Эмир КУСТУРИЦА: Быть политкорректным — идиотизм.
Видимо, мир сошел с ума. Потому что этого человека обвиняют в чрезмерном жизнелюбии. Фильмы Эмира Кустурицы — это один огромный цыганский праздник, где буйствует его безграничная фантазия. Его называют балканским Феллини, а сам он признается в любви к Булгакову. В его картинах все люди сплошь похожи на циркачей. А еще там резвятся огромные свиньи, пожирающие автомобили, ослицы, страдающие от безответной любви, лошади, интересующиеся шахматами. И, конечно, кошки разных мастей. Он и сам бы хотел сыграть кота. О своих фантазиях и жизненной философии, о кино и об отношении к политике Эмир Кустурица поведал журналистам на пресс-конференции на Московском кинофестивале. И, конечно, речь зашла о его последнем фильме, показанном на фестивале, — «Жизнь чудесна», который лучше было бы перевести «Когда жизнь как чудо». В этой ленте, название которой можно считать девизом его творчества, он рассказал историю любви серба и боснийки на фоне войны в Югославии.
- Вы не только отличный режиссер, но еще и актер. К примеру, вы сыграли заключенного во французском фильме "Вдова с острова Сен-Пьер", который несколько лет назад участвовал в конкурсной программе Московского кинофестиваля. Какую роль вы, как режиссер, выбрали бы для себя как для актера?
— Я бы хотел сыграть роль кота из «Мастера и Маргариты».
Ответ вызвал смех в зале, но надо видеть Кустурицу — абсолютно невозмутимое, даже чуть угрюмое лицо.
— А что, надо вас посоветовать Владимиру Бортко, он как раз «Мастера и Маргариту» снимает, — не удержался от реплики один из известных кинокритиков.
В ответ на это режиссер продолжил:
— Я сам собирался снимать фильм по этому роману, но пришлось отказать продюсеру, и причина может показаться совершенно сумасшедшей. Он сказал, что совершенно неважно, во сколько обойдется фильм, главное — он должен быть на английском языке. А я совершенно не представляю, как английский язык будет звучать в действии «Мастера и Маргариты», в декорациях... Не исключаю, что когда-либо я вернусь к идее экранизации этого романа. Считаю его одной из лучших книг, написанных в последнее время. Если бы не было Борхеса, я бы сказал, что это даже самый лучший современный роман. Его композиция гениальна и дает широкие возможности для реализации кинематографических замыслов. Но хорошую экранизацию таких книг делать очень сложно.
— Как вы относитесь к тому, что произошло с Югославией? Кому вы больше сочувствуете?
— Мой новый фильм «Жизнь чудесна» раскрывает мой взгляд на то, какой я вижу эту войну. Я не стремлюсь быть человеком, держащим нос по ветру, а стараюсь понять суть происходящего и отразить ее. Сюжет моего фильма основан на реальных событиях: серб, у которого пропали во время войны в Боснии жена и сын, держал мусульманку в качестве заложницы, чтобы обменять ее. Я увидел в этом сюжет и драматическую коллизию, достойную пера Шекспира. И здесь уже не стоит вопрос о том, кто показан позитивно и кто негативно. Что касается специфики распада Югославии, то все прекрасно знают, в чем она заключается. Это была единственная страна в мире, которая очень хорошо жила в эпоху холодной войны и даже извлекала из этого выгоду. Когда эта эпоха закончилась, у Югославии больше не было причин существовать. Она распалась. Ничто не консолидировало страну изнутри. Югославия никогда не была тюрьмой народов, как многие говорили. Это не более чем идеологическое клише, используемое в политических целях. И в Боснии, и в Черногории, и в Сербии люди не сразу поняли, что больше нет холодной войны и соответственно нет той внешней среды, благодаря которой так комфортно существовала Югославия.
— Ваши фильмы — сопротивление миру или приятие его?
— Я хотел бы, чтобы мои фильмы возвращали людям надежду, воодушевляли их. Сейчас кино снимают так, будто шьют костюм или платье. Все технологические процессы заранее продуманы, известны, нет ничего лишнего. Конвейер. И готовый фильм таким же образом воспринимается, не затрагивая глубинных уголков человеческой души. Фильм — товар. Но я считаю, что искусство и культура способны воздействовать на человека, так сказать, терапевтически. Я сейчас провожу такой эксперимент, показываю свои картины в одной белградской больнице для умалишенных. Восемь дней подряд. Мне хотелось бы увидеть эффект воздействия кинематографа на сознание людей, у которых оно «повернуто» немножечко в другую сторону. И все же. В современном мире кино теряет то значение, которое оно должно иметь. Оно становится развлечением. Последний мой фильм и три предыдущих сделаны в рамках моей концепции терапевтического воздействия на человека.
