Ирина ТАРАСОВА. Россия, которую мы не теряли.

"Рай зверей", "Окаянный престол", дилогия (общее название от издательства – "Самозванец"), АСТ, "Олимп", 2003

«Ишь чего удумал – буду царем на Руси! Ведь это ересь?» – восклицал пушкинский патриарх Иов, сердясь на Гришку-самозванца. И мне хочется вслед за наивным персонажем воскликнуть по поводу романа-дилогии Михаила Крупина: «Ишь чего удумал – написать современный роман, не вылезая из ХVII века! Без всякой модерновой глюковитости, без отлаженных нынче философических рейсов в "проклятое прошлое" и обратно – в жутковатое настоящее . Ведь, как минимум, должно быть непонятно – что героям грезится, что нет! А тут… Ведь тут ересь?»

Автора статьи, вероятно, и спросят: а почему он так уверен, что роман Крупина современен? Уж если и впрямь не имеет всех вышеупомянутых признаков современного сочинения в ист. декорациях?

Да потому, что непосредственно в пространстве идей и языкового эксперимента – романом взломаны пласты столь глубинные и сокровенные, и способные взволновать именно нашего современника, что любой авантажно-фантастический чапаевско-пустотный кульбит был бы избыточен. Смотрелся бы пустяшным и нелепым украшательством на общем фоне прозы Михаила Крупина, и без того облекающей самой тканью своей нечто настолько достоверно-фантастическое…

 

Это роман о Человеке метаисторическом. Если историю рассматривать, как одну из вотчин метафизики.

Каждый из героев романа, помимо того, что филигранно выписан и обладает вполне современным узнаваемым характером, чувствует себя при этом в антураже ХVI века как рыба в воде. Потому что он – герой-идея, герой-символ. Символ той или иной неразменной, божественной либо дьявольской силы, как бы разлитой в мире и вечно борющейся (либо вступающей в союз) с другими силами. И нашедшей, так сказать, себе героя – чтобы выразиться наиболее явственно в мир именно через него.

Только почувствовав этот авторский замысел (отнюдь не декларированный в сочинении, нет, – это было бы верхом безвкусицы), можно в полной мере уяснить, что замысел этот просто невоплотим в современном декоре. Подобный "символизм" приобретает выразительность, выпуклость барельефа именно на отдалении хотя бы двух-трех веков. "Лицом к лицу лица не увидать…" Затея романа М. Крупина близкородственна авторской сказке, притче. Но, если драмы-сказки Шварца или Горина заведомо афористичны, нарочито-условны и пародийны в отношении реальности, то здесь чуть ли не маниакальная приверженность исторической детали создает странное, бесспорно новое и лихое пространство, воронкой втягивающее в себя… На каждом шагу – это подлинная, живая Россия. И не только – та, четырехвековой давности, но и вчерашняя, и сегодняшняя…

Не без тонкого стеба стилизованные a la rus интонации автора и его героев, постоянная, "нарочная", веселая и горькая перекличка тех событий, душевных движений России, с более давними и с нынешними (такими же сказочными), создает глубокую иллюзию безвыходно-замкнутого круга времен. Вернее, одного времени – длящегося то как благодать, то как проклятие, но не отступающего ни на шаг от себя.

Реминисценции и центоны лучами стреляют из ХVII века и назад, в прошлое, и – по хронологической линейке – вперед. Герои слово подсознательно знают уже обо всем, что еще приключится с их Россией…

Вернемся к этим персонажам-"символам". Пока намеренно упустим главного героя – собственно царя-расстригу, кто всю эту кашу заварил. Почему? А, как ни странно, именно он – как бы не в фокусе, не в "символе". Не знаю, намеренно ли автор его несколько "размазал" или по непростительному недосмотру, но именно самозванец странно рыхл, неуловим, текуч, расплывчат. Вернее – он то ярок, воодушевлен, "впереди на лихом коне", то прячется в тень, за чьи-то спины. То покладист и сговорчив, то снова ершист. То расчетлив, жесток, то сострадателен, сентиментален. То размазня, то герой, то сквернослов, то философ.

Возможно, это и есть символ русской государственности, ее верховной власти. Ее метаний, непоследовательности. Лихорадочных взмахов бича после долгого сна. Несвоевременных рефлексий… И так на протяжении тысячелетия.

Как знать… Но прочие герои – в фокусе. Так что их загадки – корректнее, следовательно – интереснее.

