Николай ПЕРЕВОЗЧИКОВ. Знахарь

Быль

На чугунно-литейном заводе Прохор Еремин лет двадцать плотником проработал. Работник он был знатный, начальство о нём уважительно отзывалось, ценили за мастерство и смекалку. Жил он на окраине города, в бревенчатом домишке. Огородишко небольшой при доме имелся. Жил небогато, но и нужды не испытывал. Была у него жена Настя, но Прохор и соседи ее ласково Настеной величали. Женился он по любви, и для него Настена и раскрасавицей, и умницей была. Надо сказать, женщина она была статная, работящая, и в доме всегда празднично и уютно было. А еще любила она цветы выращивать, и в ее палисаднике росли они в превеликом множестве и глаза людям радовали.

Было у них трое детей: сыновья Никита и Саша, да дочь Алена. Детей своих Прохор любил, а в дочери Алене души не чаял.

И была у Прохора мечта – детей в люди вывести, чтоб грамотными были, а может, даст бог, учителями в школе или мастерами на заводе работали. Дети у него смышлеными росли, и в школе учителя о них хорошо отзывались, особенно, о старшем Никите так и говорили: «Способный мальчик, и учение ему легко дается, все на лету схватывает». Одним словом, жил Прохор поживал, работал, жену любил, да детей ростил.

И вот как-то поздней осенью, приехал к ним на лошади, запряженной в телегу, брат Настены, Фрол. Передал он весточку, что отец их не на шутку расхворался, и если Настена согласна, то после того, как он в городе кое-какие покупки сделает, на обратном пути заберет ее, навестить отца. На том и порешили. К полудню Настена с братом уехали в село Тимохино, благо, что путь был недолгим, верст около шести.

А через три дня, к вечеру, когда за окном разгулялась непогода, привез Фрол Настену домой. Прохор глянул и обомлел: одежда на ней была мокрой, и с нее на пол стекала ручьем вода.

– Одежонку сухую давай, – с порога закричал Фрол, обращаясь к Прохору, – да горячий чай готовь.

После того, как Настену уложили в постель, напоили чаем с мёдом, и она уснула, сидели на кухне Прохор с Фролом, ужинали. Фрол вполголоса рассказывал:

– Вот, погостила Настя у нас, отец, вроде как на поправку пошел, засобиралась она домой. Запряг я лошадь в телегу, и мы в путь тронулись. Отъехали от села версты две, не более, и тут все небо тучами обложило, и дождь стал моросить. Я Настю стал уговаривать, что надо назад вертаться, переждать в селе непогоду. А она заладила свое: «По деткам, по мужу соскучилась, ничего, как-нибудь доедем». Мне бы ее не слушать, а назад возвернуться, но больно уж она просила, чтоб домой ее вез. А когда половину пути проехали, и того хуже стало: ветрюга усилился, навстречу дует, и ледяная крупа с неба посыпалась. Тут я с себя зипун скинул, на Настю набросил, вожжи в руки и давай лошадь погонять. Я-то ничего, а вот Настя как бы не захворала, но думаю – все обойдется.

Но к несчастью не сбылись слова Фрола. Ночью поднялся у Насти сильный жар, стала задыхаться она от приступов кашля. Встревоженный Прохор помчался в больницу. Спустя час привел врача. Тот долго трубкой слушал дыхание больной, потом протер пенсне платком и сказал, обращаясь к Прохору:

– Болезнь вашей жены протекает тяжело, так что, сударь мой, ничего утешительного вам сказать не могу. Вот я Вам выпишу рецепт на лекарство, потрудитесь выкупить его утром в аптеке. И регулярно давайте больной по столовой ложке три раза в день. Ну-с, вот и все. Завтра я к вам приду.

Миновало две недели. Настя таяла, словно свечка, румянец с лица спал, и глаза ввались. И вот, на пятнадцатый день, когда сидел Прохор возле Насти, положила она свою горячую руку на его ладонь и молвила:

– Вот, Прошенька, наступило времечко расставания. Знай, что любила я тебя, и буду любить до последней своей минутки. Скоро уйду я во сыру землю, а ты останешься, так меня не забывай. Придет время, надумаешь жениться – выбирай жену себе с оглядкой, чтоб она тебя уважала и деток наших не обижала.

А на следующий день стал Прохор вдовцом. Похоронил он Настю и ударился в черную пьянку, горе заливал. Все смешалось в голове Прохора, потерял он счет времени и уже не понимал: утро на дворе или вечер. Как-то проснулся Прохор, почувствовал, как раскалывается голова, и нестерпимо пить хотелось. Открыл он глаза, увидел рядом с собой дочь Алену, протягивает она ему ковшик и твердит: «Выпейте, тятенька, капустного рассола, легче станет». Залпом выпил Прохор рассол, и вдруг мысль обожгла его:

– Свое горе вином заливаю, а дети мои как же? У них разве сердце не разрывается, что потеряли матушку свою? А я, вместо того, чтобы им опорой быть – в водке утешение нашел.

С трудом поднялся Прохор на ноги, прошел на кухню, из рукомойника водой вымыл лицо, полотенцем насухо вытерся, после присел на табуретку и сказал сам себе: «Все, больше пить не стану. Точка!»

Миновало три года. Многое изменилось в жизни Прохора. Старший сын Никита в Екатеринбург уехал, поступил в институт, студентом стал. Прохор очень гордился сыном, и нет-нет, да скажет: «Эх! Настена не дожила до этого денечка, порадовалась бы за сына».

И еще одно событие произошло в жизни Прохора: месяца четыре назад сыграл Прохор свадьбу для дочери. Вышла Алена замуж за парикмахера Антона Севастьянова с соседней улицы. Муж Алены вроде и вежливый был в обхождении. Прохора то тятенькой назовет, то по имени-отчеству величает, но прижимистый оказался. Сколь не захаживал Прохор к ним в гости, как-то все получалось, что чаем забывали его напоить, а чтоб за стол посадить – покушать предложить, и подавно речи не было. Дочь, видя такое отношение мужа к отцу, переживала, но видимо, боялась что-либо сказать. А Прохор на такие мелочи и внимания не обращал.

– Подумаешь, – рассуждал он, возвращаясь из гостей, – чаю я могу и дома выпить. Главное, чтоб дочери хорошо жилось.

