Евгений ЮШИН. С думами о всех своих утратах

ГОДОВЫЕ КОЛЬЦА

Я колю дрова – не поддаются.

Жила к жиле – скрученная прядь.

Вот присяду малость раздохнуться,

Годовые кольца посчитать.

Круг – потоньше, а другой – потолще,

А в ином – дожди и холода.

Это значит, у деревьев тоже

Разные сбываются года.

На ветру просушатся поленья,

Наберут последний солнца свет.

Вот и я стал крайним поколеньем:

Ни отца, ни мамы больше нет.

С думами о всех своих утратах

Брошу в печь полено, вздёрну бровь.

Ярко полетит огонь крылатый,

Запоёт про первую любовь.

И ему невольно подпевая,

Загрущу о юности всерьёз.

Изумрудным, захолустным маем

Бьются в небо родники берёз.

И гудят поленья, тянут выи.

Огонёк играет гребешком.

Догорают кольца годовые

Петушиным трепетным пушком.

Гляну в угол. Строгие иконы

Безотрывно смотрят на меня.

И поёт огонь, гудит и стонет,

Как гудит и стонет кровь моя.

РАЯ

Над вихрастою сосною

Солнце облако пушит.

Под вихрастою сосною

Хвоя мёртвая лежит.

А трава – в рассветной ризе

Раскалилась добела.

А похмельная Раиса

По малину побрела.

Полюбовник бросил Раю,

Ненадолго, на три дня.

После выпьют за сараем

И прилягут у плетня.

– Забери меня отсюда,

Забери меня туда,

Где за мельничной запрудой

Расцветают города.

Там любому хватит хлеба,

И на улицах – огни. –

Над сосною плачет небо.

Под сосною пляшут пни.

Вспоминает бабу Нюшу

У которой нос торчком.

– Почему я вся в веснушках?

– Загорала под сачком.

Захмуряется округа,

Зябко Раиной душе.

Как подбитая пичуга

Ковыряется в меже.

Всё забыла, то, что было,

Как любила и ждала,

Как от пьяного дебила

Сына Стёпку родила.

Как оскалились жестоко

И соседи, и родня.

Вот лежит теперь глубоко

В стылой яме у плетня.

Во хмелю душа коптится.

До сарая доползёт

И замыслит удавиться

Вязкой ночью у ворот.

А над ней берёза плачет:

– Рая, солнышко в сачке,

Видишь, Стёпка слёзы прячет

В горемычном кулачке?

Увези его отсюда,

Увези его туда,

Где за мельничной запрудой

Расцветают города.

Там любому хватит хлеба

И не надо печке дров. –

Разревелось в соснах небо,

Поит дождиком коров.

С комаром паук играет

В перекрестье пыльных рам.

То на рюмку смотрит Рая,

То украдкою на храм.

Голосит у прясел кошка.

Птичий щебет – гнёзда вить!

Смотрит Стёпка из окошка –

Не умеет говорить.

НА ПОКРОВ

Бор певучий, бор колючий,

Снега раннего посол.

Но светло в ночи дремучей

От мерцанья дальних сёл.

Потому тепло салазкам

У двора в сенцо прилечь,

Что звезда расскажет сказку

Про Емелю и про печь.

Ветер голосом утробным

Дышит в трубы. Снега свист.

Разворачивает рёбра

У гармошки гармонист.

«Покрова! – поёт хрипато. –

Выйди, милка, обними!

Мы и пряником богаты,

И богатые плетьми.

Как глаза твои голубы!

У меня душа – в разбой.

Постели медвежью шубу

Полюбиться нам с тобой!

Пьёт просторы ветер дикий.

Осветила сердце Русь!

Я умоюсь земляникой,

А метелью оботрусь.

Мне по сердцу наша местность

В золочёном блеске зим.

По дороге скачет месяц –

Волки гонятся за ним.

От полей простором веет,

Дышат снедью погреба.

У меня, что крест на шее, –

Деревянная изба».

Гармонист о кнопки точит

Пальцы грубые – А-ха! –

И гармонь горит, клокочет –

Задыхаются меха.

РЮКЗАК

Лет двадцать ещё поцарапать планету

Примятым литым каблуком,

А там уж отправиться к горнему свету

С потёртым своим рюкзаком.

В нём сложены зори, и песни, и радость,

Любовь и потери мои,

И всё, что по яростной жизни досталось:

Бураны, луга, соловьи.

Но в нём и грехи. Тяжела моя ноша…

За то ли, что в детстве грачонка я спас,
Мне светит в пути родниковая роща

И бабушкин иконостас.

И мама печёт «жаворонков» весенних.

Отец – ордена на пиджак.

Скребётся мышонок под ворохом сена,
Скрипит под сосною лешак.

Брусничные угли – у края болота.

Заря – костерком по реке.

И всё, что копил я от года до года –

В потёртом моём рюкзаке.

Сгорает в руке у отца папироса,

Как думы о счастье земном.

Хлопочут скворцы и трепещут стрекозы,

И сливы запахли вином.

И молится поле моё Куликово,

И молится Бородино

О всех, кто сберёг наше русское слово,

О каждом, ушедшем давно.

Гуляй! Под звездою ничто не возвратно!

Я тоже однажды уйду.

Ложатся заката родимые пятна

На вешние вишни в саду.

Былинка дрожит на ветру – затухает.

