Геннадий СТАРОСТЕНКО. Весенние звоны Виктора Бокова.

Может, завтра все это кончится
Нынче жадно этого хочется
Бегу быстрого
Снегу чистого
Почты свежей
Почки нежной
Зорь лазоревых
Гроз озоновых
Белых лилий
Теплых ливней
Родников с ледников
Янтарей из морей
Только нынче, немедля, скорей!
В.Боков

Пусть иные следуют единобожию - ничего не имею против. Мне же предпочтительней политеизм - и если не в жизни вообще, то хотя бы в одном из ее проявлений, в литературе: богов тут должно быть много, и чем обширней этот пантеон (так древние греки называли храм бессмертных), тем обширней и лучше для душ человеческих.

Убежден, что одним из первых народных избранников в поэтический пантеон России по заслугам был бы призван Виктор Федорович Боков. Редко у кого из поэтов лира звучала так чисто и полнозвучно. Много десятилетий тому назад он получил ее из рук великого Михаила Пришвина, но десятилетия эти миновали долгой чередой - и теперь он сам хранитель и наставник русского поэтического слова.

А пишущий эти строки с молоком буренки, на которое его перевели в годовалом возрасте (как только слух стал откликаться на рифмы), впитал в себя знаменитые строки - «грудь его в медалях, сердце в якорях» и «ты накинь, дорогая, на плечи». Потому-то оно все непостижимо родное и неподсудное - и не смею судить, выше ли Боков Есенина или вровень с ним...

«Моряка» Виктор Федорович написал, кажется, в 53-м, песню тут же подхватил народ, и ко времени моего появления на свет (в 1958-м) «Моряк» снискал немыслимую популярность и стал неизменным атрибутом всех деревенских застолий и посиделок-песнопений. Потом по древнему «рубину» в доме у бабушки с дедом, где я рос и воспитывался, стали показывать Людмилу Зыкину - и лучшего пропагандиста русского поэтического слова было не найти.

Одно десятилетие за другим сметали с авансцены поэтической истории России миллионы стихотворных строк, но эти не подвергались ни тлену, ни забвению. Впрочем, не одни они. У Бокова - 87 «томов» написанного - большие толстые папки, в которые собрано все, что вышло из-под пера поэта. Издавались сборники, выходили собрания сочинений, - и каждой строкой в них жизнь страны выписывалась и одухотворялась самыми сокровенными и необыкновенными в своей простой красоте образами. Но столько же, а то и больше, не выходило за пределы творческой мастерской поэта - так, бывают в семьях дети, рожденные на странствия и скитания, но также и такие, чья судьба - оставаться подле родителей...

Вот уж судьба-судьбинушка - все десятилетие напролет жил и не ведал, что от Виктора Бокова меня отделяет расстояние в треть версты. Всего-то! А если провести воображаемую прямую между его тихим домиком у Сетуни на закраинке писательского городка и пятиэтажкой, стоявшей за летней резиденцией патриарха в Переделкино (где жил я), то где-то в ее серединке - могила Бориса Пастернака. Нет - вовсе не пытаюсь примазаться к славе великих, хотя совпадения эти отчасти и приятны. Просто сам себе удивляешься: сколько раз мимо домика Бокова хаживал, а сердечко ни разу не екнуло...

А екнуло оно при встрече с ним на книжной ярмарке шесть лет тому назад. Поэт сидел на стульчике у крошечного стенда какого-то патриотического издания и раздаривал свои автографы. Ярмарочный люд толпился рядом, чуть не задевая его локтями - и в общем ничуть его не замечая. Московская книжная и гуманитарная вообще интеллигенция - особый тип «гомо сапиенса». Ей скушны пророки в собственном отечестве, ей зюськинды с коэльями милее ...

Пристал к поэту с разговорами, а когда назвался соседом, то был и в гости зван. С тех пор каждую встречу с поэтом храню и буду хранить – сколько хватит памяти. И может ли быть иначе, когда каждое слово – образное ли, обыденное – подлинное учительство.

А спустя еще три года наше соседство нарушилось: господа попы дружно спровадили обитателей хрущевки из заповедного места, чтобы строить на нем грандиозный «Научно-богословский центр Переделкино». Сначала было обижался, потом преодолел обиды, ведь духовная-то связь с поэтом Виктором Боковым осталась.

Да и как откажешь себе в удовольствии послушать Бокова, великого толкователя и прояснителя сомнений? Как откажешь себе в радости видеть человека, и в преклонном возрасте наделенного неисчерпаемой энергией духа, искрометным юмором и всегдашней готовностью к экспромтам и рифмотворчеству, - и все это измеряется мегавольтами!