Так что жил Прохор в доме с младшим сыном Сашей. Сын для Прохора, как нянька был. Пока Прохор на работе, он и в лавку сбегает, покупки сделает. А, главное дело, в школе учился замечательно и среди сверстников заводилой был. Как он все это успевал, одному богу известно. Как-то пришел Прохор с работы, а сын ему рассказывает:

– Сегодня, тятенька, покупал я в лавке подсолнечное масло, так лавочник хотел меня на две копейки надуть. Я ему так и сказал: «Еще раз надумаете меня обмануть, я перестану к вам в лавку ходить и людям скажу, что вы тут плутуете». Лавочник заулыбался, извиняться стал и вместо двух копеек гривенник мне сует. А я ему говорю: «Не нужно мне ничего лишнего, вы мне мои деньги верните». Похвалил Прохор сына.

А через некоторое время случилась с Прохором беда. Бригадой ремонтировали они крышу в здании заводоуправления, подгнившие стропила меняли. Прохор работал с напарником Борисом Николаевым: к новым стропилам обрешетку крепили. Взял Прохор доску, примерился, собрался уже гвоздями ее приколачивать, но тут доска из руки вырвалась и вниз по стропилам заскользила к краю крыши. Прохор бросился, чтоб поймать ее, но не удержался да вместе с доской с крыши вниз рухнул. Очнулся он в больнице. Спустя какое-то время пришел доктор, осмотрел Прохора, потом сказал:

– Ну, что, друг, позвоночник ты повредил и левую руку ушиб, но в целом все это поправимо, будем лечиться.

Пролежал Прохор в больнице две недели, а потом домой был отправлен. Дома встретил его сын Саша, бросился к отцу на шею. Прохор обнял его и, прижав к себе, промолвил: «Вот я и дома».

Прошла неделя, как Прохор вернулся домой. Деньги, что были припасены на черный день, закончились, а чтоб начать плотничать, Прохор и подумать не мог, болела спина, невозможно было не согнуться, не разогнуться. Ночью лежал Прохор в постели и с отчаяньем думал: «Что делать? Как-то все нескладно получилось».

С восходом солнца пришла дочь Алена, принесла завернутый в полотенце большой кусок пирога с капустой и четыре вареных яйца. Прохор замахал руками:

– Уноси назад. Ты что хочешь, чтоб муж прознал, что ты мне еду носишь, да скандал тебе учинил?

– Тятенька, что вы такое говорите? Если муж что и проведает, найду что ему ответить.

Прохор помолчал, потом промолвил:

– Неловко мне перед тобой, Алена, что до такой жизни дошел.

– Да не рвите вы мне сердце, батюшка, я же дочь ваша. Ладно, побегу я назад, а то свекровь хватится, что меня нет дома.

Не прошло и часа после ухода дочери, как в сенях хлопнула дверь, и на пороге появился сосед Савелий с ведром в руке:

– Решил зайти в гости проведать тебя, да еще вот полведерка карасей для ушицы и на жарево принес. Вечор с сыном на озере сети ставили, так добро рыбы наловили.

– Проходи, Савелий, что у порога встал, – проговорил Прохор.

Савелий прошел в комнату, поставил ведро на скамейку, сам присел рядом.

– Здоровьишко как у тебя, на поправку-то дело идет?

– Нет, спина болит, иной раз так прихватит, хоть криком кричи.

– Да уж, неважнецкие дела, – задумчиво проговорил Савелий.

Помолчав, Савелий продолжил разговор:

– Я тут на днях припомнил – ты как-то, давненько, обмолвился, что твоя бабка – знахарка или ведунья какая-то, людей лечит. Я вот думаю, может, тебе стоит к ней съездить, авось и помогла бы чем.

Прохор встрепенулся: «А что, Савелий, может, ты и прав».

Спустя три дня приехал Прохор с сыном Сашей в село, где он родился и вырос. Остановился он в избе старшего брата Алексея. За то время, пока был в пути, покаялся, что так опрометчиво отправился в дорогу. Боль в спине стала настолько нестерпимой, что не раз Прохору приходилось просить возничего остановить лошадь, чтобы хоть немного передохнуть. Так что приехал он в село совершенно разбитым, едва смог слезть с телеги и полусогнувшись, с трудом добрался до избы.

Едва поздоровавшись с братом, тут же рухнул на скамейку. Брат, увидев бледное перекошенное от боли лицо Прохора, сообразил, что с ним творится что-то неладное, и немедля послал свою дочь за бабкой Аксиньей, с наказом, чтоб она шла к нему в избу. Спустя некоторое время пришла бабка Аксинья, небольшого ростика, сухонькая, подвижная старушонка, на вид лет шестидесяти пяти, но на самом деле этой весной исполнилось ей девяносто семь лет. Поздоровавшись, она, не мешкая, подошла к Прохору и положила свою прохладную ладонь ему на голову.

– Какая болезнь тебя, внучек, точет?

– Поясница болит, спасу никакого нет, – простонал Прохор.

– Снимай рубаху, буду лечить.

Прохор, стараясь не делать резких движений, осторожно снял с себя рубаху.

– А теперь, голубь мой, потерпи малость, больно будет.

Жесткие пальцы Аксиньи заскользили по позвоночнику. От боли Прохор громко вскрикнул, в глазах у него потемнело. Когда он очнулся, то увидел над собой лицо бабки Аксиньи, склонившееся над ним, и услышал ее голос:

– Как, внучек, полегчало?

Прохор кивнул головой.

– Ну, коли так, – продолжила бабка Аксинья, – то давай, собирайся, и ко мне в избу пойдем. Боль-то ненадолго отступила, через полчасика тебя опять родимого, скрутит, шибко уж ты спину повредил, враз такое не излечишь.

В сопровождении родни отправился Прохор в гости к бабке Аксинье. Изба ее была на краю села, низенькая и небольшая, во дворе встретила их заливистым лаем маленькая рыжая собачонка. Когда вошли в избу, под потолком увидел Прохор развешанные на тонких веревочках, сушились во множестве пучки всяческих трав и цветов. В избе стоял запах мяты и медуницы, к нему примешивался горьковатый запах полыни.

– Ты давай, внучек, в постель укладывайся, а я мазь тебе готовить буду, хворь твою изгонять станем. А вы, – Аксинья обратилась теперь уже к родне, – нечего тут истуканами стоять, давайте-ка делом займемся. Ты, Алексей, дров наколи, завтра баню истопим. А ты, Анфиса, – обратилась бабка Аксинья к жене Алексея, – коромысло возьми, к колодцу отправляйся. Да из ближнего колодца воду не бери, она там хужее, а к дальнему ступай, что возле дома Антипиных, там вода хорошая. А потом муку через сито просей, да тесто замешивай, пироги испечем.

