Игорь ПУЗЫРЕВ. Погорелец

баня

Рассказ

 

При ходьбе в кармане постукивают подруга о подругу две граненые стопки – как плоские камешки в прибое. Тук-тук. Тук-тук, не громко - в кармане чистым хрусталём не зазвенишь. В правом побулькивает на каждом шагу бутылка «Сибирской». Почтовая тройка на этикетке мчится, вздымая в жидкости внутри стекла круговоротами метель пузырьков мелких и совсем малюсеньких – вьюжит. Это значит, что сегодня баня, а тропинка среди некошеной травы, спускается к озеру и субботе. Баня здесь не бывает не в субботу. Хоть умирай в среду от грязи и болезней, но баня будет в субботу. И бутылка не бывает по вторникам – летом работа от зари до зари. Совхоз, что тут! Подмышкой сменное и полотенце, районная тощая газета «Трудовая слава». Газету Николай Иваныч сейчас наколет на гвозди, вбитые в стену, иначе всё сменное будет грязнее нынешнего недельного белья – баня-то по-чёрному.

Хорошо, что Николай Иваныч не тракторист, в пять утра вставать не надо, а просто слесарь-сварщик в МТС. В основном – сварщик, да так по железу вообще: что приклепать, куда подпаять, где по жести киянкой погреметь. Правда, Героя труда в МТС не получить, как за рулём «Беларуськи». На просторах сотен гектаров полей - зарплата хорошая, а здесь за воротами МТС - премии поменьше, а работа-то всегда найдётся. Где-то здесь несправедливость. Но сегодня суббота – чистый день. Никто и ничто не может покуситься на субботу. По крайней мере, на её послеобеденную часть – баню!

Баня уже выстоялась, закончив пускать нерешительные дымы со всех щелей. Это у Ивановых, срублена по-белому, дым в небо загоняет как паровоз - здесь всё иначе. Долгих пять часов неторопливый едкий дым ползёт туда, куда ему удобнее – в дверь, под стреху, сквозь старую дранку по всей крыше, в углу вон прохудилось - там дырочку нашёл, и лишь ленивые заблудившиеся остатки его - в квадратную, из досок сколоченную трубу. В моечной он сначала свисает от потолка до уровня пояса, отделенный жирной пограничной чертой от чистого воздуха, а потом, с прогревом каменки, поднимается выше и выше. Через трубу еле-еле виден квадратик неба.

Тропинка мимо бывшей совхозной бани. Сгорела в позапрошлом году в грозу. Мужская суббота как раз была. За полдень уже - народу моется много, дядя Паша ещё живой в то лето. В огромном предбаннике сидели, а тут как загремит, да как почернеет всё разом. Послебанные сто граммов, правда, это не мешало принимать в чистом тепле и сухости, лучком зелёным закусывая. Народ перед самым дождём наоборот ещё сбегал к магазину: «Ливень, как домой попасть, пришлось сидеть в бане» – это для зудящих жён вечерняя отмазка заготовлена. Да, и тут залетает Она! Шаровая молния! В дверь приоткрытую вошла, все затихли – … так! Хорошо тем, кто в мойке был, да парился в неведении. Здесь же мужики очень расстроились, замерли каменными – говорят люди: молния шевелящихся выбирает. Не крупнее яблока, она сначала повисла у печки-голландки, издавая какое-то внутреннее гудение, и иногда откидывая одиночные искры. Потом потянулась что-то искать по углам, виляя сзади коротким световым хвостом. Андрюха-конюх, сидящий у дверей, неожиданно и молча рванулся на выход. Молния его не заметила, а все решили, что и им тогда тоже можно бежать. Мужики тихонько, чтобы не будить лихо, договорились на счет три все вместе. Три! Дядя Паша, учитывая почтенный возраст, рванул на счет Один, внеся панику. Но бежали все хорошо. Шаровая, от вероломства такого, долго рассуждать не стала и взорвалась сразу, так и не найдя того, что вынюхивала. Баня загорелась моментально, ребята из моечной, напуганные взрывом, вылетали не хуже первых. Тушить пожар сразу же не задалось, хоть и народу было с десяток – неловко голыми воду в пригоршнях с озера носить. И в деревню не побежишь в таком виде, те, кто поближе живёт, травой прикрывшись к домам потрусили. Остальные ждали. На горе у клуба, кто-то, завидев дым, начал бить в пожарный кусок рельса, висящий на проволоке, народ созывать. Наверное, Андрюха, тот со штанами выскочил… Теперь вот только печка - покосившаяся догнивает ржавчиной…