В донском казаке Андрее Кореле, верном, но практически неуправляемом соратнике самозванца – воплощенное стремление к абсолютной свободе. И страшный – кажется, никем еще в русской литературе не описанный – конфликт между личной свободой ("По прихоти своей скитаться здесь и там, Дивясь божественным природы красотам… – Вот счастье, вот права!") и Светом (а Корела – "дитя добра и света" без сомнения), налагающим на человека, своего сына и послушника, тяжкий, порою неподъемный Крест.

"Благословиться бы сразу на веки веков, отдать болью ли, кровью ли, Богово Богу, кесарю кесарево, возжечь все свечи, расшвырять все медяки и таньги… И пусть под ногами коня льется земной прах, над малахаем громоздятся облачные пропасти. Казак уже всех ублажил, всем пожертвовал, себе оставил одну сыру волюшку: страшную легкость и произвольную чувственность".

Воевода Петр Басманов – иное. Он изначально кладет свою жизнь на алтарь служения русскому государству. В лихолетье Смуты, естественно, как многие честные служаки, запутывается. Но не это в его образе главное. Басманов – символ души живой, погубленной ради русского великодержавия, принесенной демону великодержавия в жертву.

Обладающий недюжинным полководческим даром, Басманов начинает свой "черный" путь, сжигая в силу воинской необходимости мятежный посад в Новгороде-Северском. И далее боярин последователен: вместе со Стрелецким приказом он принимает под свое начало и Приказ государева сыска. Опускается в пыточный подвал. Ведь кто-то должен быть и сыщиком, и палачом. Басманов знает: без железной системы подавления не устоит царство, а значит и России не жить. Однако ночи в подвале башни, где Петр Федорович вынужден пытать крамольников, не проходят даром для души его. Полководец Басманов, добросердечный, "книжный" человек, жертвует призванием и самим спасением души ради прочности охраняемого им трона, для блага государственного.

Подымаясь порой из подвала на улицу, он уже боится окунуть разгоряченное лицо в куст сирени – "испепелить нежный цвет".

А тут еще сомнения – прав ли? Тому ли служит? Тех ли мучит и казнит?

Потому-то Басманов и бьет маниакально, освободив слуг от этой повинности, в горнице ночь напролет комаров и испытывает при этом "удивительно сладкое, вольное чувство", что "выпускает из врагов кровь явно по праву, - это ведь его, боярская, кровь. Он карал сейчас кромешное ворье за разбой неоспоримый".

Автор лишь приоткрывает посмертие своего героя. Зарезанный возле дворца заговорщиками, Басманов – то ли уже в иной реальности, то ли в своем предсмертном видении, еще силится собой подпереть валящийся на него всей тяжестью московский Кремль. А затем – чуть ли не по Кафке – превращается в комара. ("Тулово и члены его, будто сбитые в точку, в то же время истончились: длани, ноги протянулись будто ломано, раздернулись на несколько нитей. Нос изострился копьецом: лишь бы глотнуть – где, что, неважно, но страстно, злостно, лишь бы…"). Кремль же оказывается чьей-то многопалой красной лапой – расплющивающей своего бывшего защитника.

По количеству и детальному описанию постельных сцен, роман М. Крупина вполне можно было бы отнести к разряду порнографических, если б и тут дело ограничивалось лишь "клубничкой". Но "клубнички"-то, как таковой, как раз и нет. Все сцены выстроены как положения единой теоремы – призванной доказать законы глубинного родства грешного человеческого естества и "государственного комплекса" чувств человеческих, а также… эффектно опровергнуть расхожую теорию З. Фрейда.

Если Фрейд полагает львиную долю человеческих идей надстройкой над половой сферой, сублимацией сексуальности, Крупин запросто переворачивает "порочную" формулу: в основе каждого романного соития – дьявольская идея. Очень простая, сидящая в подкорке у всех этих любвеобильных (а тем паче, аскетичных) – бояр, боярышень, монахов, солдат… Именно это чувство или даже мысль – по крайней мере первокирпичик мысли – приводит к половому акту и неизбежно сопутствует ему.

Назвать это – чувством отдельности, богооставленности, ведущим к желанию разорвать непостижимую гармонию? Или присущим всему живому – чувством бунта, желанием упасть и уронить, приблизив только так к себе, другого? Назвать так – значит, не сказать ничего. У Крупина это не называется, а показывается.