Прохор, лежа на кровати, наблюдал за Аксиньей и думал:

– Не похоже, что бабке Аксинье скоро уж сто лет будет. В ней еще столь силы осталось, что любого молодого за пояс заткнет. Спина у нее не сутулая, вон как прямо держится, а на голове ни единого седого волоска не приметишь, просто чудо какое-то!

Прохор почувствовал, как боль вновь стала возвращаться в позвоночник, и поморщился.

– Что, внучек, опять спина беспокоит? – обратилась к нему Аксинья. – Потерпи чуток, сейчас я тобой займусь.

К вечеру у бабки Аксиньи за столом собралась родня. Пришли два брата Прохора со своими женами и детьми, заглянули в гости соседи, и еще друг по юношеским годам Иван Саничев. Было шумно и весело. Мужики и бабы пили за здоровье Прохора медовуху, закусывали соленым салом и грибами, жареной картошкой и пирогами. Потом заиграла гармонь, женщины запели песни. Прохор попробовал подняться с постели, но бабка Аксинья осадила его: «Куда это ты собрался, мил человек? Лежи на месте». Прохор вздохнул, но перечить не осмелился. Когда гости разошлись по домам, бабка Аксинья проговорила:

– Завтра, чуть свет, я баню протоплю, а когда солнышка краешек из-за леса покажется, ты в баню ступай. Я тебе веничек целебный приготовлю, им париться будешь, болезнь из тела изгонять.

Рано утром проснулся Прохор от голоса бабки Аксиньи: «Вставай, внучек, лечиться будем». Прохор поднялся с постели. Бабушка Аксинья, провожая его в баню, делала наставления:

– Ты сначала посиди на полке, подыши горячим воздухом. Потом на каменку из ковшика целебный отвар из трав плесни, я тебе его с вечера заготовила. После веником начинай поясницу тихонечко хлестать. Затем посильнее, сколь терпеть сможешь, а как совсем невмоготу станет – ложись на полку, отдышись. И так до трех раз, а уж после, как все, что тебе сказывала – сделаешь, обмойся прохладной водицей и выходи из бани. На этом твое лечение на сегодняшний день закончится.

Вымывшись в бане, Прохор едва сумел выбраться в предбанник. В теле была такая тяжесть, будто целый день камни таскал. Сев на скамейку, долго не мог отдышаться, затем, накинув на себя одежду, едва переступая ногами, пошел в дом. На пороге бабка Аксинья встретила Прохора, помогла лечь в постель.

Прошло неделя. Здоровье Прохора помаленьку пошло на поправку. Бабка Аксинья без устали заставляла его пить собственноручно ею приготовленное снадобье, втирала ему в спину мази, и каждый день Прохор парился в бане. И вот как-то, под вечер, бабка Аксинья говорит Прохору:

– Сегодня, как станет смеркаться, пойдем мы с тобой, внучек, к роднику, что в овраге у самого леса, наберем из него лунной водицы, домой принесем. Я на ней травы настаиваю.

– Да разве лунная вода бывает? – удивился Прохор.

– А как же, вот придем к роднику, все сам своими глазами увидишь.

Как только на улице стемнело, повязала бабка Аксинья белый платок на голову, взяла в руку небольшое ведерко, да ковшик. И, обращаясь к Прохору, молвила: «Пойдем, внучек».

Вышли на улицу, все вокруг залито лунным светом. За околицей села слышались звуки гармошки, песни и смех девок. Аксинья, шагая по тропинке, время от времени тихонько приговаривала:

– Господи, какая красота, какая благодать вокруг. В такое время ангелы с неба на землю спускаются, чтоб по зеленой травке босыми ножками пройтись.

Когда пришли к роднику, то увидел Прохор, как в прозрачной воде серебристый диск луны купается. Поставила бабка Аксинья ведро на землю, наклонилась над родником и ковшом воды зачерпнула. Задрожала вода от ковшика в роднике, и диск луны как бы на мелкие осколки рассыпался. А бабка Аксинья воду из ковшика перелила в ведро, подождала чуточку, пока вода в роднике успокоится, и луна в одно целое соберется, и вновь наклонилась, воды ковшиком зачерпнула и опять воду выплеснула в ведро. Прохор бабке Аксинье говорит:

– Когда ты воду из родника черпаешь, то она у тебя лишь на самом донышке ковша остается. Давай, я тебе помогу, ковш полностью водой наполнять буду, и дело быстрее пойдет.

А бабка Аксинья в ответ:

– Там, где луна на воде свой лик отпечатала, верхний слой этой воды собирать надобно, лишь она лунный свет в памяти держит, целебной силой обладает. Так что тут торопиться ни к чему.

Помолчав, продолжила:

– Завтра в полдень мы с тобой вновь к этому роднику отправимся, солнечной водицы наберем. Тут такое дело: одна травка любит, чтоб ее в лунной воде настаивали, а другой траве солнечную воду подавай. Вот, тысячелистник, ему лунная вода требуется, а ромашка солнечную воду любит.

Прохор, слушая рассказ бабки Аксиньи, не удержался, спросил: «Бабуля, а ты откуда столь ведаешь о воде, о травах»? Аксинья пожала плечами:

– Что помню – в голове держу, а что забуду, так в тетрадь загляну, там все о целебных травах прописано.

– Да, я еще в детстве слышал про эту тетрадь, только уже подзабыл, как она к тебе в руки попала, – проговорил Прохор.

– Это длинная история, – сказала Аксинья, – коль интерес есть, могу поведать.

– Конечно, рассказывай, – попросил Прохор.

– Тогда слушай. Как ты знаешь, мой отец, твой прадед, охотой промышлял. Жили мы в лесу, в версте от села. Матушка моя Пелагея утонула в озере, когда мне семь лет исполнилось. Вот отец меня один и воспитывал. Он, бывало, уйдет на два, три дня на охоту в лес, а я дома одна, по хозяйству хлопочу. А охотнику без того, чтоб не знать целебные травы, никак невозможно. В лесу что угодно может приключиться: или хворь какая-нибудь привяжется, или зверь поранит, а зимой простудиться или обморозиться можно. Вот отец мой и ведал, какая трава от чего помочь может, ну и меня помаленьку обучал всем этим премудростям.

