Виктор НИКИТИН. Любимая оказалась лишней.

Евгений Гришковец, “Рубашка”, роман, М., из-во “Время”, 2004 г.

Допустим, кто-то взял бы да и вывел в детской песочнице прутиком, а хотя бы иным каким способом, например, струёй, освобождая мочевой пузырь, какие-нибудь загогулины, а некий свидетель этого священного действа воскликнул бы: “Эврика!” или на худой конец: “А всё-таки она вертится!”, и все бы прониклись разом какой-то внезапно открывшейся им истиной в этих самых загогулинах. Стали бы превозносить первопроходца за простоту и очевидность мыслей, вот вроде бы лежавших на поверхности, да всё никак не дававшихся в руки, – то ли прутика в руках не было, то ли напора у струи не хватало. Кто-то вообще не решился на такой “отважный поступок”: просто не подумал, что так вот можно вылезти и подставиться. Ну а вдруг мишенью окажешься?
Известный драматург Евгений Гришковец написал роман под названием “Рубашка”, который издали и даже премировали за лучший дебют 2004 года. Других дебютов очевидно в году не было. Может быть, не дали дебютировать? Вряд ли, скорее всего просто не заметили. А тут личность, внимание, реклама, человек, который съел собаку, self made man...
Гришковцу всегда было тесно на сцене. Теснили его невидимые канаты ринга, на котором он бился с невидимым противником за своё право существования. Эта лихорадочная, сбивчивая речь уже походила на какое-то подобие прозы – возможно, самой обыденной прозы жизни, замкнутой в одиночестве. Все могли иной раз наблюдать на улице странно одетого человека – летом, как зимой, а зимой, как летом, – бормочущего что-то себе под нос, непрестанно и болезненно что-то доказывающего кому-то: “я ей сказал... а она мне сказала... ну ничего, ещё посмотрим...” Человека, углублённого в себя, сосредоточенного, не отвлекающегося на внешние раздражители, и лишь порой усмехающегося своим мыслям, наиболее удачным запоздалым ответам своему невидимому оппоненту, – так он одерживает победу и уже никак не хочет выпустить её из своих рук.
Так и Гришковец: что-то наговаривает перед собой, бормочет, выступает в роли шамана, чьё ритуальное присутствие должно вводить зрителей в транс. Заговоры, заклинания лучше всего проходят под бубен. Именно поэтому неизбежна следующая стадия развития: придание монологу, исповеди ритмического рисунка. Возникло музыкальное сопровождение, Гришковец едва ли не запел, впрочем, продолжая наговаривать свои эмоциональные откровения про девушку, которая шла впереди, а ты смотрел на неё и не знал, подойти тебе или нет, а может, и не было никакой девушки, а просто был вечер, и падал снег, и чего-то не хватало... При наличии актёрских способностей каждый может повторить подобный опыт с наговариванием каких-нибудь слов под музыку, воспользовавшись хотя бы караоке, – главное, это сыграть, представить.
Занесло Гришковца и в кино. Он появлялся в самом конце фильма Алексея Учителя «Прогулка» и объяснял удивлённому зрителю, какую пьесу они смотрели почти полтора часа, – снятый под импровизацию прикол из жизни «новых русских», этакое шоу, которое должно продолжаться и продолжаться...
Но чего же не хватало Евгению Гришковцу? Не хватало всего этого – про город, про девушку, про таксистов-частников, – записанного на бумаге в виде романа, оформленного книгой. И вот роман появился. К нему ещё комикс прилагается, рисунки по сюжету, – некая “интеллектуальная” подпорка для болельщиков, для их большего развития и удовольствия, наконец, для придания внешне простоватому тексту полнокровного звучания; из-за неуверенности в собственных силах, должно быть, из-за того, что никак эта почти детская “рубашка” не натягивается на взрослое тело романа?
Тем не менее как-то снова сошлось всё, о чём наговаривал прежде Евгений Гришковец в своих монологах и композициях, в одной точке: город, девушка, таксисты... Один день из жизни архитектора Саши заставляет вспомнить роман Джеймса Джойса “Улисс”. В аннотации к “Рубашке”, правда, говорится об оригинальном приёме.
