Валерий РОКОТОВ. Ключ к Бабелю: Разгадка имени «Бенцион Крик»
Однажды я понял, каким должен быть памятник Бабелю. Он должен мчаться верхом, с шашкой на боку, в круглых, интеллигентских очках, а его самого и его кобылу крылатую должны тянуть назад струны. Это струны от скрипки, валяющейся в дорожной пыли.
Драма Бабеля ровно в том и была: он хотел большой судьбы, летел ей навстречу. Он хотел соединиться с железным потоком истории. А струны, в которых поёт ностальгия, влекли его душу назад, в неумытые переулки Одессы…
Давно, ещё студентом, я обратил внимание на странность в «Одесских рассказах»: герой носит имя, которое подходит ему как корове седло. Они как бы существуют отдельно – бандит районного масштаба и его имя претенциозное. Звучание этого имени мне что-то смутно напоминало, но юность – такая пора: не о Бабеле мысли.
Лишь много позже, взявшись на историю Мишки Япончика, я вдруг понял, что мне слышалось в имени героя «Одесских рассказов». «Бен-ци-он Крик», – однажды повторил я, разбивая имя на слоги. – Так это же «Ка-пи-тан Крюк»!
Я проверил, когда вышел «Питер Пэн» Джеймса Барри? И оказалось – в 1911 году, когда Бабелю было семнадцать. То есть в пору, когда он ещё не расстался с отрочеством. Нет сомнений, что книга появилась в портовом городе вскоре после выхода в свет. Впервые, разумеется, на английском, но следом и на французском, которым Бабель владел свободно. Даже писал на нём первые сочинения.
Книга произвела в юной душе какой-то важный переполох. И имя «Капитан Крюк», «рождающее ветер на море», отпечаталось в сознании навсегда. Видимо, сказка Барри и стала каплей, склонившей чашу весов в сторону Европы, её сказаний, порывов и драм. На другой чаще лежал тот ещё груз: чугунные мифы, каменные скрижали, кандалы ветхой традиции. Но чаша, наполненная европейской культурой, оказалась весомее.
Имя «Бенцион Крик», полностью созвучное имени свирепого и манерного пирата, много объясняет в творчестве Бабеля. Оно указывает на борьбу в его душе и противоречия, отразившиеся в его творчестве.
Бабель был явно очарован Европой. Её книги, ветер её истории и вырвали нелепого, очкастого юношу из маленького мира Одессы. Вырвали и устремили к ближайшему центру европейской силы и власти – в столицу Российской империи.
Как начинающий писатель, Бабель связал себя с Мопассаном, но с годами освободился от этой зависимости. Известно, что на него круто повлиял Горький: оторвал от книжных знаний и вытолкал «в люди». На этом пути Бабель нашёл себя и добился желанной цели.
А цель его представляется очевидной – войти в европейскую литературу через русскую дверь. Отсюда в его прозе эти чуждость, презрительность и потный труд самоутверждения: груды метафор, шокирующий натурализм, тогда ещё необычный.
Из всего, что встречалось по пути «в люди» и русскую революцию, Бабель создавал своё «я», новое имя в европейской литературе. Он представлялся одиноким и чужеродным свидетелем исторической драмы, кровавой и тщетной. Сталин как-то сказал о Бабеле: он пишет о том, чего не понимает. Но писатель и не стремился к пониманию революции. Он стремился обрести лавры живого классика. И явным образом не советского.
Бабель, конечно, слишком любил свой город и свой мирок, чтобы просто так с ними расстаться. И его «Одесские рассказы», как представляется, были данью, которую полагалось выплатить, чтобы малая родина тебя отпустила и успокоилась кровь. Чтобы тонкие струны лопнули, свернулись жалкой спиралью, и кобыла крылатая понесла неумелого всадника к его цели по страшной, продуваемой и простреливаемой дороге.
Бабель выплатил дань. Он создал «Одесские рассказы», имеющие мало общего с тем, что было в действительности. Он описал местный суетный, жалкий мир, как Гомер, почти в той же тональности. И он создал легенду о местном бандите, дав ему имя, которое его поднимало и связывало с европейскими сказками.
