Владимир ПРОНСКИЙ. Уходило спелое лето

Главы из новой повести

***

Посёлок Кавардакино когда-то был райцентром, но даже лишённый в послевоенные годы штатного звания, всё равно оставался на слуху, хотя и находился в областной глубинке. Посёлок отличался порядком и спокойствием, и был не маленьким: механический завод, сельхозпредприятие, школа-десятилетка, Дом культуры, больница, почта. Ну и, понятно, своё отделение полиции, располагавшееся в бывшей избе-читальне, и называлось оно опорным пунктом. Люди в посёлке работали, как могли, возделывали чернозёмные земли и пользовались местным привольем, которое образовалось природой.

Самым уважаемым и авторитетным в посёлке считался Михаил Бармасов по прозвищу Зверь. Оно у него действительно необычное, а шло от родимого пятна во всю левую щёку. Он хотя и прятал его бородой, но всё равно наплывы синюшной густой красноты отчётливо проглядывались и делали выражение лица таким, что если раз увидишь, то будет потом оно сниться всю жизнь. Да и самого не забудешь: широкий, приземистый, словно квадратный, смотрит всегда исподлобья. За нелюдимость его считали колдуном и пугали им ребятишек, хотя он смолоду был обыкновенным механизатором: пропадал в мастерских, коптился на тракторе, а в уборочную два-три месяца скитался в полях на жатве хлебов.

Относились к Бармасову по-разному, потому что у всякого, знавшего его историю, создавалось особое мнение. У хорошего человека – положительное; у плохого – отрицательное. К этому случаю не подходила притча о том, что, мол, не бывает полностью плохих и полностью хороших; в Кавардакине было заведено именно так. Все считали его опасным человеком, способным на сглаз, и не высказывались о нём на людях. Тот же, кто забывал об этом по какой-либо причине, – очень горько потом жалел.

В последние годы Бармасов скопил приличную сумму, что и следовало ожидать от завзятого скопидома, хотя страсть к накопительству его однажды подвела, когда в начале 90-х все его сбережения пропали, как, впрочем, и у всех иных людей в стране. И вот за последние годы он собрал новую сумму, так как образ жизни способствовал этому. Вечно он ходил в одной и той же одежде, пока окончательно не снашивал её, а сносив – облачался в иную, но не новую, а будто с кого-то снятую или купленную по случаю. В общем, вид имел не очень-то привлекательный, но в душе был романтиком, иногда мечтательно говорил соседям:

– Вот куплю «форда», сигар кубинских и поеду к морю. Хочу культурно отдохнуть.

Поэтому никто особенно не удивился, когда он пригнал из области ослепительно блестевший вишнёвый «форд», поставил его в гараж, когда и кем построенный – неведомо, и первое время никому ничего не говорил о машине. Кое-кто посчитал это миражом, чей-то кучерявой придумкой, ничего не высказывая по этому поводу не только ему лично, но и за глаза боясь говорить о нём, даже упоминать имя. Старожилы, и те, зная его с детства, зареклись портить с ним отношения. Так и жил он сам по себе, и до машины, и после её покупки, любил, чтобы никто не цеплял и, упаси Господь, не насмехался. Тогда сразу наказание приходило: кого перекосит, у кого нога отнимется, кого падучая замучает. Только и общался он с двумя соседями. Соседом справа – участковым Соколенковым, и соседом слева – вдовцом Тимофеевым. От них и просачивались слухи по посёлку.

Всё окончательно открылось, когда он однажды, совершенно не таясь, выехал на «форде» и, выбравшись на проходящее мимо посёлка шоссе, куда-то умчался. Часа два пропадал. Потом появился. Остановился на площади, словно для всеобщего обозрения, зашёл в магазин, а вышел с пакетом продуктов и отбыл на свою Подгорную улицу. На какое-то время вновь пропал, зато теперь все заговорили о нём почти открыто, забыв о том, о чём всегда помнили.

Но недолго, как оказалось, разъезжал Бармасов на «форде». Когда готовил комбайн к жатве, выхлестнуло ему глаз оборвавшимся приводным ремнём. Лежал потом в областной больнице, где остатки вытекшего глаза удалили, и вернулся он через месяц, зловеще сверкая стекляшкой. После возвращения из больницы его пригласили пройти комиссию на право управления транспортными средствами. Он её, понятно, проходить отказался. Так как и второй глаз потерял большой процент зрения, поэтому распрощался с комбайном, привычной работой и хорошими заработками, так и не доработав до настоящей пенсии.

Бармасова всё-таки звали на работу хоть слесарем, хоть электриком, предлагая облегчённый график, учитывая тяжесть его ранения, но он – ни в какую:

– Я своё отработал. Мне бы до пенсии дожить и второй глаз сберечь. А с одним глазом мне теперь и в кочегарке неплохо будет.

