Наталья ДАНИЛОВА. Женский взгляд на мир (О современной женской прозе).

Александр Кувакин

В атмосфере навязывания нам лже-писательниц (марининых, донцовых и иже с ними), механично исполняющих на «словесном» конвейере поточно-серийные, «продажные» во всех смыслах издательские проекты, не имеющие ничего общего с литературой, хотелось бы представить читателям современных писательниц, творчество которых опрокидывает привычные представления о женской прозе, о женском взгляде на мир как о чем-то второсортном, требующем невольного снисхождения.

Русская литература не знает и не приемлет деления на мужское или женское перо. Критерий один — талант, к которому всегда прикладываются трудолюбие, любовь к слову и сострадание (боль за всех). Представительницы современной русской литературы ставят в своих произведениях больные вопросы нашей жизни: что есть Россия в ее прошлом, настоящем и будущем? Что есть смысл национального сознания? Они пишут в новое время о главном: как и чем жить нам, русским людям, когда мир глубоко деморализован, когда нет впереди ясного будущего.

Речь пойдет о русской литературе, а не о русскоязычной, к которой принадлежат Улицкая, Татьяна Толстая и т.п. Они в своих сочинениях как анатомы от словесности лишь препарируют действительность «этой страны», как они называют Россию, которой всегда были чужды по духу и по судьбе.

Знаменитое изречение Ренана гласит: «Общая слава в былом, общее согласие в настоящем, совместные великие свершения, — вот главные условия существования народа… Позади — бремя славы и ошибок, впереди — единая программа действий. Жизнь нации — это повседневный плебисцит». Мысль, что жизнь нации — повседневный плебисцит, в конце XIX века звучала как откровение — как долгожданная весть о свободе. Ныне — это наше унылое бремя повседневности. Мы постоянно кого-то выбираем: мэров, губернаторов, депутатов думы, президента… Наша жизнь захвачена выборами. Но главный выбор — себя и своего будущего — нельзя организовать в государственном масштабе, его можно лишь предугадать по линиям судьбы, отраженным в главных условиях существования народа, воедино соединенного общей кровью, языком и памятью.

Национальное прошлое всегда отбрасывает отсветы своего обаяния в наш день. Архивы, предки, их мемуары — «отчий край» нашей памяти. Прошлое и настоящее, их слиянность и дистанция времени, «отеческие гробы» и наша жизнь — какая связь может быть между ними? Над этими важными вопросами в своей повести «Камень под соснами» («Наш современник» 2001 г., № 11) размышляет молодая калужская писательница Татьяна Бессонова, недавняя студентка Литературного института. Повествование идет от лица мужчины — это протест писательницы против трафаретного мужского снисхождения к женскому уму и письму. Дерзок и замысел повести — уход от непонимания и одиночества, безвременья современности в прошлое, исполненное высокого накала бытия — вызов своему времени, негероическому и подлому по сути.

Сюжет предельно прост и даже незамысловат: архивные и археологические изыскания Алексея, современного молодого человека, тридцати лет от роду, о герое войны 12-го года, Владимире Никитиче Вершинине, приводят к удивительным открытиям: не только материальным, но и душевным. Алексей начинает сопереживать отдаленной во времени, роковой судьбе своего героя и воспринимать его как близкого ему человека: «Прошло каких-то четыре месяца с того момента, как я впервые услышал про Вершининых, а Владимир сделался для меня самым дорогим другом. Его доверительные письма сблизили нас…»

Разгадка идеи повести в ее эпиграфе: «Кто поймет язык времени, когда оно пишет свои тайные речи плющом на развалинах и белыми костями на кладбищах народных? Смертный, прежде нежели разгадаешь грозный алфавит сей, поступишь сам в число его букв!» (Н. Соковнин. Письмо 1834 г.) Некое предостережение нам: не жить бездумно, а сверять часы своего времени по прошлому.

Русский писатель всегда осознавал себя современником всех эпох. Вырвать из забвенья забытые славные русские имена и дела, воплотить их в слово, всегда означало для него соединить воедино прерванную связь времен, понять «язык времени».