— Каким вы видите будущее бывшей Югославии? И не желаете ли кроме сумасшедших показывать картины политикам — в терапевтических целях?
— Я считаю, что на территории бывшей Югославии политики уже ничего не значат и не могут. Cкорее здесь тон задают разведывательные службы. Эти маленькие страны потеряли возможность играть существенную роль в политике, они подчинены интересам больших государств, многонациональных корпораций. А что касается политиков, им кино показывать — это как мертвому припарки. Они имели возможность читать замечательные романы Иво Андрича, где в принципе все уже было сказано...
— Вы, скажем так, не только нетривиальным образом используете в ваших картинах женскую задницу. В одном фильме в нее вставляют цветок, в другом — ею вытаскивают гвозди, а в последней картине «Жизнь чудесна» она превращается в своего рода боксерскую грушу. Считаете ли вы, что это такой чисто славянский символ (в том смысле, что многое у нас в государственных делах именно через это место делается)?
— Сцена, где женская задница используется в качестве боксерской груши, необходима, чтобы отразить стирание нравственных критериев. Разложение и упадок характерны для общества, охваченного войной. Но я не стал бы называть задницу чисто славянским символом. Для славян он не имеет такого уж большого значения. Это образ, восходящий к латинскому миру, он есть в фильмах Федерико Феллини.
— Как вы в этом безумном мире сохраняете веру в добро?
— К сожалению, современный мир ни во что не верит. А доброта и любовь — единственное, во что стоит верить. Рано или поздно человек вернется к этим истокам своей жизни. В современном кинематографе есть тенденция, следуя которой люди стыдятся хороших чувств, положительных эмоций. Очень часто понятие доброты заменяется английским словом «cool», что означает «холодный». И когда человек убивает, и когда любит, он остается холодным. Считается, что искусство должно представлять собой такую дорогу, на которой разные знаки регулируют движение. Фильм не должен глубоко затрагивать душу. Такова тенденция современного кино, но я верю в обратное.
— Ощущали ли вы сами когда-нибудь нереальность происходящего?
— Вопрос философский и очень сложный. Развитие медиатехнологий стерло границу между миром реальным и вымышленным. Так, с помощью компьютерных технологий вы можете воссоздать придуманные события с реальными людьми. И, в частности, телевидение создает этот воображаемый мир, который лишь отчасти соотносится с реальностью. И реальность, в которой мы живем, — это отчасти реальность, которая создана с помощью технологии. Взять вопросы о позитивном или негативном показе сербов. Каким образом возникла эта идея? Благодаря манипуляции сознанием с помощью телевидения. Если главный герой — серб и если он хороший — это уже как бы идеология, за этим скрывается идеологическая позиция режиссера. Но если бы в человеческое сознание не внедряли сто тысяч раз подобные идеи, такой вопрос не возник бы.
— Не вредят ли вам постоянные обвинения в неполиткорректности?
— Я горд тем, что я постоянно неполиткорректен. Я считаю, что быть политически корректным — все равно что быть идиотом. Это значит, верить двум-трем мировым телевизионным компаниям и видеть мир их глазами. Это все совершенно не совпадает с моей интеллектуальной любознательностью. Кроме того, количество прочитанных мною книг удерживает меня от того, чтобы видеть мир таким, каким преподносят его телекомпании.
— Вы работали в Голливуде. Почему не продолжаете свой американский опыт?
— Я всю жизнь снимаю авторское кино. Мои съемки в Голливуде — часть моей американской истории. Я хотел бы остаться представителем авторского кино, что несовместимо, по-моему, с работой в Голливуде. И тем не менее я поклонник голливудского кино тридцатых, сороковых и пятидесятых годов.
— Может ли измениться Кустурица, открыть что-то новое для себя в кино, уйти от того, что он уже показал?
— Да, я могу снять фильм, взяв в качестве сценария телефонный справочник. Но я не знаю, зачем должен это делать. Поэтому хочу остаться верен своим эстетическим и моральным принципам.
— В вашем фильме животные «работают», как люди. Осел способен плакать, кот — есть хлеб с вареньем. Как вы добиваетесь этого?
— С животными иногда легче, чем с людьми. Я снимаю фильмы долго, а за такое время даже осел начнет хорошо играть, не то что человек. А чтобы кот, о котором вы говорите, сыграл свою роль так, как сыграл, надо верить, что жизнь — это чудо.
Виктор БОЧЕНКОВ, Татьяна ЕФЛАЕВА