Он знал, о чём говорил: пока был на больничном, обговорил себе новое место работы – в кочегарке при школе, из которого ещё весной уволили очередного истопника. Не везло с ними: только наймут, поработает человек до первой получки – и в загул. Бармасова же считали примерным человеком в этом отношении, и чуть ли не ухватились за него. А что: самая теперь работа для инвалида. И ему неплохо. Всё лето, считай, будет свободен – за грибами ходи, в огороде ковыряйся. Отработав механизатором более четверти века, он теперь радовался, что ушёл в истопники, радовался свободному лету, собираясь использовать его с невероятной пользой. Правда, как-то при встрече пришлось выслушать упрёк со стороны директора предприятия:

– Что ж, Михаил Сергеевич, мы не нужны стали?! Не по-людски это! Так и знай!

– У меня по этому поводу совесть чиста. Тридцать лет почти пыль глотал, а теперь Бог услышал меня, подсказал, как далее жить.

– А теперь-то что, ладаном дышать будешь?!

– Ладаном не ладаном, а котельная-то на газу – чистота и порядок. Так что отрезанный я ломоть. Да и вообще инвалид!

И от него отстали, понимая, что укоряй его, не укоряй – бесполезное это занятие с его характером. Ещё и против самого себя обернётся.

Лишь Соколенков, сосед справа, надеясь на своё служебное положение, узнав, что Бармасов лишился водительских прав, сразу пристал: продай да продай «форда», но не просто, а с рассрочкой и по сходной цене, так сказать, по-дружески, по-соседски. А Бармасов на его просьбу ответил просто:

– Ведь он новый же совсем – только разок в райцентр съездил, поэтому никакой сходной цены. К тому же племянница ещё в больнице упредила, попросила помочь. В коммуналке живёт, детей двое, мужа нет – квартиру ей купить надо. Не век же девке мыкаться! А так, глядишь, в гору пойдёт, личную жизнь наладит. В прежние годы я не особенно интересовался ею, а с прошлого лета, когда умерла её мать, а моя сестра, то обещал на поминках помогать. Тогда не знал, какая именно будет помощь, а теперь, получается, пришёл самый подходящий случай. А тебе, если не хватает средств, посоветую взять кредит в банке. Сейчас так многие делают.

– Многие, да не все, – обиделся участковый, – мне такого счастья не надо, чтобы потом в полтора больше возвращать.

– А мне врать не след, если племяннице обещал.

Так и не договорились они в тот раз. Но со своей задумкой Соколенков не расстался, зная, что никуда сосед не денется. Что-то случится, сам прибежит просить о помощи. Думая так, участковый, конечно, не осознавал последствий своих поспешных мыслей из-за короткой памяти или просто от незнания здешней истории, не придавал ей особенного значения. Так со временем и получилось.

***

Вторым по авторитетности в Кавардакине считался, конечно, он, участковый Пётр Соколенков. Уж честней его и порядочнее нет, наверное, во всей области. Этому во многом способствовало его давнее проживание здесь, здесь он дослужился до капитана. День обычно начинал с посещения опорного пункта и отзванивался дежурному по району, получая, при необходимости, оперативные сведения. Опорный пункт состоял из большой прокуренной комнаты, и ещё одной внутренней – за крепкой железной решёткой. Эта комната, называемая мужиками штрафной, использовалась для заточения дебоширов или временного содержания преступных элементов, ожидавших этапирования в райцентровский подвальный каземат, находившийся, как и весь отдел, в старинном купеческом здании. «Штрафная» комната редко когда заполнялась, а если заполнялась, то на несколько часов, потому что у Соколенкова почти никогда не оказывалось бензина для мотоцикла, чтобы переправить нарушителя в райцентр. Участковому приходилось отпускать протрезвевшего дебошира восвояси, правда, припугнув на будущее. Всё мужское население посёлка уважало капитана именно за это, считая его окончательно своим, хотя он всё-таки являлся пришлым. Высокий, стройный и белокурый – не мужик, а загляденье. Жена другая: и с лица невидная, и походка необъяснимо какая, а вот – поди ж ты, какого мужика отхватила. Лет уж семь Пётр был участковым в Кавардакине и, похоже, не прельщался переводом в райцентр на повышение, иначе пришлось бы продавать дом, теребить семью. Начальство шло ему на уступки, считая примерным участковым, умевшим утрясать конфликты с нарушителями правопорядка.

Конечно, никто не предупредил Петра о появлении залётных мошенников, но однажды случай вывел на них. Возвращался он в законный выходной с утренней рыбалки в наилучшем настроении. Хотя ничего не поймал, зато получил наслаждение, посидев у речки, где над водой кружат серебристые стрекозы и рыбья любознательная мелюзга таращится из воды у самого берега. И без рыбы не остался – заехал в рыбхоз, и сторожа ему выделили пяток карпов. Так что с этим всё было в порядке. Получалось, что и на уху добыл и природой полюбовался, забывшись от забот и служебных заморочек, от которых в последние годы всё более уставал. Начальство, оказывается, больше на словах ценила его за безукоризненную службу, а в остальном всё как у всех – им лишь бы отчёты отправлять да на совещаниях присутствовать. И чуть чего – сразу в райцентр вызывают. А ведь никто и копейки не даст на бензин. Хотя мотоцикл не столь уж много съедает его, но всё равно убыток для семейного бюджета заметный.

