяц написать достойный материал. Хороший очерк, например…». И что же? Помогло! Взбодрило! И хотя в журналистике не остался, книгу очерков и рассказов в то время написал, и не один десяток книг прочел.
Полученный урок несу в душе и по сегодня. Ни дня нельзя оставаться без душевной работы. Что бы ни было – безрадостные будни обуяли с утра до ночи, с невероятной силой навалилась тоска – хотя бы страница-другая из хорошей книги и хотя бы несколько строк в блокнот должны состояться. Это поможет, обязательно поможет вырваться из любой трясины…
Есть у меня мечта…
Вижу, как Виктор Мустафович нетерпеливо отмахивается, и даже голос его слышу: «Помолчи, Сережа! Не тревожь понапрасну людей! Живые должны думать о живых…». Нет, Виктор Мустафович, нет, дорогой. Если потревожу, то не понапрасну. Об ушедших, вы сами об этом прекрасно писали, забывать недопустимо. Так что скажу, что думаю.
Да, есть у меня мечта. Пусть многие – те, кто помнят Вас, студента филологического факультета Воронежского государственного университета, молодого учителя, журналиста эртильской районной газеты, главного редактора газеты «Молодой коммунар», собственного корреспондента газеты «Комсомольская правда», главного редактора Центрально-Черноземного книжного издательства, литконсультанта писательской организации, руководителя литобъединения при областной юношеской библиотеке, Ваши благодарные читатели, коллеги по писательской организации, и, наконец, самые дорогие Вашему сердцу люди – Ваши родные – все они сядут за письменный стол и напишут о Вас душевные, светлые воспоминания. Какое богатство – десятки, сотни воспоминаний! А после обязательно найдутся неравнодушные, знающие люди, которые сумеют издать книгу – большую, толстую книгу, в твердой обложке, с Вашими фотографиями и автографами. А второй и последующий тома – пусть включат собрание Ваших сочинений.
Подержать в руках эти дорогие книги, пронести их по солнечному городу, погрузиться в них, забыв о времени – и есть моя заветная мечта…
2017, январь.