Вневременность, отдаленность времен подчеркивает сущностную важность выкладок. Кабы те же постельные сцены выстлать в современном интерьере, ну – полное бы впечатление частных ощущений рефлексирующего интеллектуала. Но автор этого не хочет. Ведь он утверждает – так было всегда. Пусть они, эти бояре-извращенцы, царевны-нимфетки и проч. так и не думали, но так же ощущали. Ибо эти ощущения – лишь проекция одной древней идеи, я же пишу – ощущениями, слова принимайте как необходимую условность.

Роман при такой беспощадной пристальности к человеческому естеству – необыкновенно светел. Антипод "Афродиты Народной" – "Афродита Урания": небесная любовь Станислава Мнишка и Марии Нагой (в замужестве – Мстиславской). Еще ничего не зная о своей любви, польский ротмистр и московская боярыня искренне пытаются сблизится плотски, как принято – "упрочив связь". И воочию открывается вдруг "Адамово безобразие". То – чем стал когда-то первый грех, раздробивший неделимое…

Герои "Рая зверей" мечтают о государстве совершенном. Автор явно делает попытку изобразить государя совершенного. Самозванец, прошедший огни и воды, душевные срывы и потрясения, пообщавшийся с "величайшими умами" Руси и Европы, уже на престоле приходит к покаянию, становится совестлив, великодушен, искренен… Да возможен ли святой на престоле вообще?

Однозначного ответа в романе нет. Но напрашиваются варианты. Возможен, но очень ненадолго. Сама природа государства не совместна с личной святостью властителя. Государство, в лучшем случае, – лишь "добровольно помертвевший щит", призванный защитить от внешних и внутренних бурь вдохновенное цветение и медленное совершенствование земной жизни.

Но почему же самозванец пал (по роману) именно тогда, когда –совсем уж было пришедший к Свету – не выдержал и обратился к тьме? То есть, – по Басманову и Грозному – вновь начал "царствовать правильно"?..

Но "чудо есть чудо, и чудо есть Бог"?..

Что ж? Роман меньше всего похож на справочник по этнографии или психоанализу. Мне лично – над ним еще гадать и гадать.

Изначально (т. е., том 1) война Отрепьева и Годунова – война Любви и Закона. Побеждает Любовь. И приводит своего победителя, самозванца, к Закону. То есть – к поражению, которое старый Закон терпит от новой Любви, по собственным неуследимым законам живущей…

 

КРАТКИЙ КУРС ИСТОРИИ САМОЗВАНЦА

В данной интерпретации событий Смутного времени множество параллелей с нынешним временем. К этому располагает сам материал. Республика Речь Посполитая ХVII века, объединенное польско-литовское государство, уже глубоко пропитанное французскими обычаями, было одним из могущественнейших государств "просвещенной Европы". Таким образом, в отношениях Московии и Речи Посполитой ясно видна вся проблематика отношений России и Запада вообще.

Так или иначе все действие романа перекликается с современностью. Отношения между боярами-"олигархами", государственной властью, казачеством, армией, цивилизаторами-иноземцами и т. п. недвусмысленно напоминают все нынешнее.

Помимо традиционной в исторической литературе любовной линии – самозванец – Марина Мнишек детально развита линия отношений самозванца и царевны Ксении Годуновой. (Кстати, то, что Ксения около года была любовницей Отрепьева – исторический факт). Приезд в Московию датского принца Ганса Гартика, сватавшего Ксению (тоже ист. факт), образует интригующий любовный треугольник. Кроме того даны интрига отношений выдающегося русского полководца Михаила Скопина-Шуйского со своей невестой Анастасией Головиной и любовный треугольник – князь Федор Мстиславский – боярыня Мария Нагая – польский гусар Станислав Мнишек (это целиком авторский вымысел). Есть и другие мелодраматические линии.

Хронологически события охватывают 1602 – 1606 годы. Их канва – путь к власти и царствование Лжедмитрия I. В романе он (как и в русской историографии) тождествен мелкопоместному дворянину Юрию Отрепьеву. Став конюшим бояр Романовых, он принимает участие в заговоре Романовых против царя Бориса Годунова. После провала заговора Отрепьев вынужден постричься в монахи (под именем Григория) дабы избежать политического преследования. Вскоре он делает карьеру в кремлевском Чудовом монастыре, входит в свиту патриарха. Будучи завсегдатаем в Кремле, Григорий влюбляется в дочь Годунова – Ксению. Невольно расстраивает ее брак с датским принцем Гартиком. Отрепьев проводит собственное "расследование" гибели сына Ивана Грозного, царевича Дмитрия, в Угличе и убеждается в виновности Годунова. Решается на самозванство, по сути дела объявив своим обманом войну еще большему лицемерию, которым окружен. (К тому же только так он может соединиться с Ксенией и избавиться от вынужденного звания монаха).

