Пётр ЛЮБЕСТОВСКИЙ. Не потерять себя
Рассказ
Та осень выдалась на редкость благодатной. Утренники стояли тихие, туманные, а днём усталое за лето солнце ласково и немного грустно озаряло землю, давая насладиться всему живому уходящим теплом.
Бывший мастер промкомбината советских времён, приказавшего долго жить, Алексей Иванович Рюмин, по прозвищу Лёха Шкалик, небольшого роста, но хорошо сбитый мужик, большой любитель горячительного, потеряв постоянную работу, дал волю своей страсти. Теперь, получив трудовую копейку за какую-либо шабашку, Шкалик первым делом гасил долги, а остаток спускал на водку. А потом лез в новые долги.
Жена Лёхи Рюмина Анюта, торгашка со стажем, всячески пыталась повлиять на мужа. Бедная женщина делала всё, чтобы перевоспитать благоверного, вернуть его на праведный путь. Но незаметно сама пристрастилась к алкоголю. Давно известно, что в России человека человеком не переделаешь, и если к одному жулику приставишь одного надзирателя, то в итоге получишь двух жуликов. В нашем же случае получилось два алкоголика.
Первое время супруги делили бутылку поровну. Потом, как водится, каждый стал тянуть одеяло на себя. По этой причине возникали пьяные разборки, нередко и до мордобоя доходило.
Дочь Рюминых Ольга, обосновавшаяся в столице, заглянула проведать родителей и обнаружила в отчем доме сборище алкашей и бомжей. Разогнав притон, пришла к выводу, что нужно любой ценой спасать мать. Поразмыслив немного, Ольга решила забрать её с собой. Она была уверена, что столичные эскулапы сотворят чудо и мать вернётся к трезвому образу жизни. А отцу посоветовала найти в себе силы покончить с загулами, устроиться на работу, вернуть уважение окружающих…
- Пап, пойми, бросишь пить, всё изменится к лучшему. Мать подлечится и вернётся, заживёте как люди. А иначе тебе несдобровать, - заключила дочь.
Как в воду смотрела Ольга. Оставшись один, Шкалик слетел с катушек. Пил остервенело, будто мстил кому-то за свою непутёвую жизнь.
Как-то летом, после очередной шумной попойки, Шкалик, пребывая в пьяном угаре, закурил и уснул с сигаретой в постели. Ночью в хате вспыхнул пожар. Лёху чудом спасли соседи, подоспевшие на помощь. Бедолага получил серьёзные ожоги и долго кантовался на больничной койке.
Неподалёку от города, в деревне за рекой Десной, доживали свой век престарелые Лёхины родители. Старики регулярно навещали сына в больнице, а когда Лёха встал на ноги, сжалились над несчастным, дали ему кров и пищу. Родители надеялись, что после таких потрясений сын остепенится, возьмётся за ум, покончит с дурной привычкой. Но не тут-то было. Немного оклемавшись, Шкалик стал зондировать обстановку в деревне на предмет наличия самогона.
Как выяснилось, проблем с «зелёным змием» в родной деревне не было. И вскоре Лёха уже знал все деревенские «точки». Теперь он набирался под завязку с раннего утра и, не дойдя до дома, падал в зарослях ивняка и крушины на берегу реки. Шкалик отдыхал на мягком лоскутном покрывале из опавших листьев, пропахших духмяным осенним ароматом. Благо погода этому благоприятствовала. А чуть приходил в себя - спешил опохмелиться.
Деревенская вдовушка Лизка Балабонина, крупная дородная женщина по прозвищу Балаболка, слыла в деревне скупой, острой на язык и первой по части самогоноварения. Лёху тянуло к Лизке непреодолимой силой. Та всегда тепло привечала Шкалика. Иногда, под настроение, наливала ему халявную стопку. Старожилы деревни объясняли это тем, что Лизка в юности была первой любовью Лёхи.
Меж тем, в деревне ходили слухи иного рода. Балаболка до сих пор не может простить Рюмину, что тот изменил ей и женился на городской девке. Злые языки поговаривали, что в знак мести, Лизка всякий раз подсыпает Шкалику в стакан приворотное зелье, от которого тот падает замертво, едва вывалившись за порог её хаты.
В одно погожее осеннее утро Лёха по обыкновению заглянул на часок к Балаболке. Лизка в тот день была в хорошем расположении духа. Завязалась беседа. Вспомнили годы молодые, жаркие свидания. Лёха, желая заполучить халявный стакан самогона, поклялся Лизке, что действительно любил её в ту пору. Лизка растрогалась настолько, что даже слегка прослезилась. Предложила выпить за их несчастную любовь. А, захмелев, стала обнимать Лёху и горячо целовать…
Загрузившись под завязку, Шкалик с трудом вывалился из Лизкиной избы. На автопилоте он едва дотянул до берега Десны, и там, как подкошенный, упал под рябиновый куст.
Рябина в ту благодатную осень, уродилась на редкость плодоносной. Ещё не потеряв листву, куст горел ярким рубиновым пламенем. Алые, чуть сморщенные гроздья пахли терпко, как хорошее вино и Шкалик забылся крепким сном.
Очнулся Лёха ближе к вечеру, когда скромное осеннее солнышко уплывало за горизонт, слегка цепляясь за верхушки заречных матчевых сосен. В звенящей вечерней тишине Леха явственно услышал нежную песню, будто бы кто-то рядом играет на флейте. Он долго соображал о том, где находится, и что бы это могло быть.