Наше недавнее прошлое воскресает в автобиографическом романе «Этапы» писательницы старшего поколения Маргариты Волиной, прожившей большую жизнь. Она родилась в 1913 г. В 1931 г. ее приняли в театральную студию Алексея Дикого. Снималась актриса в первом звуковом фантастическом фильме «Гибель сенсации». Перед войной Волина училась на отделении драматургии Литературного института. С конца 1942 г. по 1944 г. она работала в актерских бригадах на различных фронтах Великой Отечественной войны. Автор книг: «Тайные силы» («Масонство и жидомасоны»), «Черный роман», нескольких пьес. Отрывки из романа «Этапы», который ждет своего издателя, были напечатаны в последние годы в различных газетах и журналах. В журнале «Наш современник» (2003, № 10-11) была опубликована часть глав из этого романа под названием «Бродячие артисты».

Это живая картина военной и послевоенной поры, ясно увиденная автором с дистанции времени, ушедшего далеко вперед, наверное, поэтому столь раскованно и смело даны характеры бродячих артистов, выдуманных героев этого романа и реальных людей эпохи, скрытых под узнаваемыми псевдонимами. Участники труппы Гурия Павловича Варзона: Серафима Волгина, Иван Любанькин, слепой баянист Ленечка, — колесили сначала третьим эшелоном по фронтам, потом по разрушенной войной стране со своими концертами. Они были, как и положено бродячим артистам, немного романтиками, немного авантюристами, но такими же обездоленными войной, как все. Задача их незамысловатого и порой халтурного искусства была проста и благородна — поднять боевой дух и настроение людей, угнетенных войной. Актеры были уверены, что при всех их скромных талантах они тоже служили победе, стране и народу.

Та тяжелая и скудная жизнь, в упорной борьбе с нуждой, убеждена писательница, была полней, выше и подлинней по состоянию духа, чем наша жизнь, в относительном изобилии. Трудности будили и напрягали способности, заставляли человека жить на пределе его душевных и физических сил, что рождало ощущение полноты жизни, не смотря на ее трагичность подчас. Державная мощь и внутренняя прочность государства тогда держались не только твердой рукой Сталина, но глубинной сплоченностью людей, переживших общие военные тяготы и увлеченных единым замыслом построения своего коллективного светлого будущего после войны. У всех было чувство «полноты времени»: верили в грядущее, ясное и однозначное, предрешенное партией и создаваемое народом, которые были едины. Напряженная жизнь военного поколения-победителей была своего рода подвижничеством, рожденным этой верой. Ради нее гибли на фронте, терпели лишения в тылу: «Все для фронта, все для победы», все для будущего…

Времена переменились. Герои остались в прошлом, как и жертвенность ради общего блага. В застойное время исчезло чувство риска и опасности в отстаивании жизни и ее правды. «Правильное» более не требовало жертв, стало некой культурной абстракцией, догмой, набором идей. Общество заснуло, из арены героической борьбы — мутировало в сферу «благополучия». Наш мир погрузился в циничное безвременье. Исчез идеологический источник гравитации напряженности общественной жизни. Общество превратилось в неупорядоченную человеческую взвесь — каждый сам за себя и сам творит свое будущее. Открылись ранее не свойственные нам черты: безудержный рост жизненных запросов, пренебрежение и неблагодарность ко всем, кто эти запросы удовлетворяет и создает общественное благо. Не созидать, а жить в свое удовольствие и «на халяву» — лозунг людей-«победителей», хозяев нового времени, — определил характер общественной жизни и выбор совместного жизненного пути (точнее тупика!) при всеобщем голосовании масс в виртуальном мире демократии. Тем самым обрекая других — русских, людей-«побежденных», но желающих работать и созидать на общее благо, влачить жалкое существование в поисках заработка. Разубедив в необходимости, а затем и отняв возможность честно трудиться, лишили нас главной нравственной опоры в жизни. Нас стремительно стали приучать видеть осуществление полноты жизни в удовлетворении материальных нужд, то есть к суррогату человеческого бытия. Пресловутая эталонная полнота «пресыщенности» жизни нынешних ее хозяев — в действительности гибель.