В поисках сподвижников в задуманном деле Григорий странствует по Украине и Польше, становится своим среди донских и запорожских казаков, в польских дворцах и замках. Признавшие его в своих корыстных целях Дмитрием (а также и искренне поверившие в его "истинность") польские вельможи, гусары-добровольцы, русские эмигранты, донские и запорожские казаки начинают войну против Годунова. Постепенно на сторону Дмитрия переходят и стрелецкие гарнизоны в южных русских крепостях. После скоропостижной кончины Годунова московская рать сдается. Бояре для показания верноподданических чувств к победителю, еще до вступления самозванца в Москву, убивают жену и сына Годунова.

Самозванец царствует около года. Не будучи "отъявленным злодеем", насильником, он долго завоевывает сердце Ксении, сознающей его пусть косвенную причастность к гибели своих родных. Наконец, устроив себе "смертельное ранение" на охоте, Отрепьев заставляет Ксению забыть его грехи и дать волю ответному чувству.

Также один из основных героев романа – воевода Басманов. Сын худородного опричника, выдвинувшийся при Годунове Басманов сначала борется против самозванца, но после смерти Годунова переходит на его сторону и сохраняет преданность ему до конца. Поставленный во главе сыска, Басманов раскрывает заговор князя Шуйского. Уже выведенного на казнь Шуйского самозванец прощает – благодаря заступничеству Ксении.

В результате пережитых потрясений Отрепьев меняется: старается совершенствоваться как человек и государь, хочет принести своему народу благо, ввести Россию в ряд мировых держав. Он отказывается удовлетворить требования Запада взамен оказанных в начале кампании самозванцу услуг. Единственная уступка – спустя почти год по воцарении – женитьба царя на Марине Мнишек. (Ксения отправлена во Владимир). Вскоре после этого самозванец гибнет в результате второго боярского заговора, организованного Шуйским, в котором уже принял участие и польский король.

Другие основные действующие лица: князь Мстиславский, которого царь женит на своей "родственнице", Марии Нагой, но князь, ревнуя жену к Станиславу Мнишку, становится в ряды заговорщиков... Дьяк Шерефеддинов – тайный ставленник мусульманства в России... Казачий атаман Андрей Корела – верный сподвижник самозванца, убежденный в его подлинности. (Корела разрываетя между долгом служения государю в Москве и зовом казачьей свободы)... Иван Безобразов, друг детства Отрепьева, возвышенный самозванцем, но в решающий момент предающий друга... Чародеи и еретики Никита Владимирский и Викториан Вселенский – своеобразные "экстрасенсы", носители эзотерических знаний в ХVII веке…

 

Исследование человека исторического в живом культурном пространстве, предопределенном духовным и социальным опытом многих эпох, - общая задача дилогии. Одной из частных целей работы стало выявление естественных параллелей между нынешним смутным временем России и Смутным временем в прошлом, параллелей в исторических событиях и людских судьбах, характерах, восприятиях мира.

Прежде всего, постараюсь определиться в жанре произведения. Пути исторического романа еще в прошлом столетии казались исчерпанными. Искусство 20-го века, синтезировав несколько жанров, выработало новый жанр - мета-исторического символизма. Таковы в прозе «Епифанские шлюзы» А. Платонова, в поэзии - «Пугачев» С. Есенина, в кино - «Сказ о том, как царь Петр Арапа женил» А. Митты или «Андрей Рублев» А. Тарковского. Появление этого жанра предугадал в своей «Розе мира» Даниил Андреев. Не углубляясь в детали, отметим несколько основных черт жанра. Почему мета-история? Потому что автор, описывая события рациональной «плоскостной» человеческой истории, ни на минуту не забывает о факторе иррациональном, или провиденциальном, непрерывно воздействующем на трехмерный исторический поток.

Не забывает и о том, что воздействие это происходит сквозь сердца человеческие (т. е. и сердца «главнейших деятелей» истории, за каковые по словам Ф. Достоевского «дьявол с Богом борются»).

Project: 
Год выпуска: 
2004
Выпуск: 
4