Юлия МИХАЙЛОВА. Так жили поэты

Александр Коренев	Василий Глотов

Александр Коренев и Василий Глотов – герои «скандальной хроники» на Алтае

К 1950 году Алтайский край оказался единственным среди областей, краев и республик СССР, где Союзом Советских Писателей не было создано своего отделения. В апреле 1951 года решение, наконец, созрело – краевое отделение было создано, но еще в 1954 году в нем числились 1 член ССП и 2 кандидата.

На усиление местных кадров присылали писателей из центра. С двумя такими «посланцами» и приключились на Алтае казусы, свидетельства о которых хранят архивные документы. Над фактами «хулиганского поведения писателя Глотова» и «неблаговидном поведении молодого поэта Александра Коренева» с высоты прошедших лет можно просто посмеяться, да, собственно, кроме улыбки эти документы других эмоций сейчас и не вызывают. Но мне стало интересно, кто же эти люди. И открылась удивительная история их судеб.

Александр Коренев приехал на Алтай в командировку. «В 1952 году Комиссия по работе с молодыми авторами СП СССР, как предусматривал обряд эспэшной «инициации», отправила его на сооружение Южно-Сибирской магистрали (ветка Кулунда-Барнаул), где около года «начинающий литератор» должен был заведовать вагоном-клубом, выпускать дорожную газету и вообще, пообщавшись с самым передовым отрядом советского рабочего класса, набраться нужных впечатлений».[1]

А 26-м марта 1953 года датировано письмо ответсекретаря Алтайского отделения ССП Ивана Фролова заведующему отдела творческих кадров ССП СССР тов. Эльчибекову, в котором излагаются лично проверенные адресантом факты: «А. Коренев, будучи в Бийске, в Горно-Алтайске и в Тягунском леспромхозе старался всячески вымогать деньги за свои выступления. …В Тягунском леспромхозе поэта душевно встретил партийный работник товарищ Никонов, организовал платный литературный вечер. На следующий день, после сорванного из-за пьянки, литературного вечера, он выехал в неизвестном направлении, не возвратив товарищу Никонову занятых у него 150 рублей и валенки»(!).[2]

Надо сказать, что в 1953 году Александру Кирилловичу Кореневу было всего 33 года. Но к этому времени за его плечами было 5 героических лет войны. «В дни битвы под Москвой, он, студент Литинститута, добровольцем зачислился в маршевую роту, а с мая 1942-го по 1944-й он – стрелок-автоматчик, курсант, командир взвода дивизионной разведроты на Сталинградском, Южном, Первом Украинском фронтах. В Сталинградской битве был ранен. … В ночном бою получил сквозное ранение (которое является смертельным) в области живота и позвоночника пулей навылет, но – выжил. … После выхода из госпиталя – учеба во 2-ой спецшколе Центрального штаба партизанского движения в Москве и в октябре 1944 года Коренев под кличкой «Капитан» во главе диверсионной группы «Рейд» был заброшен во вражеский тыл, на территорию Восточной Пруссии, для выполнения особых заданий. Группа уничтожена, он, чудом спасшийся, воюет в составе разведотряда Игоря Валюшкевича, участвует в освобождении Польши. Снова дважды ранен. И снова – в строй».[3]

В 1988 году в журнале «Огонек» № 47 Евгений Евтушенко опубликовал «как стихи неизвестного поэта» стихотворение «Вьюга, ночь…», которое М. Луконин, Е. Винокуров и сам Е. Евтушенко назвали лучшим стихотворением о войне, а поэта – гениальным. Автор нашелся и им был Александр Коренев. В стихотворении, по иронии судьбы, речь шла о валенках. Смею предположить, что для поэта-фронтовика даже в послевоенное время они имели такое же значение, как краюха хлеба для ленинградца-блокадника.

Вьюга, ночь...

Вьюга, ночь... Поле, полное мертвых.

Поле боя метель замела.

Кровь фонтанами так и замерзла

На окоченевших телах.

На мальчишеских трупах застывших

Стынут конусы красного льда.

