Станислав ЗОТОВ. Вешние звёзды

Рассказ

Вокруг всё поля и поля. В июле нещадное солнце сжигает траву и молодые листья на берёзовых ветвях. Сильный и горячий ветер с юга поднимает клубы пыли, а иногда вдоль дорог вырастают пылевые столбы, похожие на маленькие смерчи. Летом – всё солнце, жара и ветер. Сёла в этих краях прячутся в овраги, жмутся в поймах рек за высокими кустами боярышника и старыми, оплывшими вётлами. Деревья словно в кольчугах – в наростах растрескавшейся коры. Вдоль реки, у самой воды, в болотистых низинах бродят ленивые коровы. Впрочем, не бродят, а больше стоят, как тяжкие изваяния и словно к чему-то прислушиваются, повернув куда-то в сторону свои длинные рогатые головы. Иногда глухо и зловеще мычат, если мимо идёт путник.

Однажды весенним, прохладным вечером я пробирался по этим заболоченным местам, спеша с дачи на остановку местного автобуса, который ходит тут всего два раза в сутки – рано утром до ближайшей станции и поздним вечером – в районный город. Но на автобус я не успел. Как видно, он ушёл чуть раньше, и я остался стоять на пыльной площадке, где заканчивался асфальт и где автобус разворачивался и следовал в сторону шоссе. Возвращаться на дачу мне не хотелось. Я уже распрощался со всеми, всем своим друзьям пожелал доброй беззаботной жизни и, думаю, они тоже были рады, наконец, освободиться от меня. Да и идти туда, в обратную сторону, нужно было через сырой, ещё не просохший после весеннего половодья, заросший молодой порослью осиновый лес. Я и так уже промок в этом лесу, когда потерял узкую, петляющую между поваленных ветром стволов старых деревьев тропинку и залез в топкое болото, а тут ещё и поздняя майская темень наваливалась всё сильней и сильней… По лесу сейчас было уже не пройти – там ночью не видно ни зги, лишь только где-то высоко над головой, над ветвями деревьев чуть тлеют, как светлячки холодные вешние звёзды.

Предстояло провести ночь на автобусной остановке. Тут был небольшой навес и скамейка с изрезанными местной ребятнёй деревянными брусьями сиденья. Идти ночевать было положительно не к кому! Где-то на краю села жила немного знакомая мне бабушка Марья, мы с ней не раз ездили одним автобусом и разговорились как-то по дороге, но у неё дома я никогда не был и точно не знал, где он находится. Бабушку Марью всегда встречал у автобуса целый выводок ребятишек – двое мальцов и одна девчонка – все, как на подбор рыжие. Это были её внуки и внучка – наследство, оставленное ей её дочерью, давно сгинувшей где-то в дальних краях, уехавшей искать своё счастье вместе с неким заезжим мужиком. Впрочем, бабушка Марья не грустила. Она получала на сирот маленькое пособие от социальных служб в местном райцентре, держала двух больших удойных коз и ездила часто в город продавать свежее козье молоко. У ней там уже были свои постоянные покупатели, чем она очень гордилась. Выручал и огород. Внучата её оказались ребятами послушными, не огорчали свою бабусю, учились хорошо и помогали ей в огороде. Так что бабушку Марью я всегда видел улыбающейся, и представлял её себе очень оптимистичной и добродушной старушкой. Да, пожалуй, надо было бы пойти, поискать её дом... Я было уже встал со скамейки, чуть поёживаясь от весенней ночной сырости, вышел из-под навеса... и тут увидел её...

Она появилась в конце длинной пыльной деревенской улицы словно светлая тень на фоне тёмно-синего, почти фиолетового ночного весеннего неба. Мне даже почудилось, что она бесплотна и апрельские звёзды слегка просвечичают сквозь неё... На ней был короткий светлый плащ и рюкзачок за спиной. А голова завязана косынкой, какой-то пёстрой, но тоже светлой. Сколько ей было лет... я даже не смог определить. Очень молодая, так показалось вначале, а после я увидел паутинку морщинок у глаз – и она уже не казалась мне такой молодой. Но это было после. А тогда, в первый момент, я разглядел просто молодую девчонку, немного растерянную, видимо от того, что попала в такую же ситуацию, как и я – ушёл последний автобус... и что делать дальше?..