К своей бане идёт Николай, а вдоль берега Устин пробирается с того края деревни – договорились вместе попариться, одному скучно. Супруга – Анна Ивановна намылась с Нюшей-Кузнечихой первым заходом. Им бабам что – им не париться. Анна Ивановна – крупная, жар не выносит, а Кузнечиха вроде и мелкая, но старая уже для веников – повредиться может ими. Женщины всегда первыми идут – и пар не переводят, и сажу хоть кой-какую лишнюю со стен смоют-стряхнут. Всё польза с них! Сегодня у них ещё и репетиция в клубе. Хор ветеранов. Осенний отчётный концерт готовят. Анна Ивановна не только голосом, но и на балалайке подыгрывает что-то там. Нюша пищит тонко, аж обе волосины на бороде трясутся, балалайка жёнина звуки неимоверные испускает. Все вместе бабы строем воют в старых маминых платьях, грудями вертят туда-сюда – ветераны так веселятся. Тьфу! Балалайку эту дома уже надоело слушать изо дня в день всю жизнь. И нюшин вековой комариный писк – соседка, куда её денешь. Этот их осенний отчетный концерт каждый день дома происходит уже сколько лет. Сейчас, небось, с завязанными на голове полотенцами и раскрасневшимися лицами чай с блюдцев с сахарком швыркают – связки голосовые прогревают.

Устин тоже принёс бутылку. Ему проще, у него все дни свободны – не работает сейчас, сославшись на какую-то застарелую инвалидность. Фельдшер Сергей Лазаревич ему бумагу выписал, чтобы в совхозе бригадиру показать. Там что-то сложно написано, выяснилось, что он на голову болен, но не буйный, даже когда выпьет. Устин теперь на рыбалку ходит. Он тут местный – чухарь, все омута, все корги на речках знает. Утром раньше тракторов заводится мопедом – только удочки полощутся сзади по дороге, пыль воздымая. Вечером до темноты у воды сидит, а днём его тоже никто не видит, потому что все на работе и смотреть по деревне некому. Тощий, чёрный как головешка, руки все покорёженные годами – места живого нет, ногти кривые, страшные, что у собаки. А так-то нормальный мужик… Зашли в баню, впотьмах глаза настроили – в копоти всё одинаково чёрное. Оконце всего на одно бревно величины – махонькое, света не даёт, а так лишь, чтобы не разбиться и на гвоздях-вешалках не повиснуть.

Света и в самой бане нет. Ни у кого здесь вдоль озера его нет – не проведён. Каменка, отсыпанная в углу, ждёт жаром, взгромоздя на себя верхом бочку с горячей. Вода изредка лениво булькает, выражая готовность. Труба в потолке заткнута старой тряпкой – значит женщины всё-таки «прокинули» каменку, сажу сбили. Хорошо вторыми идти – всё уже сделано, всё налажено! Залезли на широченный полок, ахнули полковшика на камни, те отозвались взрывом и облаком пара в потолок. !!! Уши повисли от жары, страшно вдохнуть, хочется упасть на доски и спрятаться. !!! Это ведь и есть – С лёгким паром! Похихикали с Устином об этом.

Из-под полка, прямо рядом с каменкой, торчит полуметровый стебель малины. Живой, на границе холода и жары, как-то пробрался с улицы, но из-за отсутствия света похож на тощего бледного пришельца. Обломал его – не надо нам тут устраивать! Спина у Устина худая – веником вдарить не по чему. Грязными сажевыми разводами пошла, как листвой по ней приложился. Кряхтит, благодарствует, по ногам себя хлопает. Николай Иваныч, тот сразу двумя машется – здоровьица пока имеется! Вывалились в предбанник, заговорили, впотьмах заголовки газетные читают, по «стограм» снарядили. Ещё.

Когда «Сибирская», погоняемая ямщиком, ускакала под лавку, опустев, в голову начали приходить разные хорошие мысли. Женщин обсуждать смысла дальше не было, к тому же Устин был вдовцом, и приходилось говорить только о вокале Кузнечихи и норове бригадира полеводов – Лильке. «Лилька очень строга, да, это она - Лилька!». Поэтому Устин перешёл к вопросам рыбалки – у него не было с собой других. Для Николая Иваныча вопросы рыбалки не казались актуальными – он не ходил на неё вовсе с самого детства в родной Белоруссии.

- А у нас в Белоруссии сомы были. Во! – руки расширились на всю возможность, которую дали бревенчатые стены.

Устин стал оправдываться количеством лещей. Мелких, но многочисленных.

- Сом, он может человека затащить целиком в воду!

Устин парировал, что его тоже однажды лещ утащил в воду, только он немного тогда выпил и поскользнулся.

Новые «Стограм» из бутылки Устина уравновесили рыбу на всей территории СССР. Но душа Николая Иваныча затосковала о давно забытом детстве на Припяти.

