Геннадий СТАРОСТЕНКО. Весенние звоны Виктора Бокова.

Пусть иные следуют единобожию - ничего не имею против. Мне же предпочтительней политеизм - и если не в жизни вообще, то хотя бы в одном из ее проявлений, в литературе: богов тут должно быть много, и чем обширней этот пантеон (так древние греки называли храм бессмертных), тем обширней и лучше для душ человеческих.

Убежден, что одним из первых народных избранников в поэтический пантеон России по заслугам был бы призван Виктор Федорович Боков. Редко у кого из поэтов лира звучала так чисто и полнозвучно. Много десятилетий тому назад он получил ее из рук великого Михаила Пришвина, но десятилетия эти миновали долгой чередой - и теперь он сам хранитель и наставник русского поэтического слова.

А пишущий эти строки с молоком буренки, на которое его перевели в годовалом возрасте (как только слух стал откликаться на рифмы), впитал в себя знаменитые строки - «грудь его в медалях, сердце в якорях» и «ты накинь, дорогая, на плечи». Потому-то оно все непостижимо родное и неподсудное - и не смею судить, выше ли Боков Есенина или вровень с ним...

«Моряка» Виктор Федорович написал, кажется, в 53-м, песню тут же подхватил народ, и ко времени моего появления на свет (в 1958-м) «Моряк» снискал немыслимую популярность и стал неизменным атрибутом всех деревенских застолий и посиделок-песнопений. Потом по древнему «рубину» в доме у бабушки с дедом, где я рос и воспитывался, стали показывать Людмилу Зыкину - и лучшего пропагандиста русского поэтического слова было не найти.

Одно десятилетие за другим сметали с авансцены поэтической истории России миллионы стихотворных строк, но эти не подвергались ни тлену, ни забвению. Впрочем, не одни они. У Бокова - 87 «томов» написанного - большие толстые папки, в которые собрано все, что вышло из-под пера поэта. Издавались сборники, выходили собрания сочинений, - и каждой строкой в них жизнь страны выписывалась и одухотворялась самыми сокровенными и необыкновенными в своей простой красоте образами. Но столько же, а то и больше, не выходило за пределы творческой мастерской поэта - так, бывают в семьях дети, рожденные на странствия и скитания, но также и такие, чья судьба - оставаться подле родителей...

Вот уж судьба-судьбинушка - все десятилетие напролет жил и не ведал, что от Виктора Бокова меня отделяет расстояние в треть версты. Всего-то! А если провести воображаемую прямую между его тихим домиком у Сетуни на закраинке писательского городка и пятиэтажкой, стоявшей за летней резиденцией патриарха в Переделкино (где жил я), то где-то в ее серединке - могила Бориса Пастернака. Нет - вовсе не пытаюсь примазаться к славе великих, хотя совпадения эти отчасти и приятны. Просто сам себе удивляешься: сколько раз мимо домика Бокова хаживал, а сердечко ни разу не екнуло...

А екнуло оно при встрече с ним на книжной ярмарке шесть лет тому назад. Поэт сидел на стульчике у крошечного стенда какого-то патриотического издания и раздаривал свои автографы. Ярмарочный люд толпился рядом, чуть не задевая его локтями - и в общем ничуть его не замечая. Московская книжная и гуманитарная вообще интеллигенция - особый тип «гомо сапиенса». Ей скушны пророки в собственном отечестве, ей зюськинды с коэльями милее ...

Пристал к поэту с разговорами, а когда назвался соседом, то был и в гости зван. С тех пор каждую встречу с поэтом храню и буду хранить – сколько хватит памяти. И может ли быть иначе, когда каждое слово – образное ли, обыденное – подлинное учительство.

А спустя еще три года наше соседство нарушилось: господа попы дружно спровадили обитателей хрущевки из заповедного места, чтобы строить на нем грандиозный «Научно-богословский центр Переделкино». Сначала было обижался, потом преодолел обиды, ведь духовная-то связь с поэтом Виктором Боковым осталась.

