Николай ИЛЬИН: «Расцвет русской литературы неотделим от взлета национальной философии».

Николай Петрович Ильин – доктор физико-математических наук, профессор Санкт-Петербургского политехнического университета. Еще в конце 70-х годов XX века в ленинградском «самиздате» стали регулярно появляться его статьи и переводы, связанные с историей отечественной и западноевропейской философии. Сегодня он печатается в различных сборниках и периодических изданиях, читает курсы лекций по истории русской философии и по философии культуры в государственном университете культуры и искусств. Недавно в городе на Неве вышла в свет книга Николая Ильина «Трагедия русской философии». О переплетениях художественной литературы и метафизики в русской культуре с петербургским философом беседует Вячеслав Румянцев.

– Русская классическая литература отличалась философской насыщенностью. И ее творцы были мыслителями в не меньшей степени, чем прозаиками и поэтами. Может быть, России и не нужны философы как таковые, достаточно писателей?

– Ваш вопрос звучит почти риторически. Действительно, долгие годы нам внушалось прямо или исподволь: русская культура XIX в., которая получила мировое признание (Поль Валери говорил о ней как о третьем культурном чуде после классической Греции и эпохи Возрождения), была якобы лишена национальной философии как особой области творчества. Мол, Достоевский и Толстой – вот наши «главные философы» в XIX веке. Однако чем основательней я изучал философию, тем ясней понимал условность, даже несерьезность подобных заявлений. Философские труды любого «формата» имеют свое строение, существенно отличное от строения художественных произведений, свои законы развития «философских сюжетов», если угодно, свою характерную словесность.

Порою все это отражается в одном предложении. «Красота есть единственная потребность духа, которую может удовлетворить только материя» – в этих словах Н. Я. Данилевского я нахожу то философское проникновение в природу красоты, которое не могут заменить захватывающие рассуждения героев Ф.М. Достоевского. У нас же подобная «замена», искажающая подлинную картину русской культуры, обедняющая ее палитру, возведена чуть ли не в норму. Утверждать, что в русской культуре XIX века философия сводилась к «философическим мотивам» в художественной литературе, – значит, по сути дела, провозглашать «нищету» русской философии в эпоху расцвета национальной культуры. Но эта «нищета» – миф. Стоит отнестись к делу серьезно, и мы находим в нашем прошлом философию, которая занимала вполне достойное (и притом свое собственное) место в пространстве великой культурной эпохи, имела для этой эпохи исключительно важное духовное значение.

– Если я правильно понимаю вашу логику, то и для достойного продолжения великих традиций русской классической литературы сегодня нам нужна соответствующая величию ее художественных задач метафизика. Но тогда вопрос: надо ли создавать новую «метафизику XXI века» или достаточно глубже взглянуть на историю русской философии, направить основные усилия на открытия в этой области?

– В действительности два «варианта развития» современной отечественной философии, отмеченные Вами, тесно взаимосвязаны. Мнение, согласно которому «философия сегодня – это история философии», выразил, например, крупный отечественный философ А. В. Гулыга в своей последней книге «Русская идея и ее творцы». Но здесь есть весьма опасный «подводный камень». Чтобы избежать столкновения с ним, необходимо ясно понимать: настоящее историко-философское познание имеет существенно творческий характер, учит нас углублять и развивать идеи, намеченные мыслителями прошлого. Именно так и происходит творение нового – на почве традиции, из чистых источников традиции. А где мы видим сегодня такое творение? Нам в лучшем случае добросовестно пересказывают философию, скажем, Николая Бердяева или Павла Флоренского, а порою не слишком добросовестно «подгоняют» их взгляды под достижения (нередко мнимые) западной философии XX века.

Есть и еще одно очень серьезное препятствие: сегодня поле для историко-философских открытий искусственно сужено. Когда в начале 90-х годов XX века окончательно пали идеологические догмы, современные философы ограничили область поиска фактически так называемым «серебряным веком». Именно из-за этого и не состоялось подлинных открытий. Они появлялись лишь вокруг философии, на уровне «биографий», превратностей судьбы тех или иных философов, попавших в водоворот революции, эмиграции или репрессий.

– Как говорится, на безрыбье и рак – рыба. После абсолютного господства в книгоиздательстве марксистских трудов появление Бердяева с Флоренским казалось верхом свободы. Итак, историки отечественной философии не вернули нам всего многообразия точек зрения, всей полифонии, ансамбля русской философской мысли. Значит, сужение круга философского поиска объясняется ограниченностью содержимого книжных полок?