В душе рассуждая обо всём этом, чувствуя, как уходит радостное настроение, Соколенков заметил на выезде из посёлка вишнёвый «форд» и двух нездешних мужиков, копающихся в моторе. Невольно глянул на машину и затормозил, потому что это была машина соседа – и цвет, и номер один в один. Милицейский мотоцикл явно смутил незнакомцев, и это заметил Пётр.

– Кто такие? Чья машина? – остановившись, властно спросил он.

– Да вот взяли в вашем посёлке… Машина, считай, новая, а чего-то заглохла…

– У Бармасова, что ли, купили?

– У него… С бородой такой!

Говорили они вроде уверенно, но всё равно Петра сомнение взяло. Посмотрел он на «форда» как на собственного, словно его отняли у него самого, и поспешно предъявил удостоверение:

– Участковый – капитан Соколенков! Ваши документы!

– Пожалуйста…

Он забрал техпаспорт, доверенность на машину, личные паспорта. Сверил данные. Взглянул на одного – тот спокойно посмотрел в глаза, а другой потупил взгляд. Это сразу не понравилось Петру.

– Проедемте, проверим документы.

Не успели он это сказать, вдруг, Гошка – сын-семиклассник звонит на мобильник:

– Папка, грабители машину угнали у Бармасова, в твою сторону поехали. Задержи их!

Услышав неладное, один из мужиков кинулся на Соколенкова, а тот сразу шаг в сторону, увернулся, выхватил из-под жилетки пистолет и передёрнул затвор, ухмыльнулся:

– Ну, что остановился-то?!

Пока они бодали друг друга взглядами, запыхавшийся Гошка подъехал:

– Они дядю Мишу Бармасова опоили и машину забрали, а деньги не отдали… Его на «скорой» увезли! – скороговоркой доложил он.

– Вот оно в чём дело… Молодец, сын! В ящике, где инструменты, «браслеты» есть. Одевай на них, а я посторожу.

Защёлкнул Гошка наручники на подозрительно покорных злодеях, а Пётр вынул ключи из замка зажигания, закрыл машину и охлопал по бокам и ногам задержанных, пытаясь обнаружить оружие, если таковое имелось. Ничего не найдя подозрительного, скомандовал:

– Прыгайте… – И указал глазами: – Один в люльку, второй на неё… А ты, – приказал сыну, – сторожи машину.

Надо бы, конечно, сразу в райотдел отвезти задержанных, да это почти пятнадцать километров, поэтому Соколенков повёз их к себе в опорный пункт, чтобы позвонить дежурному, доложить ситуацию и дождаться машину с опергруппой.

Мужики молчали, пока он их вёз, да и в опорном пункте, пристёгнутые наручниками к решётке, заговорили не сразу, а лишь когда он взялся за телефонную трубку.

– Погоди докладывать, успеешь. Поговорить надо, – предложил один из них, чернявый, сверкнув нахальными карими глазами.

– О чём? О том, что преступление ваше, можно сказать, раскрыто, но пока не до конца. Деньги-то где?

– Какие деньги?

– Какие вы отняли у владельца машины, предварительно опоив его!

– Соврал мальчишка!

– Мой сын никогда не врёт. Ну, я жду!

Сощурившись, один из них переглянулся с подельником, полез к себе под ремень свободной рукой и достал что-то завёрнутое в газету.

– Разверни!

Тот развернул, и Соколенков увидел четыре пачки тысячерублёвок.

– Вот и прекрасно… Деньги я помещу в сейф, а вас определю в камеру до приезда опергруппы.

– Погоди, командир… Бери половину и разбегаемся!

– Ловок, мужик! Хоть думаешь, что предлагаешь-то?! Ведь это взятка, и в особо крупном размере!

– Он по делу базарит! – подал голос его взъерошенный подельник, нервно трясший головой и постоянно икавший. – Ну, сдашь ты нас, благодарность от начальства получишь – и что: легче от этого станет? А так при деньгах останешься – машину купишь.

Пётр замялся, подавляя в себе тревогу, подумал: «Позарюсь на чужое, это аукнется. Как пить дать – аукнется!»

Видя, что он засомневался, чернявый пошёл в наступление:

– Решай, капитан! Когда ещё так подфартит?! А так в одну минуту разбогатеешь!

И Соколенков замялся:

– Ладно… – и было попытался пересчитать деньги.

– Не сомневайся, – упредил чернявый. – В каждой пачке ровно сто листов. И упаковка банковская. Бери две – они твои!