Вот и повинишься взглядом перед хозяйкой: как тут закончить разговор, когда говоришь о самом сокровенном - о природе слова, о тайне человека, о пороках века.

Боков вспоминает: художественное видение слова было ему привито матерью родной - и было то еще в начале прошлого века. (Заглянуть в это далекое чужое детство, в эту колодезную бездну лет - и то боязно, но он счастливо и неотделимо от своего нынешнего бытия повествует о детстве в Язвицах, что под Сергиево-Посадом. Какой-нибудь пожилой обыватель с клюкой нудно рассказывал бы о тяготах житья в революционные годины, о недокорме и болезнях, а вот у Бокова воспоминания самые светлые - и больше о матери. Была она человеком талантливым - и не только по деревенскому укладу, хотя стихов и не слагала.

А дальше был Михаил Пришвин, заметивший талант подростка и ободривший его. Боков показывает свои фотографии, где они вместе с Пришвиным, с гордостью называет его своим «литературным опекуном».

Особая тема - лагеря. Виктора Бокова взяли перед войной и загнали под Кемерово на четыре года. Вот так его и познакомили с Сибирью - и закалившей, и обогатившей его слово и рифму. Случилось это перед самой войной - случилось, но не сломило, не выпотрошило душу и не озлобило. Об этом - замечательные стихи в цикле «Сибирское сидение»:

Мое сибирское сиденье
Не совершило убиенья
Моей души, моих стихов.
За проволокой месяц ясный
Не говорил мне: «Ты несчастный!»
Он говорил мне «Будь здоров»

Хотя и всякое было, конечно, о чем тяжелым намокшим стихом отмечено. И ведь не сибиряк, и ведь было то сверх шести десятилетий с гаком - а как любит и чувствует тот край каждой своей строкою, как сопереживает ему - словно не своему, а чужому страданию.

Из стихотворения «Губы коня»:

Казалось,
Густая сибирская тьма
Как пушкинский Пимен
Писала тома
О том, что в сибирскую
Землю легли
Невинные
Лучшие люди земли

Поэтическое слово бывает разным: иной раз проникнуто двуединством - это когда оно призывает к диалогу самого поэта, а порой требует и триединства - еще и кого-то третьего, чтеца-исполнителя. Таким «третьим» многие годы был прекрасный исполнитель стихов Бокова был Георгий Сорокин. Человек редкого артистического обаяния, обладатель глубинного чарующего тембра - почти ровесник Виктора Федоровича. Иной раз загадаешь мечтательно: вот бы «дали» его по первому или второму каналу с боковскими стихами - вместо плохо переведенной дряни со всего чужеродного... так и прозрели бы миллионы, очнулись бы от насильно задолдоненного бреда, отринулись бы от фекалий тупорылого меркантилизма и... - и онемели бы от красоты земной, в слове увиденной...

Читая Виктора Бокова, не устаешь поражаться ясности форм и чистоте мысли - тому, что называют лапидарностью. Однажды из какого-то озорного интереса решил про себя - если взять боковский томик потолще и полистать-поковыряться, то где-нибудь да обнаружишь изъян какой-нибудь или заковыку... Напрасный труд. Даже там, где на первый слух найдешь в стихе аритмию, - на второй поймешь, что она органична, что этого требуют сама природа стиха.

Стихи начинаются с названия. Впрочем, можно и без. (В этом еще одно таинство стиха. Ведь не оставишь же без названия роман. Даже если и захотел бы – все равно придется написать «Роман без названия»… Такая вот форма...). Но если взять названия сборников стихов Виктора Бокова - сами по себе, то кажется, что и они одни образуют стихи - некие анаграммные сгустки-слитки: «Лето-мята»... «Луговая рань»... «Ветер в ладонях»... «Весенние звоны»...

Да что там толковать - муза лирической поэзии влюблена бывала в Бокова всецело и по уши. Как, впрочем, и он в нее. Открываю наугад его старенький трехтомник - на 1959-ом, когда поэту было сколько самому мне теперь. (Да простительны будут все эти сравнения - помните у Маяковского: Я себя под Лениным чищу... А почему бы не под Боковым? Так-то, может, и почище выйдет...). Стихотворение «Я влюблен»:

Лето-мята,
Лето-лен,
Я-то, я-то,
Я влюблен!
В это поле
И межу,
Где по клеверу
Хожу.
В эти сосны
И кряжи
В даль, в дороги,
В миражи.
В пенье
Медных проводов,
В перспективу
Городов
В фонари
В подземный гул,
В широту
Рязанских скул.
В звонкий голос
Топоров,
В сытый рев
Степных коров.
Лето-мята,
Лето-лен,
Я-то, я-то,
Я влюблен!