А когда исполнилось мне семнадцать лет, стали парни на меня заглядываться и в дом наш сватов засылать. А отцу-то не больно хотелось одному оставаться, вот он и учудил, поставил условие: кто на медведя с ножом выйдет и медведя одолеет, тот пущай и ведет под венец мою дочь. У женихов интерес ко мне сразу поостыл, и сваты перестали к нам в дом захаживать.

Вот как-то пришла я в село муки и соли купить, а когда возвращалась домой с покупками, встретился мне на дороге удалой молодец. Раньше офицером служил в самом Петербурге. И что-то он провинился шибко, с него все звания и награды сняли и сюда, в глухомань, в ссылку, направили. Так вот, смотрит он на меня, глаз не отводит, а я голову опустила, мимо него прошла. Слышу, он меня догоняет, оглянулась, а он говорит: «Позвольте, сударыня, представиться, зовут меня Владимир, а Вас, разрешите узнать, как звать-величать».

– Аксинья, – говорю я.

А молодец продолжал:

– Позвольте, красавица, я Вам помогу и ношу Вашу доставлю, куда Вы указать изволите?

«Ну,– думаю,– еще один кавалер выискался»,– но согласилась.

Идем мы с ним рядышком, и всю дорогу у него рот не закрывается. Успел мне поведать, что он любит природу. А после стал мне стихи читать, которые я отродясь ни от кого не слыхивала, и слова все в стихах были красивые да умные. А потом сказал, что давно меня приметил и мечтал со мной познакомиться. Проводил он меня до избы, где мы с отцом жили, а как стал со мной прощаться, то по-благородному взял и мне ручку поцеловал. Я растерялась, выхватила свою руку из его ладони, в избу бросилась. А на следующий день, к обеду, пришел он к нам в гости и сватов с собой привел. Они, как положено, давай сказывать: «У вас – товар, у нас – купец». Но отец мой нахмурился, сватов прервал на полуслове и жениха спросил:

– А ты знаешь, что главное условие – на медведя с ножом выйти?

А жених улыбнулся и отвечал:

– За вашу дочь я готов с медведем не то, что с ножом, а голыми руками сразиться.

От таких слов мой отец дар речи потерял, помолчал минуту, а потом сказал:

– Вижу, похваляться ты мастак, посмотрим, как на деле себя покажешь.

Условились через два дня встретиться.

А на следующий день по селу слух пошел, что нашелся у Аксиньи жених и готов он с медведем силой помериться. Через два дня встретил отец мой жениха на опушке леса, дал ему охотничий нож, а сам рогатину взял, и пошли они на охоту. Отец дорогой говорит жениху:

– Парень ты не робкий, а на лютую смерть мне посылать тебя расхотелось, поэтому возьми мою рогатину, и если ты рогатиной медведя одолеешь, то отдам тебе свою дочь в жены.

Но жених заупрямился:

– Нет, как договорились, что на медведя с ножом выйду, пусть так и будет.

Отец вздохнул и замолчал. И вот спустя какое-то время встретили они мишку в лесу. Увидел медведь людей, встал на задние лапы и грозно рявкнул. Владимир не испугался, бросился к медведю с ножом в руке, и, понятное дело, ничего не успел сделать, как мишка подмял его под себя и готовился уже жениха жизни лишить. Но отец мой не растерялся, подскочил и в медведя рогатину со всего маха вонзил. Медведь взревел от боли, оставил Владимира, оскалил клыки и пошел на обидчика. Но мой отец – бывалый охотник, и с медведем быстро расправился. Потом подбежал отец к Владимиру, а тот весь в крови лежал без сознания. Отец осмотрел его раны, с себя рубаху скинул, разорвал ее и, как мог, перевязал Владимира. Потом взвалил его себе на спину и потащил в избу. А жених через какое-то время очнулся и спросил:

– А нож то охотничий где?

Отец приостановился и ответил: «Как где, у меня на поясе, в ножнах».

А жених продолжал:

– Давай нож, я опять на медведя пойду.

Отец тут решил схитрить и сказал:

– Слушай, мил друг, мы с тобой условились, что ты одного медведя одолеешь, но никак ни двух.

– А разве я медведя победил? – спросил жених.

– Еще как, – сказал мой отец, – в самое сердце угодил.

– Понятно, – пробормотал Владимир и снова обмяк, сознание потерял.

В общем, намучился отец, пока парня до избы донес. Там уложил его на лавку, снял окровавленную одежду, а к ранам заживляющую мазь приложил. После этого отец холщовой чистой тканью все тело Владимира обмотал, медведь шибко постарался, от когтей кровавые борозды по всему телу оставил.

Прошла неделя, стал жених мой поправляться, с постели подниматься, да по избе помаленьку прохаживаться. И вот однажды подошел он ко мне, взял меня за руки и серьезно так сказал: «Аксинья, прошу Вас, станьте моей женой». И пристально мне в глаза посмотрел. Но я взгляда не отвела, потому что полюбила его всем сердцем.

Через месяц свадьбу справили. Когда мы в церкви венчались, народу очень много собралось, каждому любопытно было посмотреть на жениха, который из-за невесты с медведем дрался. А через некоторое время перебрались мы с мужем в село, купили небольшую избушку и зажили счастливо. Владимир с отцом моим подружился, стали они на охоту вместе хаживать, зверя добывать. И еще были у Владимира книжки, он их еще с Петербурга привез. Так вот, стал он мне эти книжки по вечерам вслух читать, и так занимательно было слушать про страны заморские, про королей, про рыцарей и злодеев, что бывало, весь день ждешь, не дождешься, чтоб наступил вечер, и муж книжку почитал. И вот как-то принес Владимир тетрадь, положил ее на стол и сказал:

– Появилась у меня вот какая мысль. Ты мне будешь рассказывать, как нужно правильно собирать лекарственные растения, да как отвары и снадобья из этих растений готовить, и от каких болезней они помогают. А я все это в тетрадь записывать стану.

– Зачем тебе это нужно? – спросила я.

– Чтобы каждый мог ее прочесть, сам себе снадобье приготовить и себя излечить от любой болезни, – отвечает Владимир.

– Может кто-то и прочтет твою тетрадь, да только я не смогу – читать не умею.

