Александр ФРОЛОВ. Принял власть... слепой случай.
Государственная власть в России серьезно зашаталась. Невозможно отделаться от этого ощущения — слишком уж вопиют факты. Чудовищная трагедия в Беслане, гибель сотен ни в чем не повинных детей и их родителей слишком беспощадно обнажила проблему: новый-старый бюрократический правящий класс полностью себя исчерпал в качестве «руководящей и направляющей силы общества». Поэтому невозможно и дальше абстрактно рассуждать о «кризисе российской государственности и путях ее укрепления», не уточняя, что конкретно под этим имеется в виду. Рассуждения на эту тему требуют точных классовых определений.
Правящую бюрократию возглавляет президент Путин. И потому его поведение в данной кризисной ситуации — не просто проявление его индивидуальных человеческих качеств, а объемное зеркало всего, на что способна бюрократия, кроме общих фраз и крутых афоризмов. Глава государства (король, президент, премьер) есть физическое лицо, принимающее важнейшие решения и несущее за них полную персональную политическую, юридическую и моральную ответственность. Если в некотором царстве-государстве такого лица не находится, значит, у этого государства нет главы. Имеется ли такое лицо в России? Формально имеется — президент РФ. А реально его сплошь и рядом приходится искать днем с фонарем. По двум причинам: когда имеется лицо, нет никаких решений, когда есть решения, не видно лица, их принявшего. Бесланские события продемонстрировали это с полной наглядностью.
После «Норд-Оста» ни один из предшествовавших бесланскому терактов не требовал от власти никаких решений, способных повлиять на развитие событий. Во всех случаях власть имела дело с уже свершившимися фактами: взорван метровагон, убит Кадыров, расстреляны милиционеры и прокурорские работники в Назрани и Грозном, взорваны самолеты, погибли прохожие у «Рижской». Власти оставалось лишь приносить соболезнования и делать общие заявления, никак уже не могущие повлиять на характер и масштабы происшедшего. Выступил с подобным заявлением и Путин, когда в Беслане все уже было кончено. Само по себе оно весьма любопытно как очень запоздалое признание многочисленных слабостей государства и ошибок его руководства. И в этом смысле оно разительно противоречит победно-оптимистическому тону последнего президентского послания Федеральному собранию. Но не о нем сейчас речь.
От президента ждали, конечно, не только итоговых оценок и признаний. От него ждали, во-первых, немедленного публичного обращения со словами солидарности и поддержки к российскому народу вообще и к заложникам, их родным и близким, всем жителям Беслана в особенности. Во-вторых, ждали ясного и твердого политического заявления о том, как он видит пути разрешения текущей кризисной ситуации. Не разглашения секретных оперативных планов, а именно принципиального решения. Но ни того ни другого не дождались, хотя прецеденты тому в новейшей российской истории имеются. Например, в 1995 году во время налета Басаева на Буденновск, когда Ельцин пребывал то ли в прострации, то ли в загранпоездке, премьер Черномырдин взял ответственность на себя, публично принял принципиальное политическое решение о начале мирных переговоров с дудаевцами в обмен на освобождение заложников. Можно сколь угодно отрицательно оценивать это решение и его последствия, но невозможно отрицать, что оно было принято. И это было признаком того, что в стране еще сохранялась государственная власть.
Путинская же «эпоха» знаменует собой стремительное вырождение государственной власти в бюрократическую. А это две большие разницы. Бюрократическая логика направляла и направляет ход мыслей руководства по руслу, все дальше и дальше уходящему от сути стоящих перед страной проблем. Искало ли высшее руководство выхода из бесланского кризиса? Конечно, искало! Вопрос только в том, в каком направлении.
После захвата школы было уже ясно, что нести ответственность за этот факт придется в любом случае. Но это были уже не очень существенные для высшего руководства детали — проблема сводилась к рутинному поиску и наказанию второстепенных «стрелочников» и «шестерок». Однако дальше вставал уже совсем другой вопрос об ответственности за решения, принятые после захвата. И он был куда острее и болезненнее, ибо всем было понятно, что такие решения вправе принять только высшее политическое руководство страны в лице президента — и никого другого.
На утреннем совещании в Беслане Путин заявил, что силовой акции не планировалось: «Мы рассматривали все возможные варианты, но сами не планировали силовой акции. События развивались очень быстро и неожиданно». Итак, штурм не планировался, но идти на уступки требованиям террористов тоже не собирались, что также специально подчеркнул президент в итоговом телеобращении. Тогда очень хотелось бы знать, что делал все эти двое суток Путин. Ну обратился в Совет Безопасности ООН. Ну рассказывал о происходящем иорданскому королю как потомку пророка Магомета. Принимал телефонные соболезнования со всех концов мира. Заверял, что главное сейчас — спасти жизни заложников...