Да и как откажешь себе в удовольствии послушать Бокова, великого толкователя и прояснителя сомнений? Как откажешь себе в радости видеть человека, и в преклонном возрасте наделенного неисчерпаемой энергией духа, искрометным юмором и всегдашней готовностью к экспромтам и рифмотворчеству, - и все это измеряется мегавольтами!

Вот и повинишься взглядом перед хозяйкой: как тут закончить разговор, когда говоришь о самом сокровенном - о природе слова, о тайне человека, о пороках века.

Боков вспоминает: художественное видение слова было ему привито матерью родной - и было то еще в начале прошлого века. (Заглянуть в это далекое чужое детство, в эту колодезную бездну лет - и то боязно, но он счастливо и неотделимо от своего нынешнего бытия повествует о детстве в Язвицах, что под Сергиево-Посадом. Какой-нибудь пожилой обыватель с клюкой нудно рассказывал бы о тяготах житья в революционные годины, о недокорме и болезнях, а вот у Бокова воспоминания самые светлые - и больше о матери. Была она человеком талантливым - и не только по деревенскому укладу, хотя стихов и не слагала.

А дальше был Михаил Пришвин, заметивший талант подростка и ободривший его. Боков показывает свои фотографии, где они вместе с Пришвиным, с гордостью называет его своим «литературным опекуном».

Особая тема - лагеря. Виктора Бокова взяли перед войной и загнали под Кемерово на четыре года. Вот так его и познакомили с Сибирью - и закалившей, и обогатившей его слово и рифму. Случилось это перед самой войной - случилось, но не сломило, не выпотрошило душу и не озлобило. Об этом - замечательные стихи в цикле «Сибирское сидение»:

Хотя и всякое было, конечно, о чем тяжелым намокшим стихом отмечено. И ведь не сибиряк, и ведь было то сверх шести десятилетий с гаком - а как любит и чувствует тот край каждой своей строкою, как сопереживает ему - словно не своему, а чужому страданию.

Из стихотворения «Губы коня»:

Поэтическое слово бывает разным: иной раз проникнуто двуединством - это когда оно призывает к диалогу самого поэта, а порой требует и триединства - еще и кого-то третьего, чтеца-исполнителя. Таким «третьим» многие годы был прекрасный исполнитель стихов Бокова был Георгий Сорокин. Человек редкого артистического обаяния, обладатель глубинного чарующего тембра - почти ровесник Виктора Федоровича. Иной раз загадаешь мечтательно: вот бы «дали» его по первому или второму каналу с боковскими стихами - вместо плохо переведенной дряни со всего чужеродного... так и прозрели бы миллионы, очнулись бы от насильно задолдоненного бреда, отринулись бы от фекалий тупорылого меркантилизма и... - и онемели бы от красоты земной, в слове увиденной...

Читая Виктора Бокова, не устаешь поражаться ясности форм и чистоте мысли - тому, что называют лапидарностью. Однажды из какого-то озорного интереса решил про себя - если взять боковский томик потолще и полистать-поковыряться, то где-нибудь да обнаружишь изъян какой-нибудь или заковыку... Напрасный труд. Даже там, где на первый слух найдешь в стихе аритмию, - на второй поймешь, что она органична, что этого требуют сама природа стиха.

Стихи начинаются с названия. Впрочем, можно и без. (В этом еще одно таинство стиха. Ведь не оставишь же без названия роман. Даже если и захотел бы – все равно придется написать «Роман без названия»… Такая вот форма...). Но если взять названия сборников стихов Виктора Бокова - сами по себе, то кажется, что и они одни образуют стихи - некие анаграммные сгустки-слитки: «Лето-мята»... «Луговая рань»... «Ветер в ладонях»... «Весенние звоны»...