– Значит, будем ночевать на этой скамейке! – Довольно бодрым голосом начал я. – До первого автобуса осталось часов шесть, он здесь бывает очень рано... дождёмся... если не замёрзнем... Но уж если замёрзнем, то вместе, – попытался я неловко пошутить и пожалел об этом, испугавшись, что девушка обидится на эту двусмысленную шутку.

Но девушка не обиделась. Она лишь скептически покачала головой и сказала, вдруг, неожиданно низким глубоким голосом:

– Замёрзнем. Ночи теперь холодные... А нельзя ли к кому-то пойти?..

Я было начал говорить про свою знакомую бабушку Марью, но потом смешался, так как осознал, что ведь и вправду не ведаю, где она живёт, а ходить по ночному селу с незнакомой девушкой, стучаться в чужие ворота, будить сердитых дворовых псов и под их свирепый лай выспрашивать у хозяев про какую-то бабусю... Нет, это был не выход.

Вдруг меня озарило.

– Да, конечно, сидеть на остановке всю ночь как-то тоскливо. А вот, я знаю, в конце села есть старая заброшенная церковь, кажется, во имя иконы Смоленской Божией Матери. Обычно она закрыта на замок, но вот я шёл сейчас из леса и видел, что дверь её приоткрыта – ржавый замок, видно, совсем развалился. Пойдёмте туда, хоть переночуем под крышей...

– А вы не боитесь – ночью в церкви с незнакомой девушкой, – кокетливо спросила она, улыбнулась и в глазах её словно сверкнули звёздные блики. – А вдруг я окажусь неземным созданьем, привидением, духом, вечной женственностью или снежной маской – помните, как у Блока?.. И уведу вас в царство фей...

– Уведите! Я согласен! – я уже включился в эту игру, интуитивно осознавая, что этот несерьёзный диалог сближает нас, как-то облегчает наши отношения, размывает неловкость первой встречи.

Мы пошли по ночному тёмному селу, и дорога уводила нас всё дальше в гору и в гору. Тёмные ивы стояли словно неземные изваяния, словно невиданные сторукие стражи, с распростёртыми конечностями своих дремучих ветвей. Ветра почти не было, но кроны деревьев шевелились, чуть колыхались, как сплетённые водоросли в струях какой-нибудь тихой речки. Весенняя пьяная ночь шествовала над миром, текла как река и мы с моей странной спутницей напоминали, наверно, невиданных рыб, дремотно движущихся в струях этой колдовской реки.

Было хорошо и таинственно. Странно, но мне вовсе не хотелось расспрашивать девушку, кто она и откуда появилась в этих отдалённых от городской толчеи местах. Возвращалась, верно, из гостей, как и я... Но что же она не пошла обратно к своим хозяевам, коли не успела на последний автобус?..

Все эти вопросы не очень занимали меня. Больше беспокоило, что становилось всё холоднее и холоднее. Когда мы дошли до церкви на окраине села, там, где уже была видна кромка тёмного, почти чёрного в ночи леса и я увидел заросли черёмухи, окружающие церковь, разросшиеся, почти загородившие вход, честно говоря, ночная стужа пробирала почти до костей.

Храм Божий оказался совсем разорённым. Внутри не было ничего, кроме облупленных известковых стен, странно светившихся в темноте. Я сначала не мог понять: откуда этот свет, а после поднял голову и увидел над собой вместо крыши лишь стылое весеннее небо с неяркими голубовытыми звёздами. Видно, отблеск их на белых стенах и давал это призрачное свечение. Под ногами была земля, покрывшая весь пол, она мягко пружинила при каждом шаге. Только алтарь, вернее, то место, где был алтарь, был закрыт уцелевшей частью крыши. В алтарной части храма вдоль стен уцелели ещё низкие каменные скамьи, на одну из них мы и присели.

Было тихо. Даже ночной весенний ветерок, залетавший в храм с деревенской улицы, казалось, притих.

– Как странно, никогда не ночевала в церкви, – негромко сказала моя спутница. Я оглянулся на неё, рыжеватые её светлые волосы чуть светились в прозрачной темноте.

– А ведь я не знаю, как вас зовут, – вдруг спохватился я, и чтобы разрушить напряжение, неожиданно сгустившиеся между нами, начал шутливым тоном перечислять женские имена: Вера, Надежда, Любовь...

