Владимир СМЫК. «Поздним летом я видел воочию…»

Владимир Филиппович Смык родился в 1941 году в Ейске. Окончил факультет журналистики МГУ. Работал журналистом в АПН, газетах «Рабочая трибуна», «Гудок». Печатался в журналах «Наш современник», «Москва», «Образ», альманахах «День поэзии», «Истоки» и других изданиях. Выпустил книгу «Встречи» (М. Молодая гвардия 1990). Член Союза писателей России. Скончался 24 сентября 2017.

Редакция журнала «МолОко» выражает глубокое соболезнование родным, близким, друзьям, читателям Владимира Филипповича. Его кончина – большая утрата для русской культуры. Он был её рыцарем и защитником, преданным сыном России. Вечная память!

Августа белые звезды

Тяжелые, спелые ночи висят.

Розно и целою гроздью

срываются, падают в чей-нибудь сад

августа белые звезды,

чтоб в мае упавший в расщелину туч,

пчелою подхваченный где-то

и ею завязанный тщательно, луч

роняло усталое лето

плодом золотистым... А вот и рассвет

войти разрешения просит,

и трогает клена ближайшую ветвь

еще невысокая осень.

* * *

Поклонись уснувшему сверчку,

Что-нибудь на память позабудь,

Шарфом обвяжись, задуй свечу,

Скрипни дверью и отправься в путь.

Есть судьба такая – выбирать,

Выбирая, что-нибудь терять,

А потом идти до новых пут –

Скрипни дверью и отправься в путь.

* * *

Ты облетел, мой пожелтевший сад

Когда-то вновь весна тебя застанет…

Теперь зима и снег с дождем и тянет

Уехать в славный город Ленинград.

Зимой стоят там Летние сады,

Зато до лета красного к заливу

Из Ладоги Нева уносит льды –

Зимы не пожелтевшие архивы.

Там ночь в июне – нет ее, и есть,

Там есть любовь, но где она, Бог весть:

На том, на этом бреге? Плыть куда,

О, невская, стигийская вода?

* * *

Памяти Г.Р.

Где листьев лепет нежный? Где залом

Роскошной кроны, празднично шумящей,

Где ветки взмах перед моим окном,

Где росчерк по стеклу ее скользящий?

Где та волна зеленая? Я с ней,

Пловец самонадеянный, случалось

Бросался в спор. Но если соловей

Тебе на помощь – доводы кончались.

Как славно время проводили мы,

Его, казалось, под твоею сенью

И вовсе нет, а доводы зимы

В расчет совсем не брали наши пренья.

…И вот стоишь в январской тишине

ты под звездой немыслимо далекой.

В лицо с ветвей мне ветер сеет снег

Сухой, как пепел, и, как пепел, легкий.

ГРОЗА

И вот ночного караула

Последняя звезда свой пост

Оставила, и развернуло

Над миром небо синий холст.

Холст не был самоцель – творенья

Он ждал. В серебряных садах

Стоял июнь. Он клеил тени

Листвы на стены. В небесах

Плыл самолет. За ним все длилась

Как бы за кистью полоса.

То кто-то требовал белила.

Еще не зная, что писать.

Еще не находил начало.

Высь начинялась глубиной,

И духота обозначала,

Что поиск явится грозой.

Стих ветер – он себя ветвями

Тяжелых тополей связал.

И вот начало: над домами

Возникло облачко, как залп.

Потом еще. Уже не целя,

Палили тучи там и здесь,

Теперь расстреливала землю

Вся артиллерия небес.

Вороний крик. Качнулись сосны.

Терял себя в догадках свет.

И ветер след провел белесый

По перепуганной траве.

Дождь рвался в город через рощу,

Но каплям не хватало мест.

Казалось впопыхах наборщик

Рассыпал чьей-то речи текст –

О чем она? Она, похоже,

Должна была всех бросить в дрожь –

и как озноб по гладкой коже

По белым крышам несся дождь.

Казалось, никогда не сладить

С живой бессмыслицей воды…

Но как же слушали сады

ту речь, прильнув к своим оградам.

БЕРЕГИСЬ БЕРЕГОВ - БУДЕШЬ ТЕЧЬ

Что прикажешь, куда

поведешь ты, вода?

Берегись берегов – будешь течь.

В эту речь

я вхожу, в эту темную речь,

по-мальчишечьи острые плечи сведя.

Поводя,

поводя плавниками, плывут

серебристые звезды, касаясь лица,

их молчанья не вымолвишь, их, что слывут

ведунами всех тайн, всех глубин. Пусть пловца

тайна тронет лучом, та, что вызвала течь

эту речь. Ей плотину не ставь, не перечь:

каждой складкой своей эта темная речь

прячет рок,

точит меч.

Как урок

я твержу: речь рокочет, а реки – рекут;

речь – ручей мой, река моя, рок.

Обреченному речи не ставьте запруд:

морем мерят смирение тех, кто обрек

этой речи себя. Тех, входящих в поток.

* * *

Живаго великорусского языка

толковому словарю посвящаю

Неизвестно зачем к словарю наклоняю лицо.

Алексей-с-гор-вода ждет по старому стилю приказа,

запятыми стегай предложенье – и лучшее в мире словцо

тотчас почкой набухнет на кончике веточки-фразы.

О ветвистая речь, человеческой правды рога,

как легко ни за что ни про что обмануть человечка,

по велению щучьему ведра отправить на речку,

по тому же веленью на печь посадив дурака.

Я в снегу по колена слова обойду за версту –

мне не нужен террариум их, ни чердак с голубятней.