 

Через час они копали червей у сгоревшего в прошлом году скотного двора. В деревне Погорелец каждый год летом от грозы сгорало что-нибудь, или ещё больше. В прошлом году – вот этот скотный двор и дом Шимбаевых. Скотину какую выгнали, какая сама выбежала. Шимбаевы вынесли самое дорогое - шкаф и новый диван, холодильника и телевизора у них не было. Деревня разлеглась на какой-то древнейшей плите, которая состояла из чего-то притягивающего грозы и молнии. Из цельного железа может даже! Все молнии мира сходились в Погорельце и бились тут не на шутку. Жители слагали легенды, мифы и прочие баллады о том, и как они спасали тех или иных соседей. Помнили наизусть, кто что вынес из пожара, а кому с чем не повезло. К июлю, как только приходила жара, бабы начинали вслух поминать Николая Угодника, а мужики всякую мать. Слова все хорошо знали давно, но ни один дом потушить не удалось…

Черви копались хорошо, точнее копал их вилами в старом перепревшем коровяке Устин, а Николай Иваныч ответственно держал банку, и пальцем сшибал особо шустрых, пытающихся выбраться обратно в свой родной навоз. Червяки не крупные, но как всё живое на пожарищах – почти чёрного цвета, лишь с жёлтым брюшком. Хорошие! Должен лещ клевать, тем более, что Устин прикормил с утра одну заводинку. Домой Николай Иваныч не заходил – что там спрашивать-то? Жалко, опарышей негде взять.

Поплавки сидели на воде, ожидая поклёвок. Тишина, ни ветринки, вода – парное молоко. Водка тоже нагрелась, но ненадолго. Комары вообще не кусали Устина – им неприятно. Но Николая Иваныча, как положено, жарили вовсю – он молодой необстрелянный боец. На четвёртом забросе, сразу после последнего стакана, крючок наглухо вцепился в штаны. Штаны было жальче крючка – у Устина есть запасные, а штанов всего две пары, и эти лучшие. Решено крючок оборвать, оставив в штанах до Анны Ивановны спасения, и привязать к леске новый. Так и порешили. Устин в темноте искал леску и дырочку в новом крючке. А Николая Иваныча тут сморило бесклёвье, уронив его голову с напитками сначала на грудь, а потом в прибрежную траву. До утра, когда туман пополз с воды на берега.

Подняв неверное тело в вертикальное положение, Николай Иваныч чутко подумал - это даже хорошо, что лещ ему не клюнул, а то бы точно утащил в озеро. С этими мыслями он предложил Устину, который все-таки поймал за короткую ночь несколько рыбин, пойти по домам. К тому же вон из-за озера надвигается туча – не иначе как грозовая, уже начинает подгромыхивать. И Анна Ивановна, наверное, волнуется.

 

Когда он открыл дверь в переднюю, поклонившись на входе перед притолокой хозяйке дома, стратегия была выбрана – на опережение. В руках – подлещик.

- Знаешь, Анна Ивановна, надоела мне твоя балалайка! Хочется хоть немного тишины…

Тут же произошёл заряд грома! В голове помутилось, Николай Иваныч рухнул подкошенным ясенем на пол. Старым ясенем. Анна Ивановна, держа в руках разбитый о голову мужа струнный инструмент, услышала с улицы:

- Пожар! Анна Ивановна, горите! Пожар!

У клуба заучено запел на проволоке рельс. Народ побежал к дому Николая Иваныча – выносить всё. Утро воскресенья – деревня дома. Сняв из красного угла памятную, шитую бабушкой занавесочку, сунув её карман передника, а маленький образ Николая Чудотворца в другой – Анна Ивановна потащила из дома самое ценное из нажитого. Николая своего Иваныча. Тот всё ещё лежал убитый громом, не подавая признаков желания спасаться самостоятельно. Он так и ехал по ступенькам головой вперёд, ноги в чистых послебанных носках пересчитали каждую. Все восемь – у них высокий дом. Был. Подскочившая молодёжь, накинув на голову тряпье, забегали в огонь, быстро с чем-нибудь возвращаясь. Анна Ивановна надёжно командовала, что и в каком порядке тащить. Рядом кудахтала Кузнечиха. Через сорок минут приехал пожарный «Газон» без воды. Николай Иваныч это уже видел. Пожарный расчет покатился к озеру, и когда вернулся, очень успешно залил оставшиеся угли и растащил головешки. Анна Ивановна попросила служивых «за бутылку» уронить печку – так страховка будет выплачена полностью. Что ж бы и не уронить…

 

Анна Ивановна с Кузнечихой пьёт длинный чай из блюдца. Сахар у Нюши хороший – кусковой! В окно видят, как через дорогу Николай Иванович корит брёвна на новый дом. Хорошо корит! Рукастый мужик у меня!

- Вот ведь Нюша, он мне, говорит, балалайка твоя надоела! А я ка-а-к ему ...ныла – так струны и повисли!

Анна Ивановна показала пухлой рукой как.

 

Tags: 
Project: 
Год выпуска: 
2018
Выпуск: 
1