– Вера... – она задумчиво и, как мне почудилось, чуть грустно вздохнула. – Я бы хотела носить это имя, но мне кажется, я не заслуживаю его... Веры во мне нет. Была бы она во мне, разве могла бы я вот так просто сидеть в храме... Я бы молилась, а вот теперь – душа молчит.

– А Надежда? – с каким-то внутренним трепетом спросил я.

– Надежда... ещё бы года два назад, я бы назвалась этим именем. Я надеялась тогда, я жила надеждой... А теперь – всё равно... – Она порывисто и шумно вздохнула. – Ужасно холодно здесь! Мой нежданный спутник, вы завели меня сюда, чтобы заморозить?..

Потом поднялась со скамьи и прошлась по тёмному храму. Её светлый плащ развевался и мне казалось, что это я вижу духа... Впечатление было настолько сильным, что холодок пробежал по коже. Пытаясь развеять этот мистический дурман, я крикнул ей громко, хотя неловко кричать пусть даже в разрушенном храме: – А Любовь?!..

Она тотчас остановила своё кружение по тёмному храму и резко взглянула на меня. Мне даже показалось, что белки её глаз как-то дико вспыхнули.

– Не говорите мне о любви!.. – крикнула, – её нет... – добавила она уже чуть тише.

Мне чудилось тогда, что тишина в заброшенном храме была какой-то оглушительной, что ли... В висках стучала кровь, я забыл про холод, стало даже, как будто, жарко. И я вдруг громко засмеялся, хотя смех был, конечно, деланным, но нужно было разрушить это странное и тягостное напряжение.

– Да успокойтесь! – крикнул я своей спутнице. – Я знаю, как вас зовут! У вас простое, избитое, затёртое имя – Алла!..

Девушка стояла в это время у полукруглого амвона перед бывшим алтарём. Услышав меня, она взошла по двум уцелевшим каменным ступеням на амвон, повернулась ко мне, подняла вверх руки и пропела: – Алла! Алла! Алла!..

И эхо прокатилось по старому храму и тут же резко и зловеще скрипнула входная, железная, проржавевшая дверь.

– Это кто хулиганит в церкви?! – раздался сильный мужской голос с порога.

Вошёл долговязый, нескладный человек в какой-то затёртой куртке камуфляжной расцветки и с непокрытой головой.

Я был смущён. Конечно, это был местный сторож, сейчас он выгонит нас, а может ещё будет стыдить, заподозрив в чём-то нехорошем.

Однако этот человек, остановился и несколько мгновений стоял неподвижно, наблюдая за моей девушкой. А она стояла всё в том же звёздном свете на амвоне и смотрела куда-то вверх.

– Фу, ты, – хрипло проговорил вошедший, потом быстро перекрестился, – прости, Господи, я-то уж было подумал... – он недоговорил и отворачиваясь от девушки уже гораздо мягче сказал мне: – Да что вы тут мёрзнете, идите ко мне, погрейтесь, ночью мороз будет.

Моя спутница сошла с амвона, подошла к нам и приветливо улыбаясь протянула руку сердитому гостю.

– Меня зовут Алла, вы верно слышали, как я тут шумела... Да, нехорошо кричать в храме, но уж очень холодно было сидеть здесь на камнях. А я, знаете, люблю танцевать, я часто танцую у себя дома одна и вот мне пришла в голову такая блажь... Но нельзя танцевать в храме, да, вы вовремя меня остановили, простите, ради Бога!

– Да что я... – вдруг засмущался сторож, – я ж понимаю... Тут ведь такая история... Забрели раз в эту церковь туристы, летом это было, несколько годов назад, ну и устроили гулянку, костёр середь храма развели, музыку врубили, плясать начали. А там среди них девчонка одна была, вроде, на вас похожая... рыжая такая. Ну, она совсем расшалилась, стала в алтаре плясать, а тут и произошло...

– Что произошло? – весело переспросила Алла, даже несколько, как мне показалось, игриво улыбаясь сторожу.

– А то и произошло, – вдруг глубоко вздохнув, повторил сторож, – исчезла она. Совсем исчезла, словно в звёздном свете растворилась... Бог её, что ли, наказал за потеху в святом месте... В общем, прибрал себе, не стало её тогда.

– А дальше что было? – это уж я вмешался в разговор.