«Хочу и буду» — цикл рассказов Лидии Шевяковой («Наш современник», 2001, № 6), написанных с вполне уместной иронией, о «новых русских», столь стремительно размножившихся в последнее «отвязное» десятилетие и претендующих ныне быть хозяевами жизни. Писательницей «убийственно» точно описана эта категория людей, которых больше всего заботит собственное благополучие и меньше всего — истоки этого благополучия. Они рабы вещей, мир их внешних интересов скукожен до пространства их евроремонтной квартиры, с поющим унитазом, а внутренний — ограничен физиологией собственного организма. Эти новые русские гипермещане, требующие от мира лишь материальной доступности и обеспеченности, не ставят перед собой никаких запретов и ограничений, их аппетиты растут бесконечно. Их неуемная «жажда жизни» неизменно оборачивается разрушением самих основ жизни: окружающий мир может не успеть за стихийным и неистовым ростом их потребностей, да и от них самих остается со временем лишь лощеная телесная оболочка: мешок для потребления, а не вместилище души.

Невольно от автора ждешь ответа на вопрос: «Откуда они взялись? Когда произошла мутация сознания части нашего населения?» К сожалению, в рассказах отсутствует глубинный анализ действительности, причин и истоков описанного явления, есть только констатация его как свершившегося факта.

Подобной «жизненной раскрепощенности» и плебейскому принципу «жить как хочется» писательница противопоставляет в цикле рассказов «Божьи люди» («Наш современник», 2002, № 3) — благородный взгляд на наше бытие. Богоугодная жизнь героев рассказов, потерпевших внешнее крушение жизни, но живых душой, описывается как служение ближнему, как смиренная признательность судьбе, которую благословляют, какой бы тяжелой она не была, ибо дана она свыше. Противоположное отношение к окружающему — божьему миру, исполненному высшей целесообразности, которую надо учиться видеть душой. Здесь совсем другой — теплый взгляд писательницы на своих героев: нет прежней исследовательской холодности и отстраннености. Но «парения», возвышения над материалом как-то не хватает. Это хорошая проза бытописания нравов нашей современности.

«Распалась связь времен». Шекспировский афоризм более всего подходит к нашему времени. Наше современное представление о времени и пространстве — их разорванность. Распад великого государства. Разрушение устоявшей жизни, казавшейся еще вчера такой надежной и нерушимой, рождает в душах тревогу, смуту — ведет к внутреннему распаду — это главная тема цикла рассказов Марины Некрасовой «Таджикские письма» («Наш современник», 2002 г., № 9). У нее необыкновенно пронзительная проза, при всей ее лаконичности и предельной простоте формы. Написаны «Таджикские письма» от первого лица, обращены непосредственно к читателю: «Представь себе», «Слушай», «…ты спрашиваешь? Ты что!..» Это живой разговор по душам или рассказы-исповеди. Писательница вводит ненавязчиво нас в свое время, в свой мир, в свои переживания, и они становится нашими, общими — боль и тревога: «У меня комок в горле. Прошлой осенью “газик” с геологами, завершавшими здесь последнюю работу, рухнул в пропасть. Среди них был отец. Что доставали, как хоронили — я помню плохо. Русское кладбище обстреливалось, я упала в арык, сломала ногу…» Предельная авторская скупость на слова, но сколько боли!

Марина Некрасова мастерски владеет не только словом, но и ритмом речи рассказчика, который не желает увлечь или развлечь слушателя, а поделиться с ним сокровенным: короткие предложения прекрасно передают неспешную интонацию внутреннего монолога — то воспоминания, то сиюминутного восприятия окружающей действительности. Вместе с ритмом прозы приходит ощущение «быстротечности жарких медленных часов» в неком таджикском городе на чужбине, и вливается в сердце чужая русская тоска как своя.

Писательница ищет ответы на мучительные вопросы «нового» времени: «Что это было? Что с нами произошло? Что было первичнее? Омертвление нашей жизни или навязывание этой мертвенности сверху? И чем это могло закончиться?»