– Думаю, что дело не только в книжных полках, хотя тот факт, что на них стоят многочисленные переиздания книг весьма узкого круга русских философов, несомненен. Но с чем это связано? На мой взгляд, дело в том, что в советское время поразительно низко опустилась «планка» философской культуры. И сегодня она если и поднялась, то явно недостаточно, оставаясь по сути «культурой вторичной мысли». В итоге вместо самостоятельного научного поиска все ограничивается слегка завуалированным копированием книг по истории русской философии, написанных в эмиграции теми же представителями или продолжателями философии «серебряного века». А в этих книгах серьезно прослежена только одна линия русской философии – от Владимира Соловьева к его последователям в начале ХХ века. Больше ничего в русской философии, по большому счету, как бы и не было. А было, на деле, еще очень многое и глубоко ценное.

– Судя по вашей книге «Трагедия русской философии», вы все-таки сумели сказать новое слово в области истории русской философии. Расскажите, как вам это удалось.

– Прежде всего, я не стал профессиональным (то есть «советским») философом (хотя еще в 1972 г. мне предлагали поступать в аспирантуру философского факультета Ленинградского университета). С другой стороны, меня не притягивали «диссидентские» кружки, где занятия философией вольно или невольно превращались в разновидность «политического протеста», когда неизбежно утрачивается чувство самоценности философии. Я предпочел путь самостоятельных занятий философией и поэтому, смею думать, не стал заложником стереотипов, не только «советских», но и «антисоветских». Я просто читал работы русских философов и размышлял над прочитанным. При этом читал, естественно, первоисточники, оригинальные труды дореволюционных мыслителей. Где я их доставал? Многое можно было без всякого «допуска» получить в библиотеке, но, главное, я любил ходить по замечательным «старым книгам» того времени, и почти каждый поход приносил мне желанную «добычу». Особенно неожиданным стало для меня богатство русской философии XIX века, самый высокий уровень многих ее произведений. И что особенно важно, я отчетливо увидел персоналистическую линию, которая началась в русской философии едва ли не раньше, чем любая другая. Началась, замечу, задолго до Н. А. Бердяева, если вообще можно считать персоналистом философа, который пришел к выводу, что «основа личности – это Ничто», то есть к метафизическому нигилизму в его крайней форме (поэтому и не удивительно, что «на Бердяеве» и его мнимом «персонализме» выросло столько «либерал-нигилистов»). Так или иначе, мне посчастливилось узнать «из первых рук» русских мыслителей XIX века, для которых «основной вопрос философии» был вопросом о человеке, о значении и тайне конкретной человеческой личности. Отмечу еще раз: все это произошло еще в советское время, и поразившее меня открытие как раз и побудило рассказать о нем на страницах ленинградского «самиздата». Первая «несамиздатская» публикация по истории русской философии появилась у меня только в 1990 году.

И тут мне снова пришлось изумляться, но уже по другому поводу. Практически все воспринимали «открытые» мной имена ряда русских философов XIX века и их идеи как нечто «неслыханное» в буквальном смысле слова. Даже многие «специалисты по истории русской философии», как выяснилось, толком ничего не знали о Петре Астафьеве, о Вениамине Снегиреве, о Павле Бакунине (брате знаменитого анархиста), не читали таких выдающихся произведений, как «Наука о человеке» Виктора Несмелова или «Мир как целое» Николая Страхова. Получалось, что я действительно совершил открытие не только для себя (как я считал раньше), но и для других.

– А более конкретно, чего же мы достигли в философии в то время? Какой метафизике созвучны образы, которые мы находим в произведениях классиков нашей художественной литературы?

– Развернутый ответ на этот вопрос я и пытаюсь дать в «Трагедии русской философии». А сейчас отмечу только то, что считаю главным, ключевым достижением русской философии XIX века.

Это – выяснение той решающей роли, которую играет в жизни человека его личное самосознание. Поэтому философия человека является, прежде всего, философией самосознания (а не «бессознательного», «сверхсознания» и проч.). Как писал Виктор Несмелов, убежать от философии – значит убежать от сознания самого себя. Мне представляется, что и для современного человека тема его самосознания – а, следовательно, и его самооценки, и его жизненного самоопределения – остается ключевой.

Попробую пояснить это на конкретном примере. Сейчас часто пишут о так называемом «зомбировании» народа, об «обработке» его сознания. Да, нечто подобное, как говорится, «имеет место быть». Но действительно важно (исторически и метафизически) все-таки не это. Из русской философии XIX века мною вынесено твердое убеждение в том, что любой обман начинается с самообмана. Всегда верят в то, во что уже заранее настроены поверить, что созвучно уровню самосознания, достигнутому тем или иным человеком. А уровень этот далеко не всегда высок. Как подчеркивал Петр Астафьев, немалая часть людей, называющих себя «личностью», представляет личность совершенно неадекватно, в виде физической особи. Говорят «личность», а подразумевают, строго говоря, вещь. И готовы допустить, чтобы с ними обращались, как с вещью. «Человек-вещь» (по выражению Виктора Несмелова) фактически отрекается от основных «параметров» личности: самостоятельного мышления, свободного (и разумного) самоопределения. Он внутренне согласен на то, чтобы им манипулировали! Опытные политтехнологи находят такие «слабые звенья» в самосознании людей, и строят на этом свою игру. Всякие там двадцать пятые кадры – либо чушь, либо дело десятое. Или у нас будет ясное и глубокое самосознание – или мы будем жить во власти все новых и новых самообманов. Поэтому по-настоящему использовать «права личности» способен лишь тот, кто не уклоняется от коренных вопросов метафизики человека: что я значу как личность? каковы мои жизненные ценности? за что я готов вести духовную борьбу? Эти темы должны стать для мыслящего человека основными.