Кто такой Бенцион Крик? Он, по сути, ничтожен. Он не возглавляет преступный мир Одессы, а находится в подчинении. Им руководит Фроим Грач. На его дочке (бабе «исполинского роста» со щеками «кирпичного цвета») бандит женился ради денег и возможности войти в преступный синдикат города. Это лишённый иллюзий и до безобразия прагматичный тип. Его возвышает стилистика Бабеля, высокая нота «Одесских рассказов», но сам он, как личность, пуст.
Бабель хочет представить его жестоким и вежливым (то есть похожим на Капитана Крюка), но у него выходит иначе. Крик не желает проливать кровь. Он призывает налётчиков к хладнокровию, и те стреляют в воздух, боясь попасть человека. Он нестрашен. А его вежливость убивается «одесским жаргоном», который делает её пародийной.
Имя «Бенцион Крик» отделено от героя. Оно взывает к романтике, артистизму, эксцентрике. Оно взывает к полёту, авантюризму, мечтательности. А ничего этого у героя Бабеля нет. У реального Мишки Япончика были некие проявления романтизма, а у героя «Одесских рассказов» с этим – беда полнейшая. Он мрачный бандит, полностью погружённый в свой бизнес. Он вымогает деньги у богачей, совершает налёты, чтобы держать своих людей в форме, и курит бамбук. Он хоть бы вещал: делился своей философией, своими поэтическими эмоциями. Он хоть бы ходил в театр, интересовался искусствами. Ничего этого нет, даже близко. Он домосед и молчун. Даже любовь его описана в двух словах, как любовь хищника, который сразу добивается цели и успокаивается. Ни мук, ни восторга, ни ослепления – этих спутников любви – нет и в помине. И не может быть, потому что нет человека. Он не создан, как живой человек. Он изображён чисто карикатурно.
Не случайно Бабель оборвал историю Бени Крика на полуслове. Он анонсировал историю полную, а не поведал и половины.
«Начал я.
- Реб Арье-Лейб, – сказал я старику, – поговорим о Бене Крике. Поговорим о молниеносном его начале и ужасном конце…»
О «молниеносном начале» рассказано. А про «ужасный конец» мы ничего из «Одесских рассказов» не знаем. И это неспроста.
Бабель бросил героя своего. Причина была не в том, что его прототип, Мишка Япончик, вступил с бандой своей в ряды Красной Армии, а потом бежал с поля боя и был расстрелян. Она была не в том, что тема «ужасного конца» выглядела непроходной для печати. Причиной было то, что герой «Одесских рассказов» оказался пуст, схематичен, банален. Он не был мечтателем, не был трагической личностью.
Бабелю нужно было ясно истолковать мотивы героя, не уронив его, не выставив приспособленцем и трусом. Ему нужно было объяснить, почему он пошёл служить «красным», а потом вдруг бежал? Это было невозможно. Для этого нужно было рисовать другого героя.
Бабеля увлекла ерундовая цель – цикл пафосных анекдотов. Они часто блистательны, но это – литературная мишура. Из такого «сора» не вырастает личность, чья трагедия обжигает читателя.
Чтобы история Бенциона Крика оказалась полноценной, проникновенной, надо было изначально создавать не мрачного, руководимого кем-то бандита, не торгаша с револьвером, а Мечтателя. Так, ошибка, допущенная в начале, сделала невозможным финал. Позже Бабель попытался досказать историю Бени Крика в немом кино, но получилась чудовищная банальность. И ровно по той же причине.
Поэтому «Одесские рассказы» занимают в нашей литературе, в общем, скромное место. Их стилистика недурна, а иногда гениальна. Но их полёт, очевидным образом, невысок. Они кричаще несопоставимы с «Конармией», где сразу раскрывается драма рассказчика, – человека, которого увлекают потоки европейской истории и миражи судьбы, а скрипичные струны поют ему о родном, трепетном, жалком, и тянут к оставленным берегам.
Дух и душа противоречат в «Конармии» так, что читаешь и не перестаешь поражаться. Поэтому при всём своём небольшом объёме – это великая книга. Великая ещё и потому, что предельная цена была за неё заплачена. Соединившись с огнём истории, заполняя страницы блокнота на железном ветру, автор расплатился за этот роман собственной жизнью.
Рисунок Вадима Касина