Марина Некрасова описывает «новую» жизнь в ступоре, полураспаде — всем плохо, все не живут, а функционируют, и хочется кричать то ли от боли, то ли от беспомощности. Образ некой Сусанны, продающей на рынке последний сервиз, олицетворяющей это человеческое одичание: «…она как закричит, волосы длинные растрепались, глаза безумные — ну ведьма… В общем плохо ей». В городе, брошенном на произвол судьбы, живы лишь инстинкты: «Облик веселого, шумного, яркого южного города вытеснила из жизни волчья действительность, и город нашего прошлого стал похож на стертую временем монету, восстановить рисунок которой уже трудно, а потом и почти невозможно».

«Старшая по хлебу» — простой рассказ о раздаче «полужидкого» хлеба из гуманитарной муки (триста мешков на большой голодный микрорайон) превращает под чутким пером писательницы в почти евангельский сюжет, когда Христос накормил пятью хлебами «пять тысяч мужей...»: «И ели все и насытились». Но чудо здесь земное, заключенное в доброе сердце человеческое: «Я болела от этого. Ведь что ты чувствуешь? Тебе доверили, поручили. Я должна быть совершенно, безупречно справедливой… Мне плохо, но я делю хлеб, полужидкая масса проливается на стол, ее собирают ладонями, раскладывают равными порциями…»

Нравственное испытание на человечность, которое проходили все: и дающие, и берущие «хлеб насущный» — «Блаженны алчущие ныне, ибо насытитесь». Это и был шаг к возвращению из «ступора», убеждена Марина Некрасова, к нормальной жизни: «Сколько это продолжалось, ты спрашиваешь? Ты что! Когда это началось, мы облегченно вздохнули: дожили до хлеба! А ведь долго совсем ничего не было. Это, когда хоть как-то заработало новое государство, появились … гуманитарка, потом — машина, а к машине — бензин. Первые хлебовозки… Взрослые твердо знали, что вот это — счастье…»

Но остался страх в детях: «А вдруг всё вернется?», поэтому они не только не едят, но и в руки боятся взять черный хлеб – символ времени страданий, лишений. Взрослые могут перетерпеть убогость жизни «свободной республики», но дети, почему они страдают? Писательница убеждена: нельзя у детей отнимать «праздник», радость жизни (рассказ «Новый год»). Их будущее не должно так же «безжизненно провиснуть», как «хмурое небо декабря» нашей «новой» жизни.

Новое время, новая жизнь… Новое счастье?.. Вечное русское перепутье у столбовых дорог в вечном русском пути «за счастьем». Неприютность человека на путях истории замечательно изображена, в новой книге рассказов Лидии Сычевой «Вдвоем» («Андреевский флаг», 2003): «Такая тревога, смута вдруг охватили меня: вечно я попадаю в одиночество, в незнакомую жизнь; и хожу совсем не столбовыми дорогами; и словно “выпадаю” из мира, мне известного, на который я как-то могу влиять и который мне может помочь, защитить, а если и наказать, то за дело… А на этой дороге я одна, совсем одна, и будто нет многообразия жизни, ее многомерности, лишь пустые, уже проложенные пути, свернуть с которых невозможно, да и не нужно — будет еще хуже. Страшней и еще одиночей…» («За счастьем»). Куда идти и зачем? — А ответ, кажется, так прост, уверена писательница: «Идите прямо, никуда не сворачивая».

Проза Лидии Сычевой очень органичная, «почвенная», насыщенная силами и соками отчей воронежской земли. На страницах ее рассказов распахнуты родные просторы, пересеченные долгими дорогами и раздумчивыми перепутьями. Ее герои — простые люди, родные нам по духу и по общей земле, с теплым южно-русским говорком, прекрасно переданным писательницей.

В новой книге писательницы представлены разные женские лики России. Чудом уцелевший лик из прошлого — «доброй, дородной, беззлобной деревенской мадонны, пахнущей молоком». И потеряный нынешний лик — юродивой: «Теперь она, полубезумная, остриженная наголо, часто без цели шатается…; зимой ее несколько раз видели в нательной рубахе, босой. Некоторые смеются над ее несчастьем: мол, следует ей, уж больно гордой она была! Но это неправда, она никогда не была гордой, она просто была очень доверчивой».

Такой доверчивой, утверждает Лидия Сычева, была вся страна — в миг ухнувшая в безвременье, в безбудущность.