– Как же личное самосознание совмещается с нашим исконным коллективизмом, с «соборностью»?

– Я уже отмечал, что русская философия изначально придавала решающее значение человеческой личности. «В устройстве русской общественности личность есть первое основание» – подчеркивал Иван Киреевский, и эту идею на протяжении XIX в. развивала целая плеяда русских мыслителей. В частности, Н. Г. Дебольский обосновал единственно верное, на мой взгляд, понимание национального самосознания как составной части полноценного личного самосознания. И смешно слышать сегодня, что в русской мысли всегда «господствовала апология коллективизма», который иногда для пущей важности называют «соборностью».

Строго говоря, термин «соборность» имеет ясный смысл только в сфере церковной жизни, о чем неоднократно говорил А. С. Хомяков. А чего стоит наша политизированная «соборность», показывают хотя бы бесконечные раздоры политических организаций, каждая из которых украшает этим словом свои программы и уставы. И раздоры будут продолжаться, пока мы не усвоим: «Все коллективности, общество, государство – все это имеет смысл только как среда развития и жизни личности …и если мы ослабляем ее силу и способность творчества – мы губим все коллективности». Это слова Л. А. Тихомирова, который после долгих и драматических исканий пришел к идеям русских философов-персоналистов XIX в. Увы, наши современные патриоты, за самыми редкими исключениями, хотя частенько и называют Льва Тихомирова в числе своих «кумиров», в упор не желают видеть credo его политической философии: «Личность в политике есть первая реальность».

Что касается апологии коллективизма, то именно она пришла к нам с Запада, который всегда философски тяготел к какому-то «универсальному началу», от которого личность якобы производна, будь то «мировой дух» Гегеля, «человечество как Великое Существо» Огюста Конта, «коллективное бессознательное» Карла Юнга и т.д. и т.п. Даже западные «персоналисты», типа Э.Мунье, утверждают: «познать личность можно только как другую личность». Напротив, русская философия в том ее направлении, которое явно доминировало в XIX в., была метафизикой самосознания, настоящим исполнением завета: «Познай самого себя»

– Действительно, как можно не заметить этого в литературе XIX века?! И Пьер Безухов на протяжении всего романа «Война и мир» ищет свою самость, и Родион Раскольников в «Преступлении и наказании» старается постичь в первую очередь себя! Почему же эта позиция русских мыслителей оказалась нами напрочь забытой?

– Причина – власть стереотипов, сформированных во время «серебряного века». Все корифеи философии той быстротечной эпохи начинали свою деятельность как марксисты или, по крайней мере, как сторонники социалистических убеждений. Даже когда они вышли за рамки марксизма, то сохранили те пристрастия, которые побуждали, например, С. Н. Булгакова видеть в русской философии XIX века фактически одного Владимира Соловьева, – поскольку тот «соединил воедино социалистические и религиозные идеалы».

Впрочем, начинал закладывать фундамент этой философии еще откровенный «западник» Чаадаев: «назначение человека – в уничтожении личного бытия и замене его бытием вполне социальным». А Соловьев вообще не выносил слово «самосознание», объявляя его синонимом «самодовольства» и предлагая взамен самоотречение – и личное, и национальное. Конечно, прежде всего, для русского человека и русского народа. Нетрудно догадаться, по какой причине практически все западные «спонсоры» наших «философских структур» ставят обязательным условием «пропаганду идей Владимира Соловьева». Знаю это по собственному опыту, поскольку в свое время получал приглашения в ряд подобных структур (и, естественно, долго в них не задерживался).

– А как воспринимает Ваши взгляды на историю русской философии современная молодежь, например, ваши студенты?