Да что там толковать - муза лирической поэзии влюблена бывала в Бокова всецело и по уши. Как, впрочем, и он в нее. Открываю наугад его старенький трехтомник - на 1959-ом, когда поэту было сколько самому мне теперь. (Да простительны будут все эти сравнения - помните у Маяковского: Я себя под Лениным чищу... А почему бы не под Боковым? Так-то, может, и почище выйдет...). Стихотворение «Я влюблен»:

Все как бы просто - и даже в чем-то по-детски: тара-тара-та-ра-ра... Но только в простом рисунке стиха и способны уместиться восторги радости бытия, только детское видение мира и несет в себе ощущение счастья. И Боков не «старатель пера», и для него рифмотворение - вовсе не «добыча радия», не упражнения в рифмобилдинге. Ведь очень часто все богатство красок и звуков мира многие «писатели выбалтывают в безобразном и неузнаваемом виде» (А.Чехов «Дуэль») только потому, что стремятся усложнить форму.

Впрочем, по части формы все далеко не так однозначно. Поэзия вся - во всем своем океаноподобном многообразии - во власти боковского слова. Сам он превосходно управлялся и с гекзаметрами, слывал и новатором формы, создавал и новую усложненную ритмику и «рифмику» - где повтором, где синкопой, где аллитерацией. Учил поэтическому мастерству молодых. И не все это было состояние счастья, блаженства и беспечности, не все-то пасторали. Случалось, сам он и его лирический герой бились в тисках сомнений:

Чем-то из этого он делился с друзьями, с собратьями по цеху. Вот строки, посвященные Николаю Асееву:

Стихи без мысли - пустота, но мысль должна быть непременно «завязана» на образе, должна утопать в нем, иной раз и балансировать на грани сознательного и подсознательного. Так надо для поэзии. И еще многомыслие противно самой природе стиха. К слову аналитическому, к стихотворному рассужденчеству у Бокова отношение негативное. И в споре Моцарта и Сальери он неизменно на стороне первого. В подходе к стихосложению, в самом принципе стихописания не должно быть ничего сальерианского... Слово только там и животворно, где «музыку собой разъять» не позволяет.

Поругивает и Бродского, и Евтушенко - хоть каждого и по-своему. Сначала в разговорах с поэтом я приводил свои несмелые резоны: а почему ж и не порассуждать в стихе... Потом решил, что нечего спорить с мэтром, раз уж сам стихов не слагаю. В конце концов для публицистики и сложных аналитических построений есть иные жанры, а поэту-народнику не пристало думки усложнять... Впрочем, червь сомнения иной раз и поточит извилину...

А нужна ли вообще поэту-лирику гражданская позиция? В наш изощренный век, порассеченный и пораспиханный по нишам, почему бы не отдать все «гражданственное» и «общественное» аналитикам и концептуалам? Лирикам - переживания, а интеллектуалам - размышлизмы...

На первый взгляд может показаться, что это - с Боковым в унисон... Но тут стоит взглянуть на вещи попристальнее: ведь Боков-то с его жизне-, слово- и правдолюбием нагрянувшее ныне «цивилизованное» варварство разглядел одним из первых. И хоть знал, что заклинай - не заклинай поэтическим словом, этот молох все равно пройдется по России гигантским катком, изобличал понятным людям языком неправды и словоблудия. Боясь боковской правды, и с политических, и с прочих олимпов и амвонов слетаются к нему премногие хвалы и чествования. Вот видишь, поэт, как мы тебя любим - вопреки всем твоим порицаниям... чего уж там брюзжать, поэт, когда есть вещи во сто крат сильнее слова... и мы не вольны им противиться - такова эпоха на дворе...

Только Бокову наитием известно, что вранье все это. Побеждает тот, кто убеждает. А убеждают словом. И словом человек домысливает то, что иной раз не способен узреть глазами. И главная извечная битва времен и народов - это битва за слово. Будь то слово аналитическое или поэтическое, будь оно мечом или оралом, скальпелем или кистью художника...

Когда одерживает верх неправедное слово, дерзкое и тлетворное, когда повсюду упражняются в пустой и надменной риторике, когда жить бывает хотя б и сытно, но срамно, земля обязательно призывает на помощь Слово Поэтическое. Слово могучее и подлинное, врачующее и дарующее надежду, - такое - чтоб «и спасти, и полки повести...». Таким для нее всегда было слово Виктора Бокова, таким оно будет и впредь.