Алёна ДАЛЬ. Три этюда
ПИСЬМО БЫВШЕМУ ДРУГУ
Когда я случайно слышу твоё имя, то вздрагиваю и хмурю брови. Или вздыхаю. Или улыбаюсь – зависит от ситуации. Так же реагирую, когда натыкаюсь на твои фотографии или упоминания о тебе. Когда оказываюсь в тех местах, где когда-то бывали вместе. Слышу музыку, которую слушали вдвоём... или в компании – теперь неважно.
Всё давно прошло. Жизнь разводит людей по известным только ей причинам. Веским и неизбежным. Или бессмысленным и пустяковым. Но всё равно неизбежным...
Эти вечные вопросы: «А что было бы, если бы...?», «Как бы всё обернулось, будь я...?». И дело тут не в сожалении или чувстве вины, а в неодолимом желании хотя бы мысленно прокрутить все возможные варианты. Удостовериться в важности неизбежных причин... Потому что, вспоминая нашу дружбу, неразлучность и совпадения, слова, произнесённые в один голос, общие тайны и мечты, трудно допустить, что виной всему чья-то легковесная обида или неверно подобранное слово.
Ты живёшь в другой стране или на соседней улице. Но независимо от разделяющего нас теперь расстояния мы далеки. Время с каждым днем углубляет эту пропасть, размывая черты некогда знакомого до каждой морщинки лица, заглушая звук голоса, выдувая из головы наше общее прошлое... У каждого из нас своя жизнь. Свои удачи и поражения. Тайны и мечты... теперь отдельные, нигде и ни в чем не пересекающиеся...
Но я всё равно буду помнить тебя. Ворошить выцветшие чёрно-белые фотографии, на которых мы – молодые и шальные – собираем картошку, воспитываем пионеров, путешествуем. Пересматривать старые видеозаписи школьных спектаклей, студенческих вёсен, перечитывать бумажные (!) письма и наивные открытки. Я буду замирать, слушая Sunshine-reggae, и порываться куда-то бежать... как тогда, на приморском курорте. Я буду вспоминать о тебе, отмечая эпохальные события в квадратиках майянского календаря, зажигая свечу с Фудзиямы, глядя на картину с маками, продолжающую висеть на моей стене. Улыбаться, вспоминая изнурительный марш-бросок для того только, чтобы увидеть рассвет с мелового, заросшего ежевикой утеса. Великодушно прощать забытые обещания и мелкие пакости, казавшиеся когда-то предательством. Я буду вглядываться в твоё сотканное из воспоминаний лицо, замечая, как быстро течёт время...
И я никогда не перестану благодарить жизнь за то, что когда-то ты был моим другом... Скучаю ли я по тебе? Наверное... Как можно скучать по прожитым годам, прочитанным книгам, растаявшему снегу... Одно знаю точно: если бы тебя не было в моей жизни – не было бы и меня. Это была бы не я, а совсем другой человек. И всё, что я только что произнесла, что вновь перечувствовала – случилось благодаря тебе. Как и всё, что этому предшествовало...
БАБУШКИН СУНДУК
Бывает, зацепит глаз какое-то слово или фразу – и в дальних закоулках памяти щёлкнет неведомый тумблер и отправит тебя в прошлое. Туда, где десятки лет назад гуляло твоё детство. И вот ты уже на раскалённом от летнего зноя, стрекочущем выгоне. Идёшь с подружкой Олей на другой конец деревни. На головах – кружевные накидки с подушек, на запястьях – браслеты из одуванчиков.
Ноги босы, идти колко, но дорога потрескалась от жары и похожа на раскалённые угли, поэтому лучше уж колоться, чем обжигаться. «Опять заневестились!» – качала головой бабушка Нюра, но не сердилась и даже обещала, когда вернёмся, дать покопаться в сундуке.
В этот час деревня пуста. Дневная дойка закончена, коровы дремлют по колено в речной грязи. Тень жидких вётел покрывает их шкуры пятнистым узором. Доярки, процедив парное молоко, уже отправили его в погреб или оставили сквашиваться под марлей на крыльце. У бабушкиной Малинки молока хватает и для погреба, и для крыльца.