– Как мне представляется, с интересом и без того замешательства, которое часто проявляет более старшее поколение. Значение личности для молодежи очевидно, и надо только разъяснить (избегая нравоучительности), что русские мыслители XIX века не случайно говорили о духовной личности, подчеркивали, что настоящая личность не просто обладает «духовным измерением», но что такое измерение составляет вертикаль человеческой личности. Необходимо также потратить определенные усилия, чтобы доказательно продемонстрировать связь русского персонализма с христианскими убеждениями. «Покажи мне твоего человека, и я покажу тебе моего Бога», как говорил один из светочей Восточной церкви. Почему я отмечаю этот момент? Да потому, что со знанием азов христианства у студентов дело обстоит очень неважно. Как, впрочем, и со знанием азов философии. Я читаю лекции старшекурсникам, и порою мне совершенно непонятно, что же им преподают сегодня на младших курсах по истории философии. Раньше хоть знали, что есть материализм и идеализм… А сегодня часто не знают и этого. Создается впечатление, что многие современные преподаватели философии сознательно избегают каких-либо мировоззренческих ориентиров. Весьма известный в Петербурге «профессиональный философ», причем занимающий и высокий административный пост, даже выдвинул лозунг «философа без философии»! Нетрудно представить, какое отношение к философии «стимулируется» на том философском факультете, который он возглавляет. И не только к философии. Ведь любое серьезное жизненное самоопределение человека всегда имеет философский, мировоззренческий характер. Иначе человек просто идет туда, куда «ветер дует». Но такого человека вряд ли будет волновать возрождение России.

– Знаменитый филолог Вадим Валерианович Кожинов однажды рассказал о своей первой встрече с Бахтиным. Будучи еще молодым человеком, он с товарищами ездил к философу в Саранск, и там они расспрашивали Михаила Михайловича: «Что читать, чтобы лучше понять Россию?» Бахтин тогда посоветовал Вадиму Кожинову взяться за изучение Василия Розанова. Что вы порекомендуете читать нынешним молодым людям для того, чтобы они лучше поняли современную Россию?

– Разговор о В. В. Розанове – особая тема, и я только замечу, что он способен весьма часто увести читателя далеко от России, например, в «тайны Израиля», из которых, как известно, выбраться непросто.

Что касается существа Вашего вопроса, то отвечу так: прежде всего, нужно настроиться на самостоятельное понимание России. Все мы знаем строки: «Умом Россию не понять…» Николай Страхов замечательно их прокомментировал: «Россию не понять чужим умом». Необходимо воспитать в себе свой собственный ум. А это – личное дело каждого человека, главная его задача. Говорить о каких-то книгах можно лишь как о пособиях, помогающих человеку культивировать в себе русский ум, или, говоря шире, душу, способную понять Россию. Таких пособий немало в принципе (ряд имен и книг я уже назвал), но у нас пока предпочитают или торопливо (и часто не слишком грамотно) переводить «последнее слово» западной философии, или без конца переиздавать тех же представителей «серебряного века», который, к слову сказать, продолжался лет десять и кончился революцией.

Нет ясной и продуманной программы приобщения читателей к наследию русской философии во всей ее полноте. И почему-то больше всего страдают от такой «издательской политики» именно мыслители, которые не сочиняли надуманных коллективистских систем вроде «философии всеединства», а утверждали духовное самостоянье человека. Невольно вспоминаешь Александра Пушкина, ведь чтение книг русских философов XIX века позволяет так же наслаждаться чистотой и силой философского языка, как и чтение их великих современников в литературе – чистотой и силой художественного слова.

– И последний вопрос. Многих привлекает в философии Владимира Соловьева и его последователей то, что эта философия религиозна, затрагивает важные богословские вопросы. А как обстоит в этом плане дело с ценимыми Вами русскими философами XIX века?

– Сначала о религиозности «религиозных философов». На деле они не просто «затрагивали» богословские вопросы, а создавали некое парабогословие, которое неизбежно пришло в конфликт с учением Православной Церкви. Характерный момент: несмотря на свои крайне жесткие разногласия, и Русская Православная Церковь (Московская Патриархия), и Русская Зарубежная Церковь единодушно осудили так называемую «софиологию» (ядро «религиозной философии»). К сожалению, многие видные представители нашей интеллигенции (например, С.С. Аверинцев и И.Р. Шафаревич) продолжают увлекаться софианской ересью, считая себя, насколько мне известно, православными христианами. Но тут, как говорится, или–или.

Что касается русских философов XIX века, ясно различавших философию и богословие, то они видели и важнейшее звено, соединяющие метафизику человека с учением о Боге. Вениамин Снегирев сказал на эту тему так: «Чем яснее сознаёт человек свою собственную личность – тем яснее в нем сознание Личности Бога». И еще слова того же философа: «Всякое несчастие, страдание, повышая самочувствие и самосознание, повышает и религиозное чувство». Это к упреку в «самодовольстве», но и не только. Русские философы золотого века национальной культуры умели сказать существенно важное с религиозной (а точнее, христианской) точки зрения, не вторгаясь «с саблей наголо» в область богословских догматов, но раскрывая неисчерпаемую глубину человеческой личности.