– Это поправимо, сударыня, – отвечает Владимир, – если хочешь, я тебя грамоте обучу.

Я согласилась, и взялся мой муж буквы со мной разучивать и показывать, как эти буквы правильно писать. Я ему рассказывала, какое снадобье, из каких трав готовится, и от какой болезни помогает, а Владимир аккуратно все это в тетрадь записывал. Прошло не меньше трех месяцев, как я научилась читать и писать. Ох, и намучилась я прежде, чем эту премудрость одолела. Прослышали односельчане, что Владимир меня читать научил, и стали его просьбами одолевать, чтоб он их детей взялся грамоте обучить. Мужу неудобно было отказаться, он и согласился. Собрались возле него детишки, и стал он с ними заниматься. И так хорошо у него это дело пошло, что вскоре собрались сельчане на сход и решили построить школу, а в ней поставить главным учителем Владимира. Так что, когда у него срок ссылки закончился, подумал он и сказал мне:

– Замечательный город Петербург. Только там меня уже давно никто не помнит, и никому я там не нужен, а здесь у меня есть школа и дети, которые во мне нуждаются и меня любят.

И решили мы в селе остаться. А в тетради Владимир о целебных травах всю жизнь записи делал, по окрестным селам и деревням всех старушек опросил. Кто что знал, секретом приготовления целебных снадобий делился. Владимир даже моего отца уговорил, сходить с ним на Лысую гору, где в те времена в пещере жила старая колдунья. Это место даже бывалые охотники за версту обходили, дурной славой оно пользовалось в народе. Вот эта колдунья и поведала Владимиру все о лунной и солнечной воде и ее целебной силе. Вот так и прошла наша жизнь в трудах и заботах. И я по сей день Бога благодарю, что послал он мне такого замечательного мужа, и пока он жив был, жили мы с ним душа в душу и детей славных вырастили, и внуки у нас хорошие.

Бабка Аксинья замолчала.

– На тетрадь-то можно глянуть? – спросил Прохор.

– Отчего же нет, и посмотреть, и почитать можешь, если есть интерес.

Когда вернулись домой, достала Аксинья из комода толстую тетрадь и подала ее Прохору. Он взял ее в руки, присел на скамейку у окна и углубился в чтение.

Прошло два года. За это время переехал Прохор с сыном из города к родне поближе, в село. Купил завалящуюся избушку, и рьяно взялся за работу. В избе заменил Прохор нижние подгнившие венцы, перестелил пол, окна избы украсил резными наличниками, двери новые смастерил, да и крышу обновить не забыл. Так что дом сразу преобразился, нарядным сделался. Односельчане увидев, что Прохор в плотницком деле дока, с заказами к нему потянулись. Один пришел просить баню срубить, другой – крышу в избе перекрыть. Прохор от работы не отказывался и делал все добротно, на совесть. А когда работы столько навалило, что один Прохор справиться не мог, то взял он помощником сына Сашу, стал его плотницкому ремеслу обучать. Все хорошо было бы в жизни Прохора, да только никак не забывалась Настена. По ночам ворочался он в кровати, вздыхал, вспоминал прожитые годы с любимой женой. И сердце его точила тоска, что ничего нельзя поправить и вернуть назад. Родня первое время советовала Прохору привести хозяйку в дом, но он отрезал: «После Настены мне никто не нужен».

Однажды, в начале зимы, запряг Прохор лошадь в сани и поехал в город, проведать дочь Алену, повез ей гостинцы. Заодно решил в скобяной лавке прикупить гвоздей с полпуда. Подъезжая к городу, увидел он, как детвора по льду реки бегает, в снежки играет. Визг, хохот.

«Не рановато ли на реке детишки баловство затеяли? Лед еще не окреп», – подумал Прохор. И только он так подумал, как увидел, что под одним мальчуганом лед провалился, и он в воде оказался.

Остановил Прохор лошадь и, сбрасывая на бегу шапку, полушубок и валенки, кинулся на помощь. Выбежал он на лед, видит, что малец в воде барахтается. Стал Прохор к полынье приближаться, слышит – лед под ногами потрескивать стал. Лег он тогда на живот и пополз к полынье, а когда совсем рядом оказался, протянул руку утопающему и крикнул: «Хватайся!». Мальчонка ухватился за руку, потянул его Прохор к себе, уже наполовину из воды вытащил, но тут лед не выдержал, затрещал, и Прохор в ледяном крошеве очутился. От холодной воды дыханье перехватило. Ухватился Прохор одной рукой за кромку льда, а другой рукой схватил мальчишку за воротник пальто и рывком его из воды на лед вытолкнул. Мальчишка чуть в сторону отполз, присел на корточки, обхватил руками колени и затих. Прохор крикнул: «Беги к берегу, шевелись, замерзнешь!» Потом Прохор сам попытался из полыньи выбраться, уперся руками в лед и резко из воды вверх рванулся, и тут же грудью на кромку льда навалился. Но не тут-то было, ломаться и крошиться стал лед под весом его тела, и Прохор снова в воду погрузился.

«Неужели смерть пришла?» – с отчаяньем подумал он, но отогнал от себя эту мысль и снова попытался из полыньи вырваться. Лишь с четвертой попытки выбрался Прохор на лед. Схватил мальчугана на руки, к груди прижал и побежал к берегу. По дороге подобрал он брошенный им полушубок, валенки, а после того, как выбрался на берег, с мальчишки мокрую одежду скинул, растер его тело ладонями, пока кожа не покраснела. Затем завернул мальчишку в свой полушубок, в сани его уложил, схватил вожжи и ну лошадь погонять. На встречу пронизывающий ветер дул, мокрая одежда на Прохоре ледяной коркой покрываться стала.

«Так я не доеду, окоченею», – подумал Прохор. Выскочил он из саней и побежал рядом с ними. Когда добрались до первых изб, мальчишка голову из полушубка высунул и крикнул:

– Дяденька, подъезжайте вон к тому дому с зелеными ставнями, я в нем живу.

Подъехав к дому, остановил Прохор лошадь, поднял завернутого в полушубок мальчугана на руки и, распахнув калитку, вошел во двор. Потом поднялся по ступенькам на крыльцо и в избу ввалился. Прошел в комнату, усадил на лавку мальчишку и сам тут же рядом на стул присел. После пережитого навалилась такая тяжесть, что невозможно было и пальцем шевельнуть. Увидел Прохор, как подошла к нему женщина и стала что-то говорить, но из-за звона в ушах он не мог понять, чего от него хотят, и только кивал головой в ответ. Женщина ушла в другую комнату, а спустя какое-то время подошел к Прохору мужик с рыжей бородой и сильно стал трясти Прохора за плечи. От резких толчков Прохор пришел в себя.