Соколенков ещё более растерялся, чуть ли не проблеял:

– Ну, хорошо – взял! А дальше что?

– Снимаешь браслеты, мы тебе бьём в пятак, чтобы походило на нападение, и когти рвём. Потом выходим на трассу и ловим машину.

– Хорошо придумали… Мне по башке, сами забираете деньги, а то и пистолет в придачу – и ищи вас потом. Сделаем так, по-моему: я уберу свою долю и оружие с удостоверением и документами на машину в сейф, потом выйду и спрячу ключ, только после этого получу от вас на орехи... А на трассу не суйтесь – не каждый остановится. У автостанции всегда бомбилы крутятся, сразу в область отвезут. А я часа два не буду сообщать в райотдел.

Он отдал им паспорта, а оружие, документы на машину, свою долю денег запер в сейф, а ключ спрятал в коридоре. Когда вернулся, снял с задержанных наручники и, готовясь получить удар, зажмурился. И почти сразу покачнулся, повалился на пол. Думал, они тотчас уйдут, но они отмутузили ногами, о чём не договаривались, да так, что он по-настоящему потерял сознание. Очнулся от голоса Гошки, трясшего за плечо:

– Пап, что с тобой? Это они тебя так?

– Они, они… Который час?

– Да вон часы-то! – указал на стену, где висели старые ходики с гирькой. – Полпервого уже… Я ждал-ждал – весь на солнце сгорел, а потом не выдержал, за тобой поехал.

– Надо бы раньше догадаться… Ладно, езжай домой, да матери ничего не говори.

– Тебе в больницу надо… Вся бровь разбита, губа навыворот, кровь на шее запеклась.

– Принеси воды – умоюсь.

Сходил Гошка в колонку, принёс ведро холоднющей воды, но, умываясь, старший Соколенков её обжигающего холода не чувствовал, а более думал о том, как теперь поступить, чтобы ни у кого не вызвать подозрений. Спросил у сына:

– А что с дядей Мишей? Откуда знаешь, что опоили его и деньги отняли?

• Он сам сказал, пока в сознании был. На крыльцо выполз, стал звать на помощь, ну а я услышал и позвонил в «скорую».

Когда сын уехал, Петр достал из сейфа пистолет, сунул его в кобуру под мышку, деньги убрал во внутренний карман, сразу оттопырившийся, и взял телефонную трубку, сказал убитым голосом, представив, какая волокита теперь начнётся:

– Дежурный… Это Соколенков... Докладываю!

И отправился домой прятать деньги.

***

К концу дня пострадавший от мошенников Бармасов мало-мало пришёл в себя после многократного промывания желудка. Его накачали антибиотиками и отпустили домой, дав сопровождающего. Он не собирался долго болеть, но разболелся, душою занемог – да и любой и каждый занеможет от двойной потери, даже тройной. Сперва глаза лишился, потом работы, а теперь и любимого «форда», пусть, как ему объяснили, и временно.

После следственных действий, связанных с заявлением об угоне транспортного средства, снятия отпечатков пальцев и совершения прочих процессуальных действий, машину Бармасову через неделю вернули. Остерегались её полного разграбления; даже несмотря на то, что стояла она во дворе районного отделения, кто-то сумел снять колпаки с колёсных дисков. У хозяина же она будет в лучшей сохранности, пока идёт следствие и будут ловить мошенников.

Машину пригнал Соколенков, так как Бармасов уже лишился права управления. Вёл аккуратно, наслаждаясь плавностью хода и представляя, что машина эта – его собственная. Мог и не перегонять, но уж очень хотелось прокатиться на соседской машине, потому что все эти дни бездельничал, находясь на больничном, и с заклеенной пластырем бровью и зашитой губой, выглядел не лучшим образом. К тому же прихрамывал на левую ногу и натужно кашлял, харкая в крапиву и в иные придорожные кусты, когда для порядка посещал опорный пункт.

Так что они оба были пострадавшими, и это, надеялся Соколенков, их должно сплотить. Ведь если бы не его профессиональная бдительность, то гонял бы теперь вишнёвый «форд» неизвестно в каких горных краях и с какими номерами. Поэтому он по-прежнему не оставлял надежды уговорить дядю Мишу, чтобы тот продал машину именно ему, и по сходной цене, надо лишь подождать два месяца, когда приостановят следствие, не найдя злоумышленников. А что это будет именно так – он знал по опыту. Поважней у оперов дела есть. Правда, с каждым днём надежд на получение машины у Соколенкова оставалось всё меньше. «Вот оклемается, дождётся окончания двух месяцев – и отдаст он машину племяннице, теперь уж из вредности мне, – думал Пётр. – Как пить дать. Тяжёлый человек, никогда не поговоришь по душам». Теперь Соколенков, конечно же, мог купить какую-то другую машину, пусть и не новую, но глупо платить лишние деньги, когда можно разжиться по случаю. Тем более что после несостоявшегося угона бармасовское внимание могло быть более благодарным. Так что надо набраться терпения и посмотреть, как далее будут крутиться события. Даже уговорил Гошку отложить затею с покупкой нового велосипеда – деньги надо в куче держать. Именно этим можно будет потом козырять: мол, все копейки собрали на машину, банковскую книжку разорили, даже сыну в велосипеде отказали. Правда, Гошку пришлось уговаривать.