– Да, что было... Ну позвали туристы меня, я тут рядом живу, стали девчонку эту искать, не нашли. Потом милиция приезжала, меня таскали... Да что я! Я и не видел ничего. Девчонка не объявилась, а только уж который год, весной, или летом, вдруг из храма по ночам музыка слышится, свет мелькает, а в дверь заглянешь... танцует там эта девчонка, танцует прямо на амвоне, ну вот – где вы стояли, – он взглянул на Аллу, – танцует, а у самой по лицу слёзы катятся и плачет она, плачет, а остановиться не может. А потом пропадает всё.

– Страшную вы историю рассказали, – став очень серьёзной сказала моя спутница, – да, дуры мы девки, удержу не знаем.

...Спустя полчаса мы уже сидели у нашего сторожа в гостях, на тесной кухоньке его деревенского, слегка покоившегося домика. Большая белёная печка топилась так жарко, что весенний мороз, стынущий за низким оконцем, казался уже не страшен. На столе, крытом выцветшей клеёнкой, на деревянной доске, сипел только что вскипячённый чайник. Было светло и уютно в этой неказистой кухоньке, оклеенной дешёвыми обоями и с полом из больших, крашенных коричневой охрой, досок.

Хозяин попивал чаёк из щербатого гранёного стакана в старинном затёртом подстаканнике и неторопливо рассказывал о себе.

– А я как из армии дембельнулся, не хотел снова в деревню ехать, нет... Подался в Сибирь, на стройку. Тогда, знаете, великие комсомольские стройки были... народу туда ехала, тьма! Народ всё молодой, весёлый... девчонки были такие... разбитные... но без всякого безобразия, не подумайте, не то что сейчас!

– А что, сейчас уж такие плохие девчонки? – спокойно, без вызова спросила Алла. Она сидела за столом тихая, задумчивая, неслышно помешивала чаёк в своей маленькой, когда-то цветастой, но уже довольно вытертой чашке.

– Да нет, – немного смутившись, ответил хозяин. Сейчас девчонки, я погляжу, даже умнее тогдашних. Цену себе знают, расчётливые... А только, тогда проще всё было. Народ был простой, беззаботный... Жизнь, видно, такая была – беззаботная, что ли... О будущем не думали, легко жили.

– Странно, – Алла откинула движением головы назад свои золотистые волосы, – а нам про то время совсем другое рассказывают: всё было запрещено, все были забитые и запуганные, должны были всегда и везде хвалить вождей и отдавать начальству честь, вот так, – она подняла косым движением правую руку ко лбу, изображая, видно, что-то вроде пионерского салюта.

Тут я не удержался и прыснул в свой стакан. Потом меня затряс какой-то мелкий противный смех, я не мог остановиться и, чтоб уж совсем не выглядеть дураком, выскочил из-за стола и устремился к двери. Там я довольно сильно приложился лбом о верхнюю дверную притолоку и выскочил через небольшие сени на крыльцо.

Ночь была тихой, холодной. Через улицу, у церкви светились, словно фарфоровые, гроздья матово-белой черёмухи. Я даже, как будто, слышал их аромат. И эти весенние звёзды... У самого дома густо разрослись невысокие вишни. Они стояли ещё голые, безлистные, но на ветвях уже набухали белые свечи цветочных почек. Вот-вот и они раскроются всеми своими трепетными нежными лепестками, словно взорвутся маленькими прозрачными звёздами и по вишнёвым кущам полетит, зашумит белая весенняя вьюга...

Хозяин вышел во двор покурить. Он был в хорошем настроении, хлопнул меня по плечу: – А что мы всё на вы, да на вы... Колян меня зовут, а тебя как?

– Вячеслав.

– Вячеслав... Ишь ты... Славка, значит! У меня тоже в армии друг был Славка, хороший парень... Он потом в офицеры вышел, мне письма писал...

Николай замолчал и некоторое время курил в задумчивости, глядя куда-то сквозь вишнёвые ветви.

– Убили его... в Афгане. – Закончил он глухо.

На порог дома вышла Алла. Волосы её были распущены наподобие гривы, и эта рыжеватая грива отливала в темноте тёмным золотом, словно светилась от какого-то внутреннего огня.

Колян стоял, раскрыв рот и по-детски улыбаясь смотрел на Аллу.