Сравнение со столь уважаемым мировым опытом получается отнюдь не в нашу пользу. 11 сентября 2001 года, когда еще только один «Боинг« протаранил первую башню Всемирного торгового центра, а второй «Боинг« только шел бреющим полетом ко второй башне, советники президента Буша уже написали ему патриотическую речь и заставили выступить перед телекамерами на всю страну. Немедленно объявить Америку в состоянии войны и отдать приказ беспощадно сбивать все подозрительно ведущие гражданские авиалайнеры. В первые же часы катастрофы раздавались не жалкие слова, а принимались принципиальные политические решения, отдавались жесткие, предельно конкретные приказы. В США советники знают свои обязанности. В России, похоже, не знают своих обязанностей ни президентский аппарат, ни правительство. Если, допустим, Путин пребывал в растерянности, то где пребывал Фрадков, где Медведев? Но президентская администрация больше занята зачисткой политического пространства, ликвидацией любой оппозиции и выстраиванием вертикали власти, нежели заботами о том, для каких действительно жизненных государственных нужд эта вертикаль может сгодиться.
Путин, единодушно констатировали все эксперты, попал после захвата школы в классическую ситуацию цугцванга, когда любой ход только ухудшает положение. Решений оставалось очень немного, и почти все они были тупиковые. Удовлетворить требования бандитов о немедленном выводе российских войск из Чечни — не просто политически неприемлемо, но и технически невозможно. Штурмовать здание школы, заведомо обрекая сотни заложников на гибель, — еще хуже. Поэтому интенсивно велись поиски некоего «третьего решения». Разумеется, самым лучшим исходом была бы сдача террористов в плен и освобождение всех заложников. Неплохо смотрелся бы на худой конец и обмен заложников на большие деньги и самолет, который бы отвез террористов туда, куда они сами укажут. Но все это было нереально.
Следовательно, задача спасения — не заложников, конечно, а рейтинга президента — заключалась в том, чтобы избавиться от необходимости делать свой собственный ход, и попытаться перебросить, как говориться, «мяч на сторону противника». Словом, требовалось не просто принять решение, но принять все меры к тому, чтобы снять с себя всякую за него ответственность, представить неким «спонтанным» мероприятием.
Вспомним, что о «спонтанном развитии событий» говорилось и после штурма «Норд-Оста». Тогда операция тоже была первоначально объяснена тем, что внутри здания послышались выстрелы и группы заложников пытались вырваться на свободу, поэтому спецназу ничего иного не оставалось, кроме как вмешаться. На назойливые вопросы журналистов о том, кто принимал решение о «спонтанном» штурме, также следовал стереотипный ответ: принимал решение штаб непосредственно на месте, а президент в это время то ли спал, то ли разговаривал по телефону с Бушем. Силовики обязаны готовить такие операции — это их профессиональная обязанность. И, конечно, они ее готовили. А вот принимать решения о проведении подготовленной операции обязаны не они, а высшее политическое руководство страны. И когда политическое руководство молчит, трусливо прячась за спины спецслужб, перекладывая всю ответственность на силовиков, это непростительно.
Мы не знаем и никогда, наверное, не узнаем, были ли взрывы в бесланской школе в момент эвакуации тел погибших случайными или преднамеренно спровоцированными. Но знаем точно: эти взрывы избавили Путина от тяжкого бремени принятия государственных решений. Иначе говоря, в течение минимум двух суток в России не было главы государства, а его обязанности исполнял... слепой случай.
Вывод крайне неутешителен: СЕГОДНЯ В РОССИИ НИКТО НЕ ИСПОЛНЯЕТ ОБЯЗАННОСТЕЙ ПРЕЗИДЕНТА. Поэтому отправлением этой ответственной должности, то есть принятием решений, влияющих на судьбу всей страны, способен заняться кто угодно, если только у него имеется в руках подствольный гранатомет. Более безрадостного финала «борьбы за укрепление российской государственности» трудно себе представить...
В телевизионном обращении Путина высказан один немаловажный тезис о том, наиболее эффективный отпор террористы получают именно там, где сталкиваются не только с мощью государства, но и с организованным, сплоченным гражданским обществом. На первый взгляд все абсолютно верно. Однако это знаменательное «не только, но и» выдает бюрократическую логику с головой. Нету на самом деле никаких двух равнозначащих сил — «государства» и «гражданского общества»! Государство есть не более чем орудие в руках гражданского общества — это вам скажет любой либеральный политолог. И не просто в руках гражданского общества, а в руках одного из его классов — существенно уточнит этот тезис политолог-марксист.
Перспективы российской государственности зависят от того, как власть собирается строить свои отношения с обществом. Пока она стремится и впредь «стоять над классами», то есть строит эти отношения самым, как с либеральной, так и марксистской точки зрения, исторически тупиковым и реакционным образом. Роль современной бюрократии «реакционна даже с точки зрения буржуазного прогресса» — таков один из выводов Х съезда КПРФ.
Исторический опыт показывает, что слишком долго подобные (бонапартистские) режимы не живут. Самодержавие бюрократии либо свергается самим обществом — всем народом или одним из его классов, либо падает под ударами извне. И здесь Путин, говоря об объявленной России войне, прав, хотя самого главного недоговаривает. Мы имеем дело не только с прямой интервенцией международного террора против России, но и с тем, что террористы де-факто уже захватили весомую долю государственной власти. Они свое слово сказали и дело делают. Теперь слово и дело — за российским народом.