– Зато, Георгий, будем на «форде» разъезжать, – объяснял он недовольно фыркающему сыну; сын всё понимал, но такая уступка всё равно казалось ему несправедливой.

– Тебе хорошо! – укорял он отца. – Сам на машине будешь, а у меня даже велосипеда нормального нет.

– Ерунда какая… Через четыре года и у тебя права появятся. Будем гарцевать по очереди. Даже ты больше – мне-то некогда из-за работы. А для работы мне и мотоцикла хватает.

Белобрысый Гошка сопел, краснел от обиды, но соглашался с отцом. Да и как не согласиться. Правда, это очень тяжело и обидно – остаться без велосипеда, пусть даже и променяв его на машину. Именно из-за этого ожидания всё вернулось к прежней диспозиции и жизнь потекла обыкновенная. Ни плоха она была, и ни хороша – всяк вертелся по-своему.

Вот и Бармасов. Помимо картошки, которой запасался со своего участка на зиму, он планировал теперь производить невероятное количество закруток, научившись этому искусству у соседок, которые не только делились кулинарным искусством, но и подыскивали ему супругу, причём давно, но он всякий раз по-юношески краснел и стеснительно отнекивался. Когда был моложе, говорил, что у него всё впереди и его невеста пока не родилась; когда созрел и даже перезрел, мол, кто теперь пойдёт за такого, хотя не пьющего и не курящего. И от него мало-помалу отстали, тем более что его начали часто замечать в церкви и не стали искушать греховными разговорами. На службы он ходил не только в праздники, но и воскресенья редко когда пропускал. Соседки стали считать его чуть ли не своим, но он всё равно сторонился их, не имея брачных планов и постепенно превращаясь в окончательного затворника. «Копаешься в огороде – ну, и копайся, если так нравится!» – за глаза рассуждали они, отступившись. А его не волновало особенно, что о нём думают. Теперь он сам всё будет делать. И как только оклемался, то огород у него стал образцовым.

А как-то и племянница Юлька – высокая, худая – приехала из области и, узнав о том, что чуть не угнали её «форда» – окончательно позеленела.

– Дядь Миш, правда, что ли?! – чуть ли не закатила истерику. – Ну и как это произошло? Как это вообще стало возможно?

– Слушай, объясню. Недели две томился, дожидаясь от тебя весточки, пока в одно прекрасное утро не появились двое нахрапистых мужиков и спросили Бармасова Михаила Сергеевича, меня то есть, а я спросил встречно:

– А вы, молодые люди, по какому делу?

– Ну, во-первых, – говорят, – привезли вам привет от вашей племянницы Юлии и письмо от неё. А во-вторых, надо сегодня оформить доверенность на машину и получить с нас деньги – четыреста тысяч. Племянница собиралась вместе с нами приехать, но не смогла – младший сынишка заболел. Так что передаём от неё привет и просим показать машину. – Прочитал я письмо, написанное вроде твоей рукой, в котором ты просила составить доверенность на Назарова Михаила Артуровича, судя по паспорту, стоявшего передо мной, и развёл руками: «Ну, раз такое дело, пойдёмте во двор».

– Да кто они такие, я их знать не знаю?!

– Но они-то всё знали, и вели себя уверенно. Может, с кем-то договаривалась о продаже, когда искала покупателей, а они всё о тебе и обо мне выведали, но даже если и не у тебя, то у кого-то.

– Да, многие звонили, но разве всех упомнишь, если объявление в газету давала. Ну, естественно, объясняла, что за машина, где находится. Тебя называла, как владельца. Ну, а дальше-то что было?

– А что дальше. Осмотрели они машину, сверили номера двигателя и кузова, и чернявый, этот самый Назаров, цокнул языком:

– Берём! Как и договорились с племянницей, четыреста тысяч с нас. Но для этого надо доехать до нотариуса и оформить доверенность.

– А далеко ли ехать? – спросил у него.

– До вашей администрации. Сегодня как раз нотариус из района приезжает – она и оформит. Минутное дело.

– Ну, я и успокоился. Только попросил об одном: никому не говорить о деньгах. Мол, за сколько купили, то да сё… Сами понимаете.

– Без проблем, отец, – сказали. – По уму сделаем. Нам тоже огласка не нужна.

