Надежда СМИРНОВА. Их не называют героями
Два непридуманных рассказа
Чужой жизни нет
Свеча горела спокойно, иногда потрескивая. Пламя завораживало. Говорят, горящая свеча – молитва к Богу. Прости. Спаси и сохрани…
Я не знала маминого брата Василия Петровича Карасева, погибшего в 1943-м. Двадцатилетним. Бабушка получила извещение: «Пропал без вести». До этого были только два письма с дороги – без адреса. Василий был старшим, кормильцем. Без него у бабушки осталось на руках пятеро: старшей – тринадцать, маме – восемь, остальные мал мала меньше. Даже по законам военного времени его не должны были брать на фронт. Идти должен был сын писаря сельсовета Федор Зыков…
С Ниной я познакомилась в поезде. Подружились. Наезжая из далекого райцентра, она частенько останавливалась у меня на день-два. В тот раз приехала с грудной дочкой на консультацию к врачу. Была проездом и моя мама. Когда по экрану телевизора поплыли хороводом березки, мама воскликнула:
– Как в Выползово!
– А вы что, с Рязанщины? – удивилась Нина. – Моя мама тоже из этой деревни. Может, вы ее помните? Правда, после войны они уехали. Фамилия до замужества – Зыкова…
Когда Нина уехала, мама обреченно вздохнула:
– Я понимаю, нет теперь ни на ком вины, но… Понимаешь, дочка, ушел на фронт мой старший брат и сгинул. А Зыкова уберегли тогда. Нехорошо это, не по совести. Вот увидела эту Нину, вспомнила, и заболела душа. Говорят, за все надо платить, а кто за брата моего заплатит, за слезы и горе наше?
Я слушала маму и молчала. Что я могла ей ответить?
Нина почему-то перестала заезжать. Мы встретились через много лет, случайно. Как она изменилась! Строгое лицо, скромная одежда:
- В храме теперь я, молюсь.
Я не стала спрашивать, какая дорога привела ее туда, какая боль? Ничто не проходит бесследно. Не нам, так детям нашим приходится платить за наши грехи. Все мы – звенья одной цепи, и никому не дано «жечь чужую жизнь». Ибо чужой жизни нет.
9 мая мои гвоздики красными каплями растворились в большом венке у могилы Неизвестного солдата. Моего дяди – рядового Василия. Вечный огонь – вечная молитва…
Тетя Валя
Тетю Валю отец привез из глухой Смоленщины в 60-е годы прошлого столетия. Нашей деревни Красный Луг, где я родилась, давно уже нет. Не осталось даже тропинки – несколько лет назад пытались отыскать, но машина завязла в болотистой почве.
Валентину Петровну Маркову мы стали считать своей, хоть и была она, судя по рассказам, лишь соседкой моих родственников. Она долго жила у нас, пока не получила сначала комнату в общежитии, потом квартиру. Мои дети звали ее бабой Валей. Очень любили и часто вспоминают сейчас, когда ее уже нет. Простая, трудолюбивая, она не могла сидеть без работы: шила, вязала, что-то штопала.
Часто вспоминала тяжелые военные годы. В начале войны ей, 8-летней пришлось пахать на быке. Упрямая животина вставала, не желая тронуться с места. Толкать его у худенькой, маленькой девчонки не было сил. Ни хворостина, ни слезы не помогали. Тогда-то Валя и научилась «разговаривать» с животным, как взрослые – матом. И бык шел дальше. Эта привычка так и осталась: нет-нет, да и проскользнет соленое словцо. Я корила тетю Валю, пока не посоветовалась со своим батюшкой, и он мудро ответил, что не надо ее «перевоспитывать». Да и она не ругалась – просто так разговаривала.
Она не разбиралась в политике. Вот только всю жизнь не любила коммунистов. Помнила, как власти не разрешали выкопать пропадавшую в поле картошку, несмотря на косивший людей голод. За несколько замерзших клубней целые семьи увозили в неизвестном направлении.
Работала более шестидесяти лет. Тяжело – колхоз: ранние дойки, неподъемные мешки… Как миллионы незаметных русских женщин. Награды? О таких тружениках не помнят, их «не представляют». На 80-летие мы купили ей «медаль» в подземном переходе. Торжественно вручили Валентине Петровне на юбилее первую в жизни награду! Сколько было радости и гордости, когда внук прикрепил ее на платье. Перед смертью очень переживала, куда же деть «медаль», такую для нее дорогую. Мы выполнили тетину просьбу: положили с нею.
Своей семьи не случилось. Оставалась радость, когда кто-то зайдет в гости. Переехать к нам, в другой город, решительно отказывалась. Навещали, конечно, регулярно, это был для всех праздник. Основным ее собеседником стал телевизор. И тетя Валя не унывала – разговаривала с ним, спорила. Открываю дверь: поет. Спрашиваю, ты с кем, она смеется: да вот с Кобзоном спели, а вчера – с Лещенко.
Главным в ее жизни был Боженька, как она говорила. Сетовала – другие и молитв много знают, и книги святые читают… А она что? Четыре класса образования, руки до сих пор в мозолях. Но ближе Боженьки и Пресвятой Богородицы никого у нее не было.
Ей и прежде было тяжело ходить в храм регулярно, а последние годы и вовсе не могла выйти из дома. Вряд ли тетя Валя знала наизусть какие-нибудь молитвы. Но старенький молитвослов была всегда у нее на столе. С Богом разговаривала каждый день, советовалась, о чем-то просила, каялась… Если я говорила, что собираюсь в монастырь, доставала заветный тряпичный узелок с деньгами, просила взять, сколько нужно.
Удивительно – у нее всегда все было хорошо. Она во всем находила только положительное. Радовалась, что есть чем накормить гостей. Восхищалась, что удобства дома, а не во дворе, что не надо колоть дрова и носить воду. Отказывалась от обновок – носила то, что когда-то сшила, связала, заштопала, лишь бы было чистое. Не уважала украшения – называла «побрякушками». Никогда не сказала ни о ком плохо, никому не завидовала. Спокойно напоминала мне, где лежит узелок «на смерть», как и где ее похоронить. Смерти не боялась, говорила, что пора уже. Как-то «не цеплялась» за жизнь – что Боженька сделает, то и хорошо.
Ушла тетя Валя, как жила – никого не обременяя. Увезли вечером на скорой, а ночью ее не стало… И только тогда я узнала, что Валентина Петровна Маркова – внебрачная дочь моего деда. То есть сестра моего отца, моя родная тетя. Ей было стыдно признаться нам в этом, чужом «грехе». Такая забытая целомудренность, а я ей «не ругайся»…
--
Ещё одна непридуманная история здесь