– Все, хватит, – медленно проговорил он.

– О, гляжу, ты в себя пришел. На, вот, согрейся, выпей водочки, – обрадовался мужик и протянул Прохору стакан.

Прохор взял негнущимися, замерзшими пальцами стакан и выпил.

– Какая же это водка? – проговорил он, – вода какая-то.

– Что ни на есть настоящая водка, – обиделся мужик. – Это ты так перемерз, что ничегошеньки не чувствуешь. Ну-ка, давай еще стаканчик пригуби.

Прохор залпом выпил второй стакан, и только после этого почувствовал, как по телу стало разливаться тепло.

– А сейчас, пока ты не опьянел, давай переодеваться будем. Я для тебя свою одежонку приготовил.

Прохор стал переодеваться.

– Давай, в постель приляг, отдохни малость, – суетился мужик.

Подошел Прохор к кровати и почти упал в нее. Мужик принес откуда-то тулуп и сверху накрыл им Прохора. Запах овечьей шерсти ударил в нос. Прохор закрыл глаза.

– Слава богу, что все так славно закончилось, – подумал он.

Утром Прохора разбудил мужик: «Вставай, хватит почивать». Прохор поднялся с постели.

– Одежонка твоя высохла, а лошадь я еще вчера из саней выпряг, в сарае стоит. Овса ей дал и водой напоил. И еще, громадное тебе спасибо, что племянника моего спас. Сестра моя Катерина с ума бы сошла, если бы с ним что-то случилось. И так не везет ей, два года, как вдовой стала, а месяца три назад дом её сгорел, вот у меня и ютится с сыном. Позапамятовал спросить, как величать тебя, сударь?

Прохор назвал свое имя.

– А меня Михаилом кличут, – мужик улыбнулся. – Ладно, приводи себя в порядок, а потом милости прошу к столу, завтракать будем.

Переоделся Прохор в свою одежду, прошел на кухню, вымыл лицо из рукомойника, вытерся полотенцем и стал причесывать гребнем волосы и вдруг почувствовал, как кто-то его за локоть тронул. От неожиданности Прохор вздрогнул, оглянулся и видит – стоит перед ним женщина лет тридцати, худенькая, через плечо коса переброшена цвета спелой ржи. Дрожащим голосом она тихо промолвила:

– Благодарю тебя, добрый человек, за то, что спас моего сыночка Никиту. Прими от меня подарок.

И протягивает Прохору золотой червонец. Посмотрел Прохор на женщину, отстранил ее руку с червонцем в сторону и, улыбнувшись, шутливо ответил:

– Голубушка ты моя, если хочешь мне приятное сделать, накорми меня, потому что проголодался я так, что нет никакой моченьки терпеть.

Когда сел Прохор за стол, то первым делом спросил:

– А малец-то где?

– Да вот какое дело: простудился он, жар у него, вон на палатях лежит, – нехотя ответил Михаил.

– А врача что ж не вызвали? – спросил Прохор.

– Да пока ты спал, врач уже побывал здесь, лекарства всякого выписал и сказал, что дело нешуточное, мол, пока пусть дома малец полечится, а если хуже будет, то придется в больницу везти.

Прохор встал из-за стола: «Ладно, поеду я».

– Куда это ты ехать, не поевши, собрался? – удивился Михаил.

– Поеду к себе в село и сегодня же вернусь. Привезу с собой бабку Аксинью, знахарка она, пусть мальчонку посмотрит.

– Да не торопись ты, позавтракай сначала, а потом в путь отправляйся, – сказал Михаил.

– Ладно, Михайло, полно болтать, помоги мне лошадь запрячь в сани, – ответил Прохор и направился к дверям.

Доехал Прохор до своего села быстро и первым делом направил лошадь к дому бабки Аксиньи. Встретив ее, поведал, что с ним приключилось: как мальчонку из полыньи вытащил, и как малец этот простудился. Попросил бабку Аксинью поехать с ним и полечить его. Аксинья ответила, что сама расхворалась и едва на ногах держится.

– Как же быть? Я же пообещал людям, что приеду к ним.

– Вот и поезжай, – говорит Аксинья, – я тебе приготовлю мази и снадобья, да расскажу, когда и поскольку нужно больному давать.

На том и порешили. Взял с собой Прохор лекарства и назад поехал.

Когда вошел в дом, то увидел, как глаза Катерины засияли радостью. Бросилась она к нему, но в последнюю минуту одумалась, от смущения закрыла ладонями лицо и убежала в соседнюю комнату.

Через три дня спал жар у Никиты, и что тут больше помогло – врачебные пилюли или снадобья бабки Аксиньи – осталось тайной. Но главное дело было сделано, пошло здоровье Никиты на поправку. Прохор вместе с Катериной просиживал у постели больного.

И вот как-то после бессонной ночи прилег Прохор на лавку отдохнуть, и приснился ему сон. Будто сидит он летним утром на берегу реки, над водой голубоватый туман стелется, в камышах рыба плещется, а на ветках деревьев птицы щебечут. И вдруг видит: по воде идет Настена, платье на ней голубое, до самых пят, а на голове венок из васильков. Обрадовался Прохор, хочется ему броситься к Настене, да только ни рукой, ни ногой пошевелить не может. А она проходит мимо него, чуточку приостановилась, взглянула на Прохора, улыбнулась и, прощаясь, помахала ему рукой. И вдруг видит Прохор – на руке у Насти блеснул перстень серебряный. У Прохора сердце в груди бешено заколотилось. Вспомнил он, что подарил этот перстень Настене, когда только ухаживать за ней начинал. Она очень любила этот подарок. После смерти жены Прохор этот перстень очень берег, как память о Настене, а вот во время переезда в село этот перстень исчез. Прохор все вещи на десять рядов осмотрел, так ничего и не нашел. «Подожди, не уходи», – закричал Прохор, обращаясь к Настене. Рванулся он, чтобы встать и проснулся. Сел на лавку, головой встряхнул, чтоб остатки сна прогнать, смотрит – рядом с ним Катерина стоит и с тревогой на него смотрит.