Всё так и вышло, как они говорили. Оформил я генеральную доверенность, вернулись домой, они отдали деньги. Четыре пачки. Я пересчитал только одну. Когда пересчитывал, помню, как тряслись руки. И не понять от чего: то ли от радости, то ли от волнения. Поэтому остальные пересчитывать не стал, только завернул уголки, чтобы не рвать банковскую упаковку, удостоверился в подлинности купюр, сказал им:

– Ну что же – полный порядок. Вот вам доверенность, техпаспорт на машину – она теперь ваша.

– Михаил Сергеевич, – попросили они, – как бы нам перекусить, а то дорога у нас впереди долгая. Да и вы бы с нами покушали. Насчёт еды не беспокойтесь: колбаса и сыр есть. И хлеб имеется. Вы нам только чайку сделайте. – Что и говорить, хорошо мы посидели, и закончилось торжественное чаепитие тем, чем закончилось для меня: больницей.

– Дядь Миш, ну как же ты доверился-то? Позвонил бы, хотя куда же тебе, если на машину денег хватило, а на телефон – ни-ни.

– Доверился вот. На тебя сослались. Письмо показали. Что мне оставалось делать. Хорошо, что хотя бы живым остался и машина цела.

– Ну и когда теперь её можно забрать?

– Пока ведётся следствие, машина под арестом, хотя хранится у меня в гараже.

– И долго они будут вести его? До морковкиного заговенья?!

– Почему до морковкиного? Месяц остался. Я узнавал у следователя. Он говорит, если в течение двух месяцев не найдут мошенников, то снимут с машины ограничения.

– Хорошенькая новость. С нашей же машиной они решают, что делать?! Сама в городе к юристу схожу – он подскажет, как поступить.

Разгорячённая племянница укатила в область, к своим деткам и мужчинам – их у неё в парикмахерской навалом, а через неделю Бармасову пришло письмо, в котором она печально сообщала, что всё так и есть: «Надо два месяца ждать. И это в лучшем случае. Но ведь осталось совсем немного, – радовалась она. – Главное, дядь Миш, чтобы ты не передумал!»

А он, если уж чего, решил, то решения своего на ветер никогда не бросал. Без лишних слов написал ответ: «Если обещал, значит, тому и быть! Племяшку нельзя подводить! Так что генеральная доверенность у тебя, считай, есть, теперь сама делай с машиной, что хочешь!» Написал и вспомнил, что за все её тридцать с лишним лет ни разу ничего не дарил. А теперь вон как расщедрился с отчаяния, вынужденно, и от своей щедрости, обозначавшей крах всем мечтам, наворачивались горькие слезы. У всех солёные, а у него они именно горькие и никакие иные.

***

Пётр Соколенков знал о задумке соседа, хотя и надеялся до последнего дня. До того самого, когда в самую жару, приехала к Бармасову племянница, попила чаю с дядей, подстригла его во дворе, взяла документы – и скорее к машине. Предлагала пять тысяч, мол, телефон купишь, чтобы всегда на связи быть, но он не взял.

– Обойдусь. Только деньги от продажи машины используй по назначению! – сказал Бармасов, пока Юлька изучала кнопки управления.

– Обязательно и непременно, – обещала она. – Куплю квартиру – тогда на новоселье приглашу!

• Вот и хорошо. А пятёрка самой пригодится – что-нибудь в новую квартиру купишь. У меня теперь пенсия есть. Хоть и инвалидная, но всё же, а через месяц работать пойду.

Расцеловала она его на радостях, зарывшись носом в пушистую бороду, и расчихалась с непривычки.

– В автошколе научилась-то? – спросил он, наблюдая, как она ловко управляется с машиной.

– Где же ещё.

– А ездила ли после обучения?

– И не раз. С подругой на дачу точно на таком же «форде». Сама вела машину и туда, и обратно. И всё нормально.

– Всё равно внимательнее будь.

Племянница вскоре уехала, а Бармасов облегчённо вздохнул, считая себя свободным от машины, принесшей столько переживаний и даже страданий. Когда он закрывал ворота, то краем глаза увидел подглядывавшего соседа. Соколенков тотчас спрятался, но Бармасов понял, что он видел, как уезжала племянница на «его» машине, поэтому отправился к соседу и сказал, почти не глядя в глаза, словно действительно был виноват:

– Извини, парень! Не повезло тебе?! Не будь Юльки, я бы тебе машину уступил, но сам же знаешь историю племянницы. Они сирота. Отца у неё не было почти с рождения – где-то до сих пор пропадает, так что сестра поднимала дочь одна. И когда та в школе училась, и когда на парикмахера, да и потом деньжонок частенько отсылала: и ей, и двум внукам. Старшему-то семнадцатый год идёт. Жених почти. А все живут в двенадцатиметровой комнате. Так что не взыщи и обиды не держи.

– Дядь Миш, да о чём разговор. Думаешь, я не понимаю ситуацию.

– Ну и хорошо, если так… А с машиной не спеши, уж если покупать, то покупать приличную. Джип, например. Теперь многие полицейские на джипах ездят!