«Неужто в раю? Вроде, как кастраты поют, - вертелось в Лёхиной хмельной голове. - Но ведь я грешник, рая не заслужил».
Шкалик с трудом открыл глаза и сквозь хмельную пелену заметил, что на кусте рябины примостилась стая красивых хохлатых птиц. Серо-бурые птахи, размером со скворцов, не боялись его и вели себя довольно странно. Одни висели на ветках головой вниз, другие, распустив крылья, застряли среди ветвей и судорожно дёргали лапками, третьи, закрыв глаза, раскачивались на ветках, распевая при этом свои задушевные песни и слегка покачивая головой.
- Ничего не могу понять, - вслух произнёс Шкалик и с удивлением уставился на птиц. – Что за наваждение? Кажись, свиристели. И вроде как живые, но ведут себя уж больно странно, словно ненормальные. Или мне это только кажется с большого бодуна? Неужели до белой горячки допился? Чёрт знает, что мерещится…
Шкалик протёр глаза, стал наблюдать за пернатыми. И вдруг заметил ещё одну птаху, которая сидела на ветке, слегка покачиваясь, с ягодой рябины, зажатой в клюве. Хохлатка пыталась проглотить ягоду, но не могла. Голова падала на грудь, и птица была не в силах приподнять её. И тут Лёху осенило.
- Ах, мать твою! Да это же они рябины хмельной объелись. Ягода перезрела и забродила от влаги и тепла. И птицы тут как тут. Лакомятся, душу отводят.
Лёха вспомнил услышанное где-то, что свиристели большие любители рябины. Осенью они могут съесть ягод больше собственного веса. А доза алкоголя в таком рационе - что бутылка водки для человека.
- Стало быть, вы мои друзья по несчастью! - произнёс удивлённый Шкалик. – Недурно устроились. Нашли бесплатную «точку» и знай себе кайфуете. Самому бы так. А то в долг взять и то проблематично. Лизка, которая когда-то была очень близко, теперь далека – норовит ободрать, словно липку.
Шкалик встал, и, покачиваясь, поплёлся по тропинке вдоль реки. И всё оглядывался, качал головой и приговаривал:
- Вам пернатые лафа – кайфуй себе всю осень нашармачка и никому ничем не будь обязанным. Всё в готовом виде и в одном флаконе - и выпивка, и закуска. А тут иди, ищи, унижайся за свои же кровные. И всё ради того, чтобы голову поправить да душевную боль унять…
По едва заметной крутой тропинке, цепляясь руками за кустарник, Лёха спустился к воде, умылся, присел на поваленное дерево. Закурил, глядя на бегущую воду, задумался о житье-бытье: «Вот так и мои деньки бесследно уплывают. Не живу, а прозябаю. Уйду, и никто доброго слова не скажет. А ведь был когда-то человеком. Сменным мастером работал. Слыл хорошим производственником, башковитым мужиком. Лютый Афган прошёл. Имею боевые награды. Уважали. Чествовали. Величали не иначе, как Алексей Иванович. А теперь для всех – Лёха Шкалик. Сам опустился, жену Аню сделал несчастной, родителей измучил. Неужели так и уйду жалким слабаком. Нет, надо выбираться и хотя бы уйти достойно, если ещё не поздно. Нет, не поздно! Для человека ничего не поздно, пока он жив! Главное, не потерять себя, остаться человеком, как говорил мой комбат. А он знал, о чём говорил. Сиротой рос, в плену побывал, был дважды ранен, но не озлобился, не надломился…»
Лёха долго сидел с поникшей головой, жадно курил, размышлял о незадавшейся жизни, об Анюте, безуспешно пытавшейся спасти его, и пролившей за их совместную жизнь немало горьких слёз.
«Всё. Ухожу в завязку. Здоровье подводит и работы непочатый край. Надо огород старикам перекопать под зиму, крышу поправить, дров заготовить. В долгу я перед ними. Ведь это они выходили меня после пожара, едой и кровом снабдили. А я вновь в пьянку ударился, страданий им добавил – «отплатил» за всё хорошее…»
Лёха встал и нетвёрдой походкой направился к отчему дому.
«Завтра же пойду к другу детства Мишке Хомутову. Надо потолковать насчёт работы. Мишка надёжный мужик - друзей в беде не бросает. Сам немало горя хлебнул, на таджикской границе с моджахедами воевал… Обещал слесарем взять на пилораму. И лес обещал на новую избу, и доски.
А потом Анюте письмо напишу. Покаюсь. Дескать, всё, конец бездумной вольнице. Взялся за ум. Работаю. Возвращайся. Мне без тебя свет не мил. Да и трудно нам обоим врозь победить эту бесовскую болезнь, будь она проклята. А вместе наверняка вылезем из этой помойной ямы. Пока у моих стариков поживём. А там и свой угол заимеем. Обязательно заимеем. Напишу, что люблю её по-прежнему, как никого никогда не любил…»
Смеркалось. Вечер тихо окутывал деревню дрёмой, когда Рюмин вернулся домой трезвый, как стёклышко. Ни слова не говоря, взял на веранде ведёрки, сходил на родник за водой. Потом включил фонарь во дворе. Стал колоть дрова, складывать под навес.
Мать смотрела во двор сквозь тёмное окно, мелко крестилась и приговаривала: «Свят, свят, свят…»