Еще недавнее наше прошлое, по мнению Лидии Сычевой, было временем не только великих строек, время дорог, когда земля стала романтичней, чем море, но и великих надежд: «За каждым полустанком были встречи, открытия, была своя судьба, непременно счастливая — она зависела только от тебя». Мы жили в ладу со временем, чутко его слушали — «часы истории шли в такт с сердцем, и неизвестно, что стучало горячей, громче» («За счастьем»).

Нам казалось желанным то будущее, уверяет писательница, в котором наша нация продолжала бы жить: «…будущее было бездумно, светло и прекрасно. Будущее было придумано: в главном, в основном. “Наш паровоз вперед лети, в коммуне остановка…” ». Страна «летела» в то возможное будущее, которое мы все вместе потеряли. Было особенное внутреннее состояние народонаселения страны, которая «была вечно погружена в будущее», и, в общем, была счастлива, потому что «любовь была растворена в мире», она жила в этом будущем.

Но некто переставил стрелку на «русском пути» и направил его в другую строну. Под откос?

«Просто так сложилось, подпало», точно замечает Лидия Сычева о ходе новейшей нашей истории, что мы не заметили, проморгали тот момент, «когда жизнь страны стала опасно крениться так, что в один момент перевернулась вовсе, и тогда все вокруг поняли — будущее исчезло. Навсегда. Так, будто его никогда и не было. …то общее, большое, определенное будущее, связывающее всех от мала до велика, погибло безвозвратно, раз и навсегда. Эта потеря на первый взгляд кажется смешной — будущего как бы нет, оно же будущее, но на самом деле с исчезновением будущего многие лишились и настоящего» («За счастьем»).

Мы, сегодняшние, не находим ни в чем утешения, полагает писательница, потому что произошла «смерть будущего, такая безусловная и безвозвратная» — наше «будущее украдено, спрятано, замыкано». В этом мучении уже прошло десятилетие нашей жизни, ведь с исчезновением будущего многие лишились и настоящего. Разубедив народ в необходимости, а затем и отняв возможность честно трудиться, лишили нас главной нравственной опоры в жизни, превратили сильную нацию — в угнетенных своим жизненным поражением массу людей.

Все, что сегодня происходит, все временно, на скорую руку, все только отсрочка, все готово исчезнуть еще быстрей, чем возникло — потому что беспочвенно, не вышло из недр самой жизни, целиком выдумано как пустая игра политиков, убеждена Лидия Сычева: «…говорят, что теперь снова обозначается какое-то будущее, называемое скучным словом “перспектива”, и что началось “оживление”… и в общем жизнь продолжается. Да, продолжается. Но без нас…» Почему без нас? Потому что становится страшно и одиноко человеку с душой перед грядущей «громадой искусственного мира, которому мы совсем не нужны».

Бег за прогрессом загоняет нас в холодную и бесприютную юдоль западной цивилизации, которая жестким панцирем накрывает нас, заставляя биться в жестких ритмах «тяжелого металла». Нас уверяют, что ничто уже не изменит этой развязки, что нужно желать этого, либо вообще ничего не желать, что нужно полюбить свою судьбу, либо отчаяться в будущем и в самой жизни. Строгий энергичный, практичный интеллект грядет, ледяными и абстрактнейшими средствами он ведет борьбу за западную цивилизацию.

Об этом предупреждает нас писательница в рассказе «Соловей»:

«Он правил страной Победившего Стиля, и население его знало — через телеэкраны, газеты, интернет — как Алекса Билла, хотя на самом деле он был Алеша Белов, но он давно уже забыл детство, отца и мать, имя, страну, в которой он родился и жил; он забыл прошлое, потому что оно было глупо и дико; он жил настоящим — мощью власти, и будущим — программой, в которой не было места жалости и неопределенности. Страна шла по пути прогресса и побеждала... Пусть страна его состояла теперь всего лишь из одного огромного города с прилегающими дачными окрестностями, что ж — не в территории дело… Соитие с прогрессом радовало его, потому что рождался Стиль — искусственный отбор вместо естественного…можно было свинтить, собрать новое, непобедимое человечество…»

К счастью, мы пока живем в эпоху, по словам Лидии Сычевой, «когда машинный разум еще не приковал невидимой паутиной каждое сердце к пульсу единого наречия, мысли и музыки». Когда наша родина еще не скукожилась как шагреневая кожа, а все еще остается «большой и по-своему великой».