Лодчонка скользит по реке.

А прошлое кается, любит и тает

В потёртом моём рюкзаке.

* * *

Ткнёшь пальцем в дорожную карту,

И юность в душе запоёт.

Усядешься в гулком плацкартном,

Где ближе и гуще народ.

Вокзал покачнётся немножко,

Поедет в дымок голубой,

И только луна за окошком

Останется рядом с тобой.

Чайку принесёт проводница,

Соседи в движенье придут,

И яства Российских провинций

Тотчас на столы подадут.

Закусишь нарезкой солений,

Свои не запрячешь харчи.

Галактики дальних селений

Прокатят и канут в ночи.

В колёсах ритмично и сухо

Стальной прозвенит соловей.

И потный мужик с боковухи

Нальёт тебе мутной своей.

Вот он-то тебе и расскажет,

Улыбку свернув набекрень,

Двадцатого века пропажи,

И холод пустых деревень.

Забудешь угарность столицы,

Зальёшь разговоры вином.

И всё будет длиться и длиться

Таинственный лес за окном.

Узнаешь от женщины в шали,

Что сын её сел за ларёк.

В глазах её – слёзные дали

Расквашенных наших дорог.

Плацкартный вагон не заманит

Чиновника и торгаша,

А значит, никто не обманет

И может раскрыться душа.

Девчушка гадает на картах.

Монашка глядит на Христа.

…Когда-то не будет плацкартных,

Но жаль, что не будет родства.

Печаль никому ты не выдашь.

И завтрашним утром уже,

На станции Дивово выйдешь.

И вправду ведь – дивно душе!

И Ханты-Мансийская вахта,

Рыбацкий баркас голубой,

Столовка Чулымского тракта –

Останутся рядом с тобой.

На всё ты посмотришь влюблённо.

А как же – родная страна!

Солдатик с невестой – под клёном,

И древний старик – у окна.

РАДУНИЦА

Опять укрылись дали половодьем.

Всплывает месяц в небе и воде.

Зарю окликнет цапля на болоте,

Заблудится комарик в бороде.

И вдруг нежданно от костра, от дыма,

За вешним светом из глубин сердец,

Для каждого, кем родина любима,

Проявятся и мама, и отец.

Уплыли в дали бабушкины пышки,

И медогонка дедова, и пёс.

Ине найти уже того мальчишку

С кипящей шапкой пенистых волос.

Берёзы вбиты в землю, словно сваи.

Пощёлкивая, тает костерок.

И я стою, и слёзы утираю.

Дымок – в глаза. Наверное, дымок.

БЕЛОМОРЬЕ

Было всё: и боль, и горе,

Счастье, песня и любовь.

Я теперь на Белом море

Остужаю в жилах кровь.

Мне понятен стон гагары,

Песня скриплого весла,

Отдалённый звон гитары

В серой роздыми села.

Растревожены гостями,

Завели собаки лай.

Сохнет роба под сетями,

Сгрызан ветрами сарай.

Но гитара, но гитара…

Хоть не стройно, но поёт.

Колька Топоров задаром

Чешет бабке огород.

Стынут сломанные кости

Лодок, сваленных на бок.

Вбиты камни, словно гвозди,

На распятиях дорог.

Снится ветру берег дальний,

Соснам – зори на крови.

Мир счастливый, мир печальный –

Песня боли и любви.

Эти дали нерушимы.

Но и здесь ползёт прогресс.

И скуластые машины

По дороге тащат лес.

Ветер – солью. Близко небо.

Валуны да валуны.

Ловят волны в серый невод

Отражение луны.

Море пляшет, берег светит,

Катер бьётся, ветер жжёт!

Хорошо на белом свете!

Вечер звёзды стережёт.

Камни – в мшарнике осклизлом.

Куртка мокрая тесна.

Понял я, что слаще жизни

Я ещё не видел сна.

* * *

И – луч в окно. И щебет. Утро. Свежесть.

И облаков причудливый узор.

И листьев кружева…

От медогонки

Тягучий, тёплый солнца аромат.

А вдалеке хохочут лягушата,

И стайки головастиков толкутся

У берега кривой, как век канавы,

Что вырыли в минувшую войну,

Чтоб вражеские танки здесь увязли.

И не прошли!

Дерутся воробьи

В тенистом, влажном, диком винограде.

Течёт, течёт по комнате нектар

От свежих яблок, слив и нежных вишен.

Вот половица скрипнула –

Прошла почти неслышно бабушка на кухню.

В переднике белёном наша печь

Слегка грустит о пирогах и каше.

Теперь же в мягких валенках на ней

Томятся, дозревая, помидоры.

Меня тут любят, да и я – люблю!

Как мир широк!

Родился я, и он

Мне подарил всего себя – до капли,

До зёрнышка росы,

До вспышек гроз,

До жгучего удушия метели,

До ласки радуг заревых лугов,

До маминой, раскрытой небу песни,

И до восторга деда и отца

От кипени кругом бурлящей жизни

В горячих муравейниках, садах,

И, словно кровь, гудящем вольном поле.

Иду в малинник. Колко, сладко мне.

Тут воскотопка.

Плавятся под солнцем

Пустые соты отзвеневших дней.

И тает воск, и капает в корытце,

И тает воск, и капает в корытце,

И тает воск, и капает в корытце.

И пахнет, словно в церкви…