Галина ЩЕРБОВА. От мая к октябрю

А что это у вас песик аглицкий али фурлянский какой?

И. С. Тургенев. «Записки охотника».

МАЗАЙ И СОЛНЕЧНЫЕ ЗАЙЦЫ

Колгота воды весне в придачу.

Разлились моря без берегов.

Блики восхищённых облаков

по разливам зайчиками скачут.

Дед Мазай дрейфует наудачу,

с лодкой управляется легко.

Что ему кусачий сиверко, –

снег растаял, так или иначе.

Всё одно – грести ли, не грести.

Струи завиваются в воронку.

Солнца ослепительны пути –

зайчики навстречу и вдогонку,

зайчики у борта и в горсти,

крутят и качают плоскодонку.

***

Собака разговаривает с эхом,

а эхо лает ей издалека.

Незримо разделяет их река,

укрытая вечнозелёным мехом.

Внизу шиверы всплёскивают смехом

с неповторимым шорохом песка.

Граница льда прибрежного тонка

и талым водам больше не помеха.

Собака замолкает. Эхо тоже.

Безмолвствует река в еловом ложе

с трепещущим мерцаньем бересты.

Собака, продираясь сквозь кусты,

торопится к костру из темноты,

и от зелёных глаз мороз по коже.

* * *

Тяга вальдшнепов вечером первого мая.

Ельник пористый снег под подолом хранит.

Замирая, следим, как они пролетают.

И забыли, что мы наконец-то одни.

На лазури луна наливается светом,

поднимается над частоколом стволов

и стеклянной игрушкой, на ветку надетой,

незаметно касается наших голов.

Свет ушёл, успокоенный в ельника шорах.

Из теней соткались тишины острова.

И тогда нас накрыл всеобъемлющий шорох:

это шла из земли молодая трава.

***

Неповторима майская пора, –

с вечернего до утреннего часа

сшивает землю с небом звук бекаса –

вибрирующих крыльев веера

с опорой на весенние ветра.

В долине серо-рыжего окраса

разлив темнее вспененного кваса

перебирает отблески костра

над грудой полыхающих углей

от брёвен, источающих елей.

на горизонте с ликом урагана,

за кромкой снега в форме ятагана

невидимая стая журавлей

звучит воздушным трепетом органа.

СВЯЩЕННОЕ ЖИВОТНОЕ

Он жаждет ласки, чахнет без ухода,

мой раб, моя свирепая броня.

Я попираю все его свободы,

одну оставив – защищать меня.

Когда бы зов немедленно вернуться

к нему ни долетел издалека,

его глаза становятся как блюдца,

вскипают в рёбрах мощные меха,

как флаги резко всплёскивают уши,

пылает алый факел языка,

и он несётся – бешен и бездушен –

и мёртвой хваткой светится оскал.

ОТ И ДО

Под горячим факелом Девы или Рака,

под крылом высокого Южного креста

молодая светится на сердце мечта,

молодая бегает по полю собака.

Жизнь идёт, подобная вызреванью злака.

Немота смыкается складками у рта.

Выцветает на сердце яркая мечта.

И не возвращается старая собака.

ОЗЕРО УСМЫНЬ

Вечерние птицы ещё не кричат.

Дневные уже не поют.

Покинули юзеры озера чат.

Тих волнообразный приют.

Умерился звон тростниковых оков.

Луну отражает весло.

Флотилией выводок у берегов,

не вставший ещё на крыло.

Покуда охота не разрешена,

бескровно течёт бытиё.

Охотник за ними следит дотемна,

задумчиво гладя ружьё.

Несут из некосов его сеттера

репьи на ушах и груди.

Над озером тучами крутят ветра,

и шкурят поверхность дожди.

Во тьме даже рыба недвижно тиха,

бессильно молчит эхолот.

А кряква уводит птенцов от греха

подальше в безлюдье болот.

ПРОЩАЛЬНЫЙ ВОЙ

Римскому Эскулапу были посвящены из животных змея, собака и петух.

Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона

«Ко мне!»

Но эхо отвечает воем.

«Подай!»

Непослушанье через край!

«Агата! Рядом! Что ж это такое?!

Остановись! Вернись! Не умирай…

Там выстрелы грохочут за оврагом.

Там только дробь теперь имеет вес…»

Но старая собака шаг за шагом

уходит в лес,

устало обходя за кочкой кочку, –

как заповедал римский Эскулап, –

чтоб навсегда остаться в одиночку

одной из них, кофейно-пегой в крап.

***

Вечер сумерки включает

за окном.

Скину шубу, выпью чаю

перед сном.

Ветер жгуч до исступленья.

Свет поблёк.

Лишь подбрасывай поленья

в камелёк.

Подпирай в раздумье скулы,

лоб клоня.

Всё темно, что ясным было

в свете дня.

РЯЗАНЩИНА

Зелёные приокские равнины.

Раскидистые вётлы там и сям.

В тени затонов слабый запах тины,

извечно милый уткам и гусям.

Рулоны сена ждут транспортировки

под мелкими дождями на полях.

Остепенились божии коровки –

везде ожесточение в стеблях.

Фланируют задумчивые осы.

Поспешный выстрел пущен кое-как,

и коростель скрывается в некосы

от взвинченных охотничьих собак.

Ещё не облетели пятна сини

и белизны с небесных неводов.

Лишь серебрятся заросли полыни

и накликают иней холодов.

***

суетились

несли поводки

лизали хозяину руки

но обманутые в ожиданьях

привалили закрытую дверь

как два валуна

ждать

его

возвращенья

***

сказал

скоро встретимся

с той поры

собака моя прожила две собачьи жизни

мы с ним две человечьи

а скоро ещё не настало

ЩЕНЯЧИЙ ВОСТОРГ

Открытым сердцем вслушиваясь в зимний некролог,

от новых ощущений сам не свой,

как перистое облачко английский сеттерок

летит над прошлогоднею травой.

Как бабочка-капустница, прозрачный лепесток

по скуке распростёршихся полей

вычерчивает страстный ослепительный виток –

всё яростнее, радостнее, злей!

Несётся, не заботится – бугор там или ров,

на глине ставя чёткое тавро.

И белый хвост, разглаженный чесалками ветров,

парит, как страусиное перо.

ОТ МАЯ К ОКТЯБРЮ

Неслышный дождь как манная крупа.

Закат слепит, куда ни посмотрю.

Диагональю по полю тропа

протоптана от мая к октябрю.

Моих следов неисчислимо тут,

тем более следов собачьих лап.

Мы каждый день выходим на маршрут,

пока источник света не ослаб.

Октябрьский снег медлительным катком

тропу сомнёт, признав концом пути.

Но с мая снова по полю гуськом

мы будем в осень линию вести.

МСТА

Правый берег. Верная примета –

облако, как дым.

Жжём огонь с заката до рассвета

под дождём седым.

Остро пахнет перечная мята,

мурава сыра.

Две легавых, Астра и Агата,

жмутся у костра.

Пар от шерсти. Котелок с груздями

рядом на пеньке.

Дупеля уходят за дождями.

Утка в тростнике.

Хлещут струи, пузырятся воды.

Дождь, туман, роса.

Под плащами ждём даров природы, –

смотрим в небеса.

ЗВЕРИНАЯ ПАЛИТРА

Дождями октябрь обуян.

В букете увядшего лета

медвежьей расцветки бурьян,

жнивьё ястребиного цвета,

мышиной окраски полынь,

в овраге по краю затона –

болота змеиная стынь,

трава лягушачьего тона.

Синичьей окраски листва.

Внезапные выстрелы метки, –

и падают тетерева

в глушь тетеревиной расцветки…

Из туч вороного крыла

посыплется снег между делом,

и вся цветовая шкала

исчезнет в божественно-белом.

Москва