Лидия Сычева убеждена, что лучшая наша защита в этой трудной жизни-борьбе за выживание — «крепость, охранная грамота, незримая», — любовь: «Она всегда с тобой, отведет беду, даст надежду, лишит уныния». Подтверждает эту вечную, но подзабытую нами истину, ее замечательный лиричный рассказ, давший название и идею всей книге,— «Вдвоем»: «…я думаю: каким же должен быть рай, если в земной жизни столько любви?!» И с ней нельзя не согласится.

Прозаик Вера Галактионова справедливо полагает, что современному писателю необходимо знание религиозно-философских систем мира и истории. Главный образ-идея ее произведений — время во всех его ипостасях. Ее проза отличается жесткой сюжетной композицией, контрастным и выразительным письмом и философским осмыслением действительности. У нее свое, особое целостное мировосприятие, совершенно самостоятельное, независимое от любой современной идеологической конъюнктуры. Вера Галактионова стремится понять в своем творчестве, когда и почему в нашей жизни распалась гармоничная связь небесного и земного, исконно заповеданная Руси, возможно ли ее воссоздать или она утрачена навеки.

Писательница убеждена, что у России осталась небольшая историческая передышка — пойти своим путем. Нашу уникальную на планете русскую цивилизацию надо спасать, лечить и обустраивать. Иначе ее ждет “диффузия” во “всемирную цивилизацию” — рассосет нас потихоньку мир, и останется лишь место на карте. Об этом ее новый роман «На острове Буяне» (см. полный вариант: «Наш современник», № 7-8) — очень сложный, художественно многослойный, по замыслу и по форме. Роман-притча, в котором есть и эпическая мифологизация российской действительности, и элементы памфлета и утопии, но на особый русский лубочный лад (что вовсе не означает примитивный). Описания окружающего заповедного мира «Острова Буяна», его героев, их «речей» — по своему словесно-зрительному ряду — напоминают лубок: всё немного и упрощено, и преувеличено для большей ясности и яркости восприятия читателем, зрителем и соучастником в сопереживании художественного действия. Но суть нашей жизни в романе обнажена предельно реалистично, до боли.

Роман полифоничен: герои много «говорят» друг с другом и сами с собой, «выговариваются» о наболевшем. Благодаря этой разноголосице — особому художественному приему анализа современного состояния «национального» сознания — раскрываются такие «страшные» бездны «подсознания» масс, что просто мороз по коже, когда читаешь эти разоблачающие монологи и диалоги. «Говорящие» (во всех смыслах этого слова) образы, воплощают разноголосицу современного самосознания народа, утратившего единое, естественное когда-то для нас, хоровое начало. В романе — это местное и пришлое население, разноликое и расколотое в своем миросозерцании и жизни.

Действие романа разворачивается сначала неспешно, неторопливо, как сама патриархальная, заповедная жизнь в этом далеком от цивилизации Буянском районе. Но «бушующие волны» прогресса захлестывают и «остров Буян», особняком стоящий среди «моря-океяна» мировой истории, втягивают в свой водоворот как в гибельную воронку. Как тут уцелеть? Как сохранить свою самобытность? Не уж-то взбунтоваться? Одолеют ли стойкие и мужественные буяны-островитяне бушующий океан? Да, знают они особые заговорные слова, владеют силой тайной, немереной. Но можно ли эту «темную» могучую силу пустить в ход? Вопросы поставлены — выбор ответов, определяющих наше будущее, за нами.

Многие из нас давно душой на этом острове. Осталось только воссоединиться. И тогда полузатопленный остров всплывет, как заповедный город Китеж, и станет надежным материком, оплотом державности духа, которой не страшны никакие катаклизмы истории. Но сможем ли мы всплыть? Покажет наша жизнь, распахнутая в неведомые горизонты. Пока у нас еще есть время…