– Ты, Прохор, во сне стонал, вот я тебя и разбудила.

– Спасибо, – ответил Прохор и случайно бросил взгляд на руку Катерины и обомлел: на левой руке у нее, на безымянном пальце, такой же серебряный перстень, который он только что во сне на руке у Настены видел. Помолчал он минутку и спросил у Катерины:

– Скажи, как попал к тебе этот перстень?

Она смутилась и тихо ответила:

– Женщина мне его подарила.

– Какая женщина?

– Полгода назад, когда я уже вдовой была, под вечер, в ненастную погоду, постучали в дверь моей избы. Я открыла – на пороге стояла женщина. Платье на ней промокло, вся дрожит. Вот она и говорит мне: «Позволь мне, милая, ради Христа, согреться и обсушиться у тебя в избе».

Я ее в комнату пригласила, за стол посадила, предложила поужинать, она отказалась. Потом, когда уже совсем стемнело, зажгла я свечку, и помаленьку мы разговорились.

Рассказала я ей, что мой муж год назад умер, что одной и тоскливо, и тяжело живётся. Слава богу, сынок у меня есть, он для меня единственное утешение. И гостья мне поведала, что ушла она от семьи своей, от мужа и детей, а сейчас себе места не находит. Чувствует, что муж по ней тоскует, и дети часто вспоминают.

Я ей говорю: «Что ж ты к семье не вернёшься»? Она в ответ: «Я бы птицей полетела, да только ничего назад нельзя вернуть».

Смотрю, у нее слёзы по щекам катятся. Я ей говорю: «Куда ты, родная, собралась на ночь глядя, заночуй у меня. Уложила я ее на полати, а рано утром, ещё петухи не пропели, она встала и в дорогу начала собираться. Я ей сказываю: «Может, поживешь у меня еще?»

Она ответила: «Спасибо тебе за доброту, но только надобно мне назад в срок вернуться. А сейчас, прими от меня подарок, – и протягивает мне серебряный перстененек. – Надень его на палец левой руки, и он принесет тебе счастье. А сейчас – прощай».

И с этими словами вышла она за дверь.

Я следом бросилась, чтоб её до ворот проводить, а ее и след простыл, никого нет ни во дворе, ни на улице. И куда она подевалась, я до сих пор ума не приложу. А с перстнем с тех пор я никогда не расстаюсь. А ты почему меня про перстень спрашиваешь?

– Да так, приглянулся он мне, – задумчиво ответил Прохор.

На следующий день собрался Прохор ехать домой. Попрощался он с Михаилом и его семьей, а с Катерины слово взял, что как только Никита поправится окончательно, то она должна к нему с сыном приехать погостить. На том и расстались.

Дома Прохор рассказал странную историю про свой сон и про перстень бабке Аксинье. Выслушала она его и сказала:

– Это тебе знак Настена подает, чтоб ты на Катерине женился, и счастья тебе желает.

Прохор задумался.

Спустя неделю приехали к нему в гости Катерина с Никитой. Посмотрела Катерина, что в холостяцкой избе у Прохора творится, и украдкой вздохнула. На следующее утро, спозаранку, пошел Прохор с сыном к односельчанину Макарову Петру, что на краю села жил. Взялись они с сыном новую баню срубить Петру. Хозяин привез и свалил возле дома хлысты-бревна. Прохор прикинул размеры бани, выбрал для окладного венца самые толстые бревна и, скребком содрав кору с них, подготовил основание для бани. Потом сверил рулеткой противоположные стороны по диагонали и остался доволен. До вечера готовил Прохор бревна для сруба, шкурил бревна скребком, а потом топором сучья срубал.

Вернулись домой поздно. Переступил Прохор порог своей избы и остолбенел. Вокруг чистота и порядок, пол вымыт, на окнах – цветные занавески, в печи огонь полыхает, дрова потрескивают и вкусный запах пирогов по всей избе разносится.

– Мойте руки, да к столу проходите, ужинать будем, – говорит Катерина.

Когда сели за стол, взглянул Прохор украдкой на Катерину и удивился: «Как же я раньше не замечал, какая она красивая и милая. Это надо дураком быть, чтоб такую женщину упустить».

Так что думала Катерина погостить у Прохора с недельку, а вместо этого на всю жизнь у него осталась. Через некоторое время родила она двух девочек-близнецов. И как предсказала таинственная женщина, что будет она счастливой, все так и сбылось. И Прохора она любила, а на детей и вовсе надышаться не могла. Муж и дети ей тоже отвечали вниманием и заботой.

Прошло немало времени. Однажды заглянул к Прохору старший брат Алексей и сказал, что бабка Аксинья просит Прохора к ней прийти.

Прохор собрался, взял гостинцы – крынку с липовым медом, да туесок с душистой земляникой, и в гости направился. Когда пришел, бабка Аксинья его встретила, за стол посадила, стала чаем угощать, а потом сказала:

– Хочу поговорить с тобой, внучек. Этим летом исполнилось мне сто два года, и уже стало трудненько мне ходить по лесам и лугам и целебную траву собирать. Вот я и надумала тебя знахарскому делу обучить. Для этого я тебя и позвала.

Прохор пожал плечами:

– Не знаю, что и ответить, получится ли у меня все эти знахарские премудрости освоить?

– Не сомневайся, сердце у тебя доброе, а рука легкая, – ответила Аксинья.

Прошло около года, многому научился Прохор у бабки Аксиньи. Какую траву в какое время собирать надобно, как отвары и мази готовить, как шепоток на воду наговаривать и как руками чувствовать, что у больного болит. А главное, что запомнить бабка Аксинья Прохору велела, это чтобы никогда он не просил у больного ни денег, ни иного какого подарка.

– Если кто сам захочет тебя отблагодарить, ты не отказывайся, а если с сожалением или неохотой будут тебе деньги или подарки предлагать – ты не принимай, не принесут они тебе добра, только вред от них будет. И синюю тетрадь не забывай, время от времени в нее заглядывай, там много чего можно полезного выведать.

Вот так Прохор приобщился к знахарскому делу. Но пока сила была в руках, плотницкое ремесло не оставил. И если собрать воедино все избы, которые он своими руками построил, так, пожалуй, наберется домов тридцать, а может, поболее. И больным людям Прохор в помощи не отказывал. Люди к нему шли за помощью не только из его села, но и из ближайших деревень.