Обещание покопаться в сундуке так соблазнительно, что пройдя деревню от края до края, истомившись от зноя, пыли, колкой травы и невостребованности наших нарядов, спешим обратно в прохладу деревенской избы. Олю зовут домой (она живёт по соседству), а я, стащив с головы «фату», выпиваю большую кружку ледяной воды из ведра и сажусь на коленки возле сундука. С трудом приподнимаю тяжёлую дубовую крышку, отваливаю её наружу – с глухим ударом она упирается в белёную стену печки, где уже заметен след от моих открываний. А там!!! Стопки белья с ручными прошвами, нарядный, облицованный синим плюшем полушубок, кримпленовое платье с фиолетовыми цветами и розовыми птицами, кружевные сорочки, пуховые шали, пропахшие нафталином пиджаки, цветастые юбки... В углу – узелок со «смертным», который велено не развязывать. Что такое «смертное» я ещё не понимаю, хотя от слова веет страхом. Сбоку на полочке – шкатулка с самым ценным: блестящие пуговицы, булавки, стеклянные бусы, прабабушкины серёжки с жёлтыми камушками, чёрный ключ размером с детский мизинец... От чего? – я так и не узнала. На самом дне – обёрнутая в рушник фамильная икона. Времена были атеистические, и вешать старинную икону на видное место бабушка Нюра боялась. В красном углу висели две обыкновенные – с бумажными цветами и мятой фольгой на окладе. «Николай-угодник» – представила мне бабушка седобородого старца с застеклённой картинки. «Царица небесная» – скорбная женщина, укутанная в малиновое покрывало, смотрела на меня с другой. Втайне от родителей бабушка Нюра научила меня молиться. «Отче наш» я выучила в шесть лет на слух. И креститься умела правильно, и поклоны класть. По воскресеньям перед иконами горела лампадка – тогда мне казалось, что огонёк возникает сам собой из резной чаши на цепочке. Сам же и исчезает. Потому что зажигала её бабушка на рассвете, когда я ещё спала, а гасила после отбоя.
...Деревня та сейчас почти вымерла – из пятнадцати дворов обитаемы три. Коров давно никто не держит. Подружка детства Оля умерла молодой. Старый дом покосился, но ещё стоит. И сундук до сих пор на месте, только я в него давно уж не заглядываю...
Куда уходит детство? Да никуда оно не уходит! Уходим мы. А оно остается. Там, где знойный полдень и кузнечики, фата из накидки и сокровища в бабушкином сундуке...
ФАНТОМНАЯ БОЛЬ
Всё прошло давным-давно и быльём поросло. Тема закрыта. Лицо забыто. А вот болит, ноет... как шрам перед дождём. Не так, чтобы часто, но ощутимо. И ничего не поделать с этой фантомной болью. Ампутированное сто лет назад чувство болит.
Ветреным вечером, когда ворчит старый флюгер на крыше, пугая осторожные лесные тени, приходит эта ломота-маята. Она может возникнуть в виске, в уголке грудной клетки или где-то за плечом. Эта боль существует как бы отдельно и не зависит от тебя и твоей жизни: белая ли, чёрная полоса – ей всё равно. Иногда боль приходит во сне (или со сном) – но тут всё понятно. В другой раз её рождает едва заметный аромат яблок или дым жжёной листвы. Аккорды, сплетённые небрежно и точно. Мелькание книжных страниц или деревьев за окном автомобиля. Чьи-то глаза, чей-то чужой затылок. Чужое сплетение рук. Или случайный вопрос внука: «А почему у одних дядь и тёть морщины круглые, а у других квадратные?» Деточка, причём здесь морщины?.. А вот на тебе – явилось! И заныло-завьюжило-затомило...
Спрашиваю себя в лоб: «Жалеешь? Хочешь всё вернуть?» и честно отвечаю: «Нет!» (какой смысл себе врать?). Тогда что? Отчего эта вековечная недосказанность так царапает душу? Почему приходит, когда захочет? Зачем?..
Или вот ещё как бывает. Идёшь себе по улице, и вдруг навстречу шагает Он – источник и причина твоей фантомной боли. Улыбается, рукой машет. Сердце подпрыгивает к горлу, ты судорожно сглатываешь, чтобы не выскочило. Выпрямляешь спину, растягиваешь улыбку – мол, всё у меня в порядке, полюбуйся, и готовишь мысленное приветствие. Такое небрежно-равнодушное. И чтобы вскользь об успехах. И дать знать невзначай, что всё у тебя лучше не бывает. И в личной жизни тоже. Пока ты всё это сочиняешь в уме, расстояние между вами сокращается. Ты вдруг видишь перед собой совершенно чужого человека. И махал он не тебе, и улыбался вон той блондинке в синем брючном костюме. И цветы ей, и звонкий поцелуй в щёку. А тебе остается фантом...
Так и живёшь... Пока однажды, в пробке на светофоре, столкнувшись взглядом с Ним – сомнений нет! – а не с фантомом, вдруг понимаешь: всё. Прошло. Отпустило. На этот раз точно. Потому что не ёкнуло, не полосонуло судорогой, не подкатило к горлу. НИ-ЧЕ-ГО! Скользящий взгляд, торопливый кивок. И вздохнёшь с облегчением, и улыбнёшься про себя. А потом признаешься, что не так уж в порядке у тебя в жизни. Но от этого признания отчего-то станет не грустно, а тихо и покойно. Потому что есть ещё время навести порядок!