– Да откуда такие деньги, на твою-то не могу наскрести.

От души говорил Соколенков, хотя и уничижительно для себя, потому что ему-то давно не хватало денег, хотя многие не верили, что он такой бедняк. Это-то при погонах? И вот теперь вроде и деньги появились, и лежал они в надёжном месте, а не очень-то с ними сунешься. Надо, обязательно надо переждать какое-то время. Хотя бы до следующей весны. Можно бы, конечно, и сейчас купить подержанную, но подержанную не хотелось. Только новую, потому что стыдно участковому капитану разъезжать на развалюхе.

Хотя Пётр и отговаривался и не хотел показывать обиду соседу, но она так и сквозила, и тот это хорошо чувствовал. И становилось Соколенкову ещё обиднее, казалось, что прежде многое делал зря, не так. Попусту прослужил в органах более пятнадцати лет, если не научился шустрить, приспосабливаться, а когда соблазнился шальными деньгами, то на душе стало ещё поганее. Ведь никогда же ни в чём не был замешан, а в тот раз как затмение нашло. Кто-нибудь скажи ему, что он именно так и поступит, не поверил бы. А теперь не верил и самому себе.

Несколько дней мучился, даже собрался вернуть деньги Бармасову, если уж они ему предназначались, как-то объяснить ситуацию и попросить оставить их разговор в тайне. Ведь Бармасов-то ничего не потерял: с машиной поступил по собственному усмотрению, да плюс деньгами разживётся. И хотя те деньги лихоимские, такие, говорят, счастья не приносят, но пусть он сам потом думает вместе с племянницей, как с ними поступить. Но для этого, чтобы всё рассказать Бармасову, надо было переступить через себя, согнуть в дугу, но не получалось пока этого. Хоть плачь. Пётр лишь изредка заглядывал, проверяя, в гараже за ящик с инструментами, остерегаясь, что деньги могут погрызть мыши, а потом убрал в металлический футляр от тракторной аптечки, когда-то подаренной Бармасовым.

Изменившееся настроение и поведение Соколенкова заметила жена. Всегда спокойная, улыбчивая, бывало, смахнёт светлую чёлку, посмотрит ясными глазами и ничего не скажет. Лишь вздохнёт загадочно, словно знает какую-то тайну, но не хочет до поры говорить о ней. А тут как-то спросила озабоченно, даже печально:

– Петь, не пойму, что с тобой происходит. Уж и болячки давно прошли, а всё равно ты какой-то чудной… Не нравится мне это.

– Не выдумывай, Нин!

– Не выдумываю… Сходил бы к врачу, обследовался, глядишь, какое-нибудь лекарство прописал. А то ведь ты ночами начал кричать. Всё чего-то о деньгах говоришь, да о машине какой-то.

– К врачу? К психиатру, что ли?

– Хотя бы и к нему… А если о машине беспокоишься, то ещё немного подкопим и купим. Все так делают.

Пропустив слова жены о машине, ответил, напряжённо сощурившись:

– К психиатру только попади – сразу на учёт поставят и в один миг из органов вычистят. А мне до пенсии осталось всего ничего. А если вычистят, то куда я пойду, если нет никакой другой специальности?!

– Выучишься на кого-нибудь, зато нервы сохранишь. Это у тебя ещё с прошлого раза затмение держится, ну, когда мошенники избили тебя. Ведь до этого же нормальным человеком был. Всегда весёлый, радостный, с Гошкой занимался. А теперь? Злым бирюком на нас смотришь. Я уж боюсь иногда тебя, особенно по ночам. То кричишь, а то вцепишься и душить начинаешь.

– Ну, вот это приврала!

– Чего приврала-то… Во, гляди, – показала она на собственную шею с синеватым подтёком, замазанным каким-то кремом. Еле вчера отбилась. Надо бы водолазку надеть, чтобы не срамиться, да погода не позволяет.

Пётр лишь отмахнулся, давая понять, что не верит жене, но когда эта история повторилась, сам перебрался спать на диван, изолировав себя в ночное время от Нины. Иногда и вовсе домой приходил на рассвете. Она спросит, где был, он же лишь отмахнётся: мол, служебная тайна, огласке не подлежит. И это было действительно так, ибо поступила информация, что с тока по ночам зерно машинами тягают. А кто – загадка. Конечно, можно было бы прижать сторожа, но тот тёртый калач, ни за что не проговорится, тем более не сознается. Поэтому пришлось засаду устраивать. Три ночи попусту просидел в кустах. Возвращался домой и пытался к Нине под бочок, а она молча брала за руку и отводила на диван: «Вот твоё место!» Собрался и на четвёртую ночь, а Нина предупредила:

– Если и сегодня уйдёшь, то можешь там оставаться, куда с таким нетерпением рвёшься.