Прежде чем приступить к лечению, Прохор клал свою ладонь на голову больного, закрывал глаза и через минуту-другую каким-то внутренним зрением видел голубоватый силуэт этого человека. В том месте, где на силуэте проступало темное пятно, там у него и гнездилась болезнь. Если пятно было светлым, значит болезнь еще не запущена, ну а если пятно было черным, значит, человек давно болел, и вылечить его будет трудновато.

А однажды приехал к нему из города Кыштыма мужчина, солидный такой, с животом, костюм на нем был модный, рубашка белая и галстук цветной. И рассказал он Прохору, что у него рак желудка, как ему кажется, хотя врачи скрывают от него это. Он догадывается, что это за болезнь, потому что кушать почти не может – тошнит, и желудок болит нестерпимо. Сказал он, что хоть и не верит во всю эту «знахарскую чушь», но все-таки решил приехать. Выслушал Прохор его и велел раздеться по пояс, затем приложил левую руку к спине, а правую – к животу. Через некоторое время почувствовал Прохор, как на правой руке кончики пальцев покалывать стало. У мужчины лицо исказилось от боли, закатил он глаза и заголосил: «Ой, жжет все внутри, жжет». А у Прохора руку будто судорогой свело, не может оторвать ее от мужчины. А когда руку все-таки отдернул, то увидел на животе красное пятно, будто от ожога. Мужчина еще минуту покорчился от боли, а потом спросил: «Что это такое произошло?» А Прохор и сам не понял, что это такое, но все-таки нашелся и ответил:

– Я твою болезнь излечиваю, скоро здоровым станешь.

– Ладно, посмотрим, – недоверчиво ответил мужчина, – если правду говоришь, то озолочу тебя, всю жизнь в деньгах купаться будешь.

Оделся он и ушел. А через три месяца пришло Прохору письмецо, в нем тот мужчина сообщал, что боли у него прошли, чувствовал он себя замечательно и от всей души благодарил Прохора за чудесное исцеление. И в конверте рубль лежал.

Вот так Прохор и жил. Всем помогал, кто в помощи нуждался. Прошло много времени.

Как-то позвал он к себе Александра и сказал:

– Чую я, сын, что скоро помру.

Александр глазами захлопал:

– Да ты что, батя, такое говоришь? Живи еще много лет.

– Слушай, сын, я тебе все сказал. Сколь я прожил, любой позавидует, сто двенадцатый год разменял. Меня вот что сейчас беспокоит – синяя тетрадь. В нее дед мой Владимир столько труда вложил, все о целебных травах написал, и стольким людям помогла эта тетрадь, что будет негоже, если после меня она никому больше пользы не принесет. Есть у меня думка, снеси ее нашему фельдшеру, покажи, авось он из этой тетради какую-то пользу получит, а может о каких-то снадобьях в журнале каком пропишет.

Взял Александр тетрадь и пошел к фельдшеру. Тот как раз за столом сидел и что-то писал. Александр поздоровался с фельдшером и обсказал, что отец просит передать ему тетрадь, где все о целебных травах прописано. Фельдшер тетрадь взял в руки, полистал, почитал чуток, а потом бросил ее на стол и говорит небрежно Александр:

– Чушь написана в этой тетради! Какая-то лунная вода, солнечная, шепоток на воду? Какие-то поповские штучки. Одним словом ерунда.

Тут Александр нахмурился и отвечает фельдшеру:

– Мой отец при помощи этой тетради стольким людям помог, столько больных на ноги поставил, что и не сосчитать. И дожил до ста двенадцати годов, и бабка его прожила больше ста лет. А все потому, что для себя отвары и снадобья готовили по этой тетради и сами их пили.

Фельдшер поморщился:

– Слушай, не желаю я с тобой спорить. Сейчас 1935 год, так вот наука и техника семимильными шагами развивается, и помяни мое слово – через два, три года изобретут такие таблетки: выпьет одну человек, и пятьдесят лет никакая болезнь к нему не привяжется. А потом, еще через пятьдесят лет таблетку примет, и опять будет жить без всяких болезней, и так пока не надоест жить. А то удивить меня решил – бабка прожила больше ста лет, отец у него прожил больше ста лет.

Взял Александр со стола тетрадь и к двери направился, но все же не удержался, приостановился, повернулся к фельдшеру и сказал:

– Не знаю, как там насчет таблеток, которые будут жизнь продлевать, но тебе одной таблеткой не обойтись. Тебе нужно таблеток целый воз выпить, чтоб себя восстановить. Тебе еще сорока лет нету, а ты уже плешивый, очки носишь, пожелтел весь, худой – кожа да кости.

Хлопнул дверью и вышел. А когда вернулся к отцу, Прохор первым делом спросил:

– Ну как, прочел фельдшер тетрадь?

– Конечно! – ответил Александр, – очень ему все понравилось. Обещал в наилучший медицинский журнал в Москву отправить.

– Вот видишь, – обрадовался Прохор, – что значит ученый человек – понимает, что большая польза от этой тетради будет.

…Эту историю мне рассказали, когда зимой этого года я приехал на озеро Аргази, на рыбалку, и остановился переночевать в доме Данила Макарова, праправнука Прохора. Сидели мы на кухне, ужинали, за окном завывала вьюга, а в печи потрескивали дрова, было тепло и уютно. Выслушав всю эту историю до конца, я не удержался и спросил:

– А тетрадь-то сохранилась?

Данил пожал плечами:

– Конечно, сохранилась, я ее полгода назад где-то видел.

– А ты не пытался сам что-нибудь изготовить по рецептам бабки Аксиньи?

– Да нет, этим делом заниматься надо, а времени и так катастрофически не хватает. Если уж что заболит, я иду в аптеку, покупаю лекарство и лечусь.

– А эту синюю тетрадь можно посмотреть? – спросил я.

– Слушай, я даже не знаю, где она лежит, ну-ка у жены спрошу. Марина, ты не помнишь, где эта синяя тетрадь находится?

Подошла жена Данила – Марина:

– Где-то я ее видела, а вот где? Может на чердаке, в сундуке, помнишь, мы туда летом все ненужное складывали?

– Ну ладно, – сказал Данил, – будет время – поищу я эту тетрадь, а потом тебе позвоню. Интерес будет – приезжай, подарю я тебе ее.

На следующий день после удачной рыбалки я уехал домой, в город. Прошло больше месяца. Но телефонного звонка от Данилы Макарова еще не было.