Виктор ПЕТРОВ. В добрые руки твои

***

Спасибо предкам за сохранность

Священных звуков языка,

Неосязаемую данность,

Соединившую века.

Не надо мне иных речений,

Я их запомнить не смогу,

Но это дедово свеченье

От детства в сердце берегу!

***

Дел ищет взгляд,

Но всё приведено

В порядок идеальный,

Всё приготовлено,

И завтра снегопад

Накроет нашу землю

Одеялом…

И до весны

Всё будет спать.

Нет никаких забот:

Ворочается мышь

В своей норе,

Что зёрнами забита.

Такая гладь вокруг,

Такая тишь.

И трудовые подвиги забыты.

Чересполосица уделов крепостных,

Черновиков и чернозёмных грядок.

Заснежен мир до будущей весны,

Под белизной –

Целебный беспорядок.

***

Мама пела романсы, городские романсы

Про туманное утро и вишнёвую шаль,

Не любила она рестораны и танцы,

Но хранила свою под гитару печаль.

И влюблялась в артистов: чёрно-белые снимки,

Эти чудо-картинки собирала в альбом

И хранила те снимки как золота слитки,

Но никто из артистов в неё не был влюблён.

РОЖДЕНИЕ ЭПОСА

Ещё не переплавились в слова

Броня, свинец и лёгкий алюминий,

Кровь воинов, солдатский пот, трава,

И монумент, что высится в долине.

Ещё не сложен о столетье миф,

Что в римских цифрах выглядит крестами,

Пока отец мой в сердце моём жив,

Пока Москва во мне и мир за нами.

Но прозреваю голос горловой,

И детской сказкой станет Илиада,

Зашевелятся кости под травой…

- Молчи, аэд, об этом петь не надо!

Придёт пора, прибавит третий крест

Не наше время над горой развалин,

И вместо Трои будет петься Брест,

И вместо Агамемнона – вождь Сталин.

***

Холодный май, цветение на ощупь,

Растения застыли в полусне,

Застужен нерв, и, кажется, что проще

Смириться и не думать о весне.

Всему покорный, впал я в неизбежность,

Мне чудится, что это – на века.

Но снова к жизни побуждает нежность

На смерть идущего и слабого цветка.

***

Много новых птиц на огороде:

Пёстрых, с хохолками и без них.

Вижу изменения в народе,

Только дней не вижу золотых.

Вроде солнце всходит и заходит,

Вроде то же самое кругом,

Только песни странные заводит

Птица с непонятным хохолком.

НА ПРУДУ

«Вода холодная?» – спросила ты.

«Дно илистое!» – быстро отвечаю.

И это значит, что, цепляясь за кусты,

Я просто о-ко-че-не-ва-ю.

Конечно, я бы мог лишь повторить

Твои слова, снимая знак вопроса,

Когда бы просто мог я говорить,

Но мне такая не даётся проза.

Подкручивая нервы и слова,

Ищу я фразы с тайной подоплёкой,

Но все же ты, любимая, права:

«Да, да, холодная! И вот ещё – глубоко!»

И если б сразу я ответил так,

То вмиг забылось утро неземное,

И светлый берег, и прозрачный знак,

Что мне тепло, всегда тепло с тобою!

РАЗБОР ПОЛЁТА

Все пишут сердцем, и могут при том –

Умом и душою, а я – животом.

Это не значит, что я бессердечен,

Иль не умён, иль душою не вечен.

Просто поэзия входит в живот:

Холод и жар в нём на миг оживёт

И поднимается быстрой волной,

И накрывает меня с головой.

Тёмные глуби выводят строку,

Тёмные глуби уводят строку.

Я распускаю желанья лучи,

Надо спешить, чтобы стих приручить.

Бык так мычит, так поют соловьи,

И откликаются только свои,

Те, чья порода подобна моей.

Пой! Живота своего не жалей!

1971

Мне двадцать два, я в форме офицера

Там, где уже не побывать мне въяве.

Над морем Баренца висит сырая сфера,

И крейсер стынет в ледяной оправе.

Пока сквозисты сопки побережья,

Не тронуть взглядом – исчезают тотчас,

Но с каждым часом всё нежней и реже

Туман, рождённый пеленой полночной.

Здесь до Норвегии не больше километра,

На вышке натовской вальяжные солдаты.

Им бы в Техас, чтоб шляпами из фетра

Укрыть от бед свои родные штаты.

По воле министерства обороны

И я заброшен в самый угол мира.

Мне двадцать два: кокарда и погоны,

И чувство Родины, и пушкинская лира.

***

Соловьи не поют – хорошо,

Значит каждый нашёл свою пару.

Нина Стручкова

Ранним часом хорош соловей,

Что за песню любовь сочинила!

Он поёт всё сильней и живей,

Вызревает звенящая сила.

Жгучей музыкой песня полна,

Никуда от неё мне не деться,

С головой накрывает волна,

Разрывая и горло, и сердце.

Я смотрю в побуревший овраг,

Одинокую песню толкую:

Ах, несчастная птица, чудак…

Как же выдержать муку такую!

***

Я всё понимаю без слов,

Достаточно мне

Чистых объятий твоих,

Медленных облаков,

Тех, что сдвигаясь,

Будто от холода,

Тянут к лицу

Опушку воротника.

Кто же успеет вперёд:

Дождь проливной или я?

Через три дня –

Ильин день.

Ливень калёными стрелами

Гонит меня

К дому, где, бури страшась,

Любимая ждёт у калитки,

Непромокаемый плащ

Прижимая к груди.

Новый потоп

Вместе со мною бежит

В добрые руки твои.

***

Иноземные песни звучали,

Всё я тщился слова разгадать

В колоннадой украшенной зале,

Где хранит государство печать.

И двустворчатый выход закона,

И лицо, что явилось во сне,

И за гробом российским икона –

Неужели привиделись мне?

Не привыкнуть к видениям ночи,

Обступили тревожные сны,

Но до грёз вековечных охочи

Люди киноэкранной страны.

И не так уж пределы бескрайни,

Как твердят нам указов столбцы,

И молчат, посвящённые тайне,

Седовласые наши отцы.

***

Время такое: лишь сорнякам

В рост подниматься вольготно.

Больно натруженным нашим рукам

В этой ловушке погодной.

Жаром ударит, градом добьёт.

Климат меняется что ли?

Лишь сорняки не боятся невзгод,

Ломки в суставах и боли.

Время такое. Люди сойдут

И не поднимутся боле.

Где же веками прославленный труд?

Лишь одичавшее поле…

СТАРЫЙ ПТЕНЕЦ

Всё реже радость, чаще – грусть,

Душа – птенец неоперённый,

Я с нею заново учусь

Внекрепостному чувству дома.

Дороги есть на воздусях,

Пока туда мне путь заказан.

Ловлю я ветер второпях,

И повожу голодным глазом.

Заканчивая жизни круг,

Я приближаюсь к точке точек

Неоперённых моих рук,

Неголосистых моих строчек…