Если у Джойса понятие Дублина есть, то у Гришковца Москва как таковая отсутствует. Это вообще такое условное понятие: город. Серый, безликий, анонимный. Не важно, Москва он называется, или ещё как-то иначе. Главное, что большой. С другой стороны в этом содержится уже представляющаяся обыденной констатация факта, признание того, что Москва меняет свой облик, она стремительно становится другой, исчезает... Вот на этом с одной стороны строящемся, а с другой исчезающем фоне и развивается скромная такая, однодневная одиссея двух товарищей, Саши и Макса, перебирающихся из одного столичного питейного заведения в другое. Точно так же понятие “город” перекочевало в роман из театральных опытов Гришковца. Достаточно вспомнить пьесу с одноименным названием, в которой оно присутствовало. Именно присутствовало, но не складывалось в образ. Наверное, и цели такой не ставилось, имея в виду совсем другой принцип: достаточно упоминания, остальное образуется само по себе. В бесконечных такси приятели постоянно едут куда-то, перемещаются по городу; естественно, возникают разговоры с водителями, этому придаётся большое значение в “Рубашке”. Пожалуй, даже большее, чем девушке, которая представляется зыбкой тенью, недосягаемой, размытой по стеклу работающими дворниками такси. Потому и зовут её совсем просто: она. Он ей звонит, хочет встретиться, а может, и не хочет встретиться, а может, это не она была, а другая, а может, её и не было, а был вечер, и падал снег (смотри выше)... Увидеться у них так и не получится. Зачем? Вот такой наивный, несколько инфантильный герой-романтик, такие сентиментальные чувства. Мечтает посидеть в какой-то уютной тюрьме, не нашей, конечно, а заграничной; чтобы ему там хорошее вино давали, а он бы ещё и книги читал, не отечественные, конечно, а переводные, про приключения. Представляет себя наш Монте-Кристо участником каких-то боёв в горячих точках, а то вдруг мыслит себя просолённым морским волком, стоящим на палубе корабля. Играет вместе со своим другом Максом не только в Хемингуэя, но и в Джойса и Ремарка. Приключения вообще должны быть удобными, иначе не имеют смысла. И рубашка должна быть удобной. Хотя совсем не в рубашке тут дело, рубашка тут совсем не при чем. Символом она никак не становится. Вот если бы носовой платок от какой-нибудь миледи...
Выглядит всё это так, как если бы Джойс, Ремарк и Хемингуэй... нет, не они, конечно, а ребята, которые “срубили где-то бабок” и играют в них, решили сообразить на троих; хорошо так поднабрались, до слёз сиюминутного товарищества, – и принялись царапать на салфетках... ну не то что бы тексты, а стеснительные, оглядывающиеся друг на друга предложения. Может быть, это называется “новой искренностью”? Я ничего не путаю? Не знаю. Как не знаю и то, почему это косноязычное топтание на месте, имитирующее поток сознания рефлексирующего героя, называется романом. Помните странную фигуру на улице, одетую не по сезону, – “я ей сказал... а она мне сказала... ну ничего, ещё посмотрим...” Это оттуда. Это те же доказательства и оправдания.
Справедливости ради стоит сказать, что есть в “Рубашке” своего рода кульминация – это сцена дорожной аварии; единственное, пожалуй, место, которое вызывает эмоции. После него всё как-то гаснет сразу, становится вялым. “Она”, о которой так грезил главный герой, становится совсем уже лишней, неинтересной. Куда интереснее и неожиданнее оказывается борщ в американском ресторане! Какая “она”? Зачем? Саша и Макс собой увлечены, ревниво оценивают друг друга, что поневоле наводит на определённые мысли. А что? Вполне даже возможная вещь. “Она” нужна главному герою для прикрытия, вот и талдычит он постоянно о ней. Известно ведь, что лучшая защита это нападение. Пример из жизни: модный парикмахер подозревает одну телеведущую в том, что она трансвестит, сам нисколько не смущаясь при этом, что является точной копией Клаудии Шиффер. Сашу ещё вдобавок вдохновляет таинственный “мерседес”, следующий за ним по пятам. Кажется, что ради этого “мерседеса” и затевались все эти походы по кабакам. В ином бы случае вся охота пропала: стоит, например, “мерседес” заменить на “копейку”.
Таким образом короткая “Рубашка” оказывается большой мишенью для критики. Ничего этим ребятам, приближающимся к сорока Саше и Максу, не нужно, – они “срубили где-то бабок”, можно безутешно развлекаться. Да и сама книга, собственно говоря, для таких вот “срубивших где-то бабок” и выпущена. Опять же комикс – “для продвинутых”. В общем, вырисовывается что-то вроде декларируемого “среднего класса”, потребности которого в чтении должна обеспечить “Рубашка”. То есть заполняется пустовавшая прежде ниша вполне определённым продуктом. Иначе говоря, если ты стоишь на рынке и являешься работником уличной торговли, если жизнь не удалась, то читай Донцову, а если “срубил где-то бабок” и поднялся на уровень выше, получи в качестве награды Гришковца, вот и рубашку для тебя пошили.
И вообще, чтение “Рубашки” может даже оказаться полезным. Из книги можно узнать, например, что такое сигары и как ими пользоваться. Чем не популярная лекция из какого-нибудь глянцевого журнала? Не подробная, конечно, инструкция, но всё же...