Все как бы просто - и даже в чем-то по-детски: тара-тара-та-ра-ра... Но только в простом рисунке стиха и способны уместиться восторги радости бытия, только детское видение мира и несет в себе ощущение счастья. И Боков не «старатель пера», и для него рифмотворение - вовсе не «добыча радия», не упражнения в рифмобилдинге. Ведь очень часто все богатство красок и звуков мира многие «писатели выбалтывают в безобразном и неузнаваемом виде» (А.Чехов «Дуэль») только потому, что стремятся усложнить форму.

Впрочем, по части формы все далеко не так однозначно. Поэзия вся - во всем своем океаноподобном многообразии - во власти боковского слова. Сам он превосходно управлялся и с гекзаметрами, слывал и новатором формы, создавал и новую усложненную ритмику и «рифмику» - где повтором, где синкопой, где аллитерацией. Учил поэтическому мастерству молодых. И не все это было состояние счастья, блаженства и беспечности, не все-то пасторали. Случалось, сам он и его лирический герой бились в тисках сомнений:

Пристаю не к тем причалам
Прихожу не к тем знакомым,
Шью себе не те костюмы,
Нахожу не те сюжеты -
Все не так и все не то

Чем-то из этого он делился с друзьями, с собратьями по цеху. Вот строки, посвященные Николаю Асееву:

Я шел по собственной стезе,
Натруженно шаги скрипели.
Мой хлеб дорожный был в слезе,
Стихи простуженно хрипели

Стихи без мысли - пустота, но мысль должна быть непременно «завязана» на образе, должна утопать в нем, иной раз и балансировать на грани сознательного и подсознательного. Так надо для поэзии. И еще многомыслие противно самой природе стиха. К слову аналитическому, к стихотворному рассужденчеству у Бокова отношение негативное. И в споре Моцарта и Сальери он неизменно на стороне первого. В подходе к стихосложению, в самом принципе стихописания не должно быть ничего сальерианского... Слово только там и животворно, где «музыку собой разъять» не позволяет.

Поругивает и Бродского, и Евтушенко - хоть каждого и по-своему. Сначала в разговорах с поэтом я приводил свои несмелые резоны: а почему ж и не порассуждать в стихе... Потом решил, что нечего спорить с мэтром, раз уж сам стихов не слагаю. В конце концов для публицистики и сложных аналитических построений есть иные жанры, а поэту-народнику не пристало думки усложнять... Впрочем, червь сомнения иной раз и поточит извилину...

А нужна ли вообще поэту-лирику гражданская позиция? В наш изощренный век, порассеченный и пораспиханный по нишам, почему бы не отдать все «гражданственное» и «общественное» аналитикам и концептуалам? Лирикам - переживания, а интеллектуалам - размышлизмы...

На первый взгляд может показаться, что это - с Боковым в унисон... Но тут стоит взглянуть на вещи попристальнее: ведь Боков-то с его жизне-, слово- и правдолюбием нагрянувшее ныне «цивилизованное» варварство разглядел одним из первых. И хоть знал, что заклинай - не заклинай поэтическим словом, этот молох все равно пройдется по России гигантским катком, изобличал понятным людям языком неправды и словоблудия. Боясь боковской правды, и с политических, и с прочих олимпов и амвонов слетаются к нему премногие хвалы и чествования. Вот видишь, поэт, как мы тебя любим - вопреки всем твоим порицаниям... чего уж там брюзжать, поэт, когда есть вещи во сто крат сильнее слова... и мы не вольны им противиться - такова эпоха на дворе...

Только Бокову наитием известно, что вранье все это. Побеждает тот, кто убеждает. А убеждают словом. И словом человек домысливает то, что иной раз не способен узреть глазами. И главная извечная битва времен и народов - это битва за слово. Будь то слово аналитическое или поэтическое, будь оно мечом или оралом, скальпелем или кистью художника...

Когда одерживает верх неправедное слово, дерзкое и тлетворное, когда повсюду упражняются в пустой и надменной риторике, когда жить бывает хотя б и сытно, но срамно, земля обязательно призывает на помощь Слово Поэтическое. Слово могучее и подлинное, врачующее и дарующее надежду, - такое - чтоб «и спасти, и полки повести...». Таким для нее всегда было слово Виктора Бокова, таким оно будет и впредь.

 

 

 

Project: 
Год выпуска: 
2004
Выпуск: 
9