Голубиную мудрость и змеиную их простоту

я скормлю карасям в полынье – и вернусь совершенно понятный.

И тогда кто услышит мой душу терзающий крик?

Убиен сий пиит, скажут, меднокопытным Пегасом...

О великий, могучий, правдивый, свободный язык, -

всех святых у тебя – лишь немой крепостной твой Герасим.

ХАРОН

...И забываю мир.

А. Пушкин

Вновь берег, вновь молчанье. Неужели

с ладьей опять я справиться не смог?

Все вышли силы, и весло песок

достало. Ставлю точку – я у цели.

Волну молил я: к берегу не бей,

лишь между берегов моя отчизна;

но с дальних скал уже принес Борей

тоску по смерти и тоску по жизни.

Поди тут справься с лодкой, проплыви

меж вечных двух, двух неизменных линий

и неизбежных, как твое бессилье,

как плач души по крови и любви.

Хор плакальщиц, беззвучный плач теней

ты слышишь в ветре. Путь противоборства

недолог и опасен, а упорство

бессмысленно. Вот и ладья. На ней

усопших сонмы. В бешенстве веди

ладью опять, но к берегу Аида

швырнет волна. И в лодку вновь, не видя,

как берег вырастает впереди.

Вновь берег. Вновь молчанье. Боги, боги,

Когда бы плыть вдоль берегов я мог

И выйти к устью - тайному итогу…

На цепь, моя ладья. На цепь - замок.

Пусть Цербер эту лодку стережет.

Прочь Аттика – даль пестует Тавриду,

там одолею перевал и выйду

к бескрайней Скифии. Кто в ней меня найдет?

...Ужасен, вдохновенье, опыт твой.

Не лучше ли и впрямь пропасть без риска,

не черпая ни бортом, ни кормой

воды железной сумрачного Стикса.

АВТОРУЧКЕ

«Подруга думы праздной»

А. Пушкин

Мне чернильницы время застать удалось. Первый класс.

Деревянная красная ручка с железным пером,

Синеватого цвета след сбоку на пальце моем

И косая в линейку тетрадка в компании клякс.

Но уже начиналась твоя, авторучка, пора.

Оттого ли, что жизнь моя тоже была впереди,

Иль замолвила слово судьба, но тебя на ура

Принял я, полюбил и, ликуя, понес на груди.

И ношу до сих пор. Годы жгли за собою мосты,

Голова моя скоро совсем уже станет бела.

Впрочем, я не причем. Этот мир для того, чтобы ты

Замечала его, а, заметив, забыть не могла

Дарованную Богом земную его красоту,

Чайки взмах над волной и, смущающий ум,

В темном ветре мятежного времени шум,

Череду облаков, и лесов золотых нищету.

Что творилось в душе, что шептала, степная трава,

Чем был дорог родной, чем манили чужие края -

Этот каторжный труд - облекать мир в простые слова -

Выполняешь безропотно ты, авторучка моя.

О, как многим в себе твоему я обязан труду,

И паденья свои не могу от тебя утаить:

Многогрешный, с тобою на исповедь в церковь иду,

Да не даст мне слукавить на белом листе твоя нить.

………………………………………………………

Пусть в раките прибрежной споет для тебя соловей,

И звезда тебе спляшет цыганкой на складке воды.

Солнце, горную чашу до самого края налей

И восславь авторучку мою на правах тамады!

ЗЕМЛЯ

В людскую суету погружена,

Как нам казалось, до самозабвенья,

Зарей вечерней вспомнила она

Небесное свое происхожденье.

И тотчас каменистая холмов

Гряда покрылась золотом червонным,

За нею встала череда лесов

Зеленым валом, ярко освещенным.

За рощами поля простерлись вдаль,

И стало видно, что она планета.

…Вот наверху сестра ее – звезда –

Явилась, удостоверяя это.

* * *

Поздним летом я видел воочию

над притихшею гладью озерной

созревавшие в небе полночном

яровые, горячие зерна.

Млечный путь уводил в роковую,

восковую, последнюю спелость.

А луна... На секиру такую

Любоваться, нужна была смелость.

Вот зерно покатилось сверкая –

осыпались небесные злаки.

Что ж, душа, ты не можешь, родная,

различить эти явные знаки?

В ожидании жатвы ты или

спишь, как прежде, к суду не готова?

Те, кто душу свою не щадили,

столько дали зерна золотого...

Что ж не замерли сердца порывы,

что ж не стих голос плоти и крови?

Надо мною небесные нивы

побелели – и серп наготове.

ДОРОГА

Все больше неба и земли,

леса случайней, а дорога

все тот же нам сулит вдали

степной простор, открытый Богу.

Все те же долгие поля

да речка изредка, в которой

среди досужих разговоров

домашней птицы – журавля

вдруг слышишь крик и видишь взмах,

несуетливый, серых крыльев...

На мост идет невторопях,

однако и не без усилья

телега. Речь с нее слышна

о недороде. Он заметил,

что все же год не тридцать третий.

- Хай милует Господь! – она

ему ответила. Телега

в село свернула. О село

малороссийское, везло

тебе на лихолетья: следом

шли разоренье, мор, война;

иной вдовы убогой хата

такими былями богата,

каких седая старина

не помнит; здесь душа иная

идет по мукам столько верст,

что хватит ей дойти до звезд,

а может, и дойдет – кто знает?

Ей свет навстречу звезды льют

и видят: степь, село, могилу

там за дорогой, где зарыли

давно уж бабушку мою.