– Что, красивая? – несколько иронично спросила она и как-то скептически взглянула на меня, тихо стоящего среди вишнёвых ветвей.

– Красивая, – признал Колян, но тут же, оглянувшись на меня, делано шутливо добавил: – Хороша Алла, да, жалко, мало...

– А вы не досказали свою историю, – прервала его Алла: Ну, уехали вы на комсомольскую стройку...

– А дома мать осталась, – став серьёзным продолжил хозяин, – одна осталась. Письма мне всё писала: приезжай, Коля, что ж ты из армии даже не заехал, у нас вон вишни цветут, а весна такая тихая да ясная, выйдешь в сад вечером, на небо взглянешь, а там середь белых цветов – звёзды... Потом писала: приезжай Коля, уж вишни поспели, лето к осени тянется, я варенье варю, твоё любимое вишнёвое... А кот Дусик совсем загрустил, никуда уже не ходит, мышей не ловит – старый стал, всё на скамье у дома лежит, да на калитку смотрит – хозяина ждёт, а ты не едешь...

Тут Колян неожиданно заплакал. Он плакал громко, навзрыд, по-мальчишески, никого не стесняясь и размазывая слёзы по лицу жёстким своим рабочим кулаком. – А я всё на стройке верчусь, – продолжил он, немного успокоясь, – всё башли заколпачиваю. Вот, думаю, накоплю на жигуль, так в родную деревню кум королю приеду, все девки мои будут! Да… а тут мне телеграмма из нашего сельсовета: мол умерла ваша мамаша, так вот у калитки сидела, сидела, да тут и умерла... соседи нашли. А кот ушёл, – закончил он, вдруг, сурово, – ушёл и с концами, пропал совсем.

– Я вернулся в село, продолжал он уже спокойным тоном, – и на могиле матери поклялся: никуда отсюда больше не уеду. Так вот и буду жить в нашем с матерью доме, каждый день на могилу к маме ходить, это здесь недалеко кладбище, – он махнул рукой куда-то за церковь, – буду перед ней грехи отмаливать и денег мне никаких не надо. Так вот и живу, – твёрдо заключил он.

Потом он ушел в дом, а мы с девушкой остались стоять одни у низенького покосившегося крыльца. Рядом была скамья, когда-то, видно, крашенная в голубой цвет, как и весь этот ветхий домик, а теперь облезлая.

– Присядем, – сказал я Алле, – в ногах правды нет.

Ночь была на исходе. Где-то наверху, за тёмной кромкой леса уже светлело. Но молчаливые и яркие вешние звёзды светили всё также ясно и выпукло, как ёлочные игрушки.

– Ну, что же вы теперь не рассказываете свою жалостливую историю, – вдруг сухо, и как будто даже желчно спросила у меня девушка. Она сидела на скамье совершенно прямо, не горбясь и чуть откинув голову смотрела пристально куда-то за вишнёвые ветви.

– Я не знаю никаких жалостливых историй, – немного удивившись, ответил я, – а вы что, привыкли, что вам все исповедуются и плачутся в жилетку?..

– Да, со мной по жизни это происходило довольно часто, – неохотно ответила она. – Я так к этому привыкла, что даже рассказывала об этом своим подругам. Они посмеивались надо мной, а одна из них, неплохая поэтесса, так прониклась сочувствием ко мне, что вот написала такие строки... – Алла слегка задумалась, немного помолчала, а потом сухо и без эмоций процитировала:

Вы милостивы в немощи,
Вы немолчны в пожарище,
Больны под скорбью режущей,
Устав ото всего.
Найдите мне прибежище
В кострах своих пылающих
И дайте мне пристанище
У сердца своего.

Костров там хватит тающих,
Ножей там хватит режущих,
Но правит там не правящий,
А тот, кто сам – в огне!
В кострах своих пылающих
Найдите мне убежище…
Зачем же только в немощи
Приходите ко мне?..
 

– Интересные строки... – я вытащил из кармана помятую пучку сигарет "Золотое руно", щёлкнул зажигалкой, закурил... – А эта ваша подруга талантливая поэтесса... и умная.

– Умная... – мы все там умные, – странно усмехнувшись ответила Алла.

– Где, там? – немного заинтригованный спролил я.

– В университете... Я ведь, знаете, университетская дама... Дайте закурить, – вдруг неожиданно резко и невпопад она обратилась ко мне.