А Соколенкову обидно до невозможности от такого укора, в другой бы раз схитрил, остался, а здесь проявил норов, сказав с намёком:

– Если так говоришь, то назло пойду! Разве можно забросить приятное мероприятие.

А та обиделась до невозможности:

– Ну и иди! Я ведь так и знала, что завёл какую-то маруху!

Ему бы попытаться объяснить жене всё как есть, что, мол, ему необходимо во чтобы то ни стало поймать преступников и тем самым обелиться самому и сохранить честь мундира перед начальством, перед которым сплоховал в истории с залётными мошенниками. Надо бы, конечно, объяснить ситуацию, но вместо этого, чтобы обострить момент, Пётр ничего не стал разжёвывать – молча ушёл.

Опять просидел до рассвета, уж собрался домой, глядь, КамАЗ какой-то пылит. Затаился Соколенков, наблюдает. А ворота перед грузовиком тотчас открыли, видно, ждали голубчика, и слышно стало, как загудел погрузчик. Соколенков напрягся в сладостном предвкушении, словно охотник перед добычей, ещё немного – и она сама окажется в руках. Но для этого надо дождаться, когда закончится погрузка, чтобы взять расхитителей с поличным. И вот вскоре замолк погрузчик, стукнула какая-то железяка, и стало видно, как кузов КамАЗа поплыл к воротам. А как они закрылись за машиной, то Соколенков выскочил на дорогу и достал для убедительности пистолет. Поднял дулом вверх, дал знак шофёру, мол, тормози! Тот затормозил, спросил, высунувшись в окно:

– В чём дело, капитан?

– Будьте любезны, предъявите путёвку, накладную на зерно…

– Да ладно тебе… Зерно бросовое – рыбам на корм… Директор попросил отвезти.

– Отлично. Поехали, спросим у него. Если это так и есть, то вам и волноваться не следует.

Забрался Соколенков в кабину и спросил:

– Ну, вези, или дорогу не знаешь. Ведь, вижу, не местный!

– Что мне нужно сделать, чтобы мы расстались друзьями?

– Доехать до директора…

– Да ладно тебе, давай договоримся.

При этом предложении Пётр сразу вспомнил мошенников, сумевших соблазнить его деньгами, а он до сего дня места себе не находил из-за этого. Поэтому решил, что подобная ситуация более никогда не повторится.

– Никаких договоров. Поехали, дорогу я покажу.

Шофёр нахохлился, как курица после дождя, покорно спросил:

– Куда ехать-то?

– Пока прямо!

Подъехали они к нужному дому, Соколенков приказал:

– Сигналь!

– Да рано ещё, всех людей в округе разбудим.

– Ничего, им пора на работу вставать.

Шофёр посигналил, из окна почти сразу выглянул директор, тряхнул спросонья взлохмаченный седеющей головой.

– Выйди, Сергей Алексеевич, познакомься!

Через минуту тот вышел, на ходу застегивая рубашку, подошёл к машине.

– Знаешь такого? – спросил Соколенков, указав на шофёра.

– Вроде нет. А чего он хотел-то?

– Чего хотел, он уж получил. Загляни в кузов, посмотри, чем он затарился на твоём току!

Директор, встав на скат, заглянул через наращенный борт, и чуть не упал:

– Мать честная…

– Тогда забирайся в кабинку, поехали протокол составлять.

Всё утро проваландался Пётр с этим составлением. То заведующего зерновым током искали, то свидетелей, то отлавливали сторожа и отловили в поликлинике, отправившегося за больничным, якобы из-за поднявшегося давления. А в конце этой эпопеи пришлось сопровождать машину в район. Когда же сдал шофёра и сторожа оперативникам на руки, то с не очень лёгкой душой отправился домой. И особо не спешил, стараясь так подгадать возвращение, чтобы Нины, приходящей из своей электрической конторы на обед, дома не оказалось. Правильно подгадал. Спокойно умылся, пообедал, обдумывая предстоящую с ней встречу, и со спокойной душой рухнул спать, зная, что правда на его стороне, и проспал до вечера.

Случай с задержанием машины с зерном помог Соколенкову восстановить доверие и жены, и начальства. И если с этих наиглавнейших направлений пришло относительное спокойствие, то отношение к соседу с каждым днём ухудшалось. Пытался, но не мог простить ему, в общем-то, законное право по-своему распорядиться «фордом» даже и тогда, когда Бармасов пришёл с объяснениями, не желая ссорится, но всё равно обида, подобно зловредному жучку-короеду, точила и точила. И от этого становилось вдвойне обиднее: вроде и есть какие-то деньги, а не вот-то покажешь их – приходилось таиться. Иногда он доставал из железной коробки завёрнутые в газету пачки, с радостным замиранием пересчитывал купюры, словно они могли пропасть, и, вздохнув, убирал с глаз долой.

Так и жил в сомнениях, не зная, что дальше будет и как себя вести: по-прежнему угнетаться или махнуть на всё и вся.

+