Закурили вместе... Когда я подносил зажигалку к её лицу, меня озадачило какое-то ледяное и презрительное выражение, прячущиеся в уголках её красивого рта, у тонких, слегка подкрашенных губ, небрежно сжимающих сигарету.

– А вы несчастливая, – неожиданно сказал я. – И зачем вы заехали в эту деревню, вам совсем здесь не место.

– Почему же?..

– Вы городская... вся наполненая холодом и злостью городской толпы. Снежная маска... а в душе – закоренелая эгоистка и никого не любите, только страдаете от своего эгоизма...

– Вот странно, – она отстранённо курила, – как не познакомлюсь с каким мужиком, так он сразу начинает меня анализировать, на части резать... – она презрительно отбросила сигарету в вишнёвую заросль, – а сами-то вы кто?.. Мямли! Не знаете, что хотите от женщины... Ищите любви, а сами любить не можете, оттого только ёрничаете, да женщин судите, а сами...

– Вот правильно, Алла! – это вышел на крыльцо хозяин дома, он был слегка навеселе, видно, что принял немного. – Разве городские эти способны любить?..

Он присел на скамейку рядом с девушкой и небрежно обнял её за плечи. Странно, но Алла не отстранилась и не сбросила его руку... А ведь казалась такой гордой!..

Мне вдруг стала одиноко и даже как-то скучно. Зябкая весенняя ночь заканчивалась, небо на востоке всё светлело и светлело, холодные вешние звёзды таяли в белёсой дымке, постепенно заполнявшей небо.

– Уже скоро автобус, – неловко переминаясь с ноги на ногу сказал я, – пойдём, Алла...

– А она никуда не пойдёт! – Довольно развязно заявил Колян, а сам продолжал всё сильней и настойчивей сжимать девушку своей узловатой крестьянской ручищей. Я взглянул на Аллу и вдруг увидел её блаженно закатывающиеся зелёноватые глаза, в которых теперь не светились звёздные блики, её растрепавшиеся соломенные, уже не казавшиеся золотыми волосы, ещё раз взглянул на всю эту странную парочку, повернулся и вышел через распахнутую калитку на пустынную деревенскую улицу.

Светало. Пыльная дорога до остановки показалась мне удивительно короткой, а когда мы ночью здесь шли с Аллой, то ведь шли долго, пока добрались до церкви... или всё это было во сне?..

..........................................................................................................................

Месяца через три, в самую июльскую жару, я снова побывал в тех краях. Открытые поля вокруг села обдувал знойный южный ветер. Он поднимал маленькие пылевые смерчи вдоль шоссе, но в самом селении, лежащем, как бы в ложбине, окружённой древними, корявыми плакучими ивами, было тихо и жарко. Всё та же пыльная дорога привела меня к знакомой церкви. А напротив полуразрушенного храма, я без труда нашел маленький покосившейся домик, прячущийся за разросшейся вишнёвой кущей. Он производил впечатление полной заброшенности. Низенькое крыльцо, покрашенное когда-то голубой краской, теперь совершенно облезло и деревянные резные столбики, поддерживающие сень, вырезанные когда-то с любовью заботливой рукой, теперь совершенно растрескались и покосились. В мутных оконцах стыла глухая тоска.

– А где же хозяин? – Спросил я у полной, моложавой женщины, проходившей по тропинке, вдоль невысокой ограды вишнёвого сада, окружавшего дом. Женщина шла из леса, что был здесь недалеко и несла корзинку с какими-то травами. Она остановилась, пристально взглянула на меня и вдруг, засмущавшись, сказала с удивлением: – А здесь уж десяток лет никто не живёт... Жил один пьянчужка, да давно помер, вон, на кладбище могила его...

Она ещё постояла немного, всё так же смущённо поглядывая на меня, потом подхватила свою корзину и пошла дальше.

– Да, всё так, – негромко говорил я сам себе, торопливо пробираясь через высокую и сухую траву к опушке близкого леса, – неземное создание, привидение, дух, вечная женственность, снежная маска... Кто же была ты?..

Я оглянулся. Позади меня шёл мне вслед невысокий пылевой смерч, поднятый с земли горячим южным ветром.

Лето 2014

В рассказе использованы стихи московской поэтессы Аллы Игоревны Ивановой (Миловидовой). – Прим. авт.