Мой товарищ, ты стонешь, ты жив еще,

Что ползешь через поле сюда?

Мой товарищ, спасти тебя поздно мне,

Ты в крови, ты людей не зови.

Дай-ка, лучше, таща тебя по снегу,

Отогрею ладони свои.

Не кричи и не плачь, словно маленький,

Ты не ранен, ты только убит,

Дай-ка, лучше, сниму с тебя валенки,

Мне еще воевать предстоит.

(1942)

Эта «сермяжная» правда о войне, без тени намека на героизм была не ко двору в советское время. И хотя «в аннотациях к сборникам, выходившим в 1960-е-70-е годы Коренева величали «известным советским поэтом», критики в своих пресловутых «обоймах» такого поэта не упоминали. Он был одиночкой»[4]. А в 11-м томе биобиблиографического указателя «Русские советские писатели. Поэты» (М.: Книжная палата, 1988) Коренева и вовсе нет. Насколько стихи Коренева не попадали во всеобщую победно-военную интонацию можно судить по стихотворению «К фронту»:

Как заснула змея на дне каменоломни,

Наш состав до утра на пути запасном.

Новобранцы слоняются между вагонами,

А меня занесло в крайний дом.

Кто ты, женщина? На полу с тобой, наспех,

И, отринув лохмотки твои,

Как Христос, сейчас над тобою я распят,

На кресте торопливой звериной любви.

Если буду убит, я теперь буду вечен.

Если завтра исчезну из списка живых,

Как ниспосланный Богом сын человечий,

Вновь из недр я воскресну твоих. (Юдино, 1942)

На Алтае Александр Коренев был проездом. Добавлю, что его другом был известный поэт, харьковчанин по рождению, Михаил Кульчицкий. Предполагаю, что в поисках материалов об этом поэте – встретился с Александром Кирилловичем литературовед и культуролог, очень известный в Харькове человек, Михаил Михайлович Красиков. Он-то и написал единственную развернутую статью о творчестве Александра Коренева. В ней сказано, что итогом командировки поэта на Алтай стала книга – «В незнакомом городе» (М.: Сов. писатель, 1955). В ней стихи о прекрасной сибирской природе, о славных людях – строителях Южсиба и о прошедшей войне. В другом месте статьи автор заметил, что первую книгу стихов Александра Коренева редактировал известный поэт М. Светлов. Поскольку книга «В незнакомом городе» стоит первой в библиографии А. Коренева, можно предположить, что именно эту книгу и редактировал Михаил Светлов. Еще одно место в статье М. Красикова об Александре Кореневе касается Алтая: «В 1979 году, когда каждое утро радио горланило: «Слышишь, Время гудит – БАМ!» – Коренев пишет стихотворение «На великих стройках», вспоминая, очевидно и о командировке 1952 года:

Бредовые контуры грядущего!

Пролегла сквозь гиблые места

Магистраль болотами и пущами,

Как по голому рабу рубец хлыста».

Еще один герой «скандальной хроники» – поэт Василий Иванович Глотов, уроженец Алтайского края (родился в 1911 году в с. Прыганка ныне Каменского района). Он был направлен на малую родину для укрепления местной писательской организации.

7 июля 1954 года уже следующему секретарю алтайского отделения ССП А.С. Трескову из отдела кадров Союза писателей СССР пришла копия докладной записки корреспондента «Литературной газеты» по Алтайскому краю тов. Злобина, с просьбой расследовать факты.

Товарищ А.П. Злобин докладывал своему начальству, главному редактору «Литературной газеты» В.С. Рюрикову, что «поведение писателя Глотова в Барнауле оставляет желать лучшего. Так, 8 мая он напился до полубессознательного состояния, учинил скандал в гостинице «Алтай». С нецензурными возгласами бросался на дежурного администратора, на телефонисток, которые пытались урезонить его. Наконец в 3 часа утра дежурный администратор позвонил ко мне и попросил помочь ему доставить моего «коллегу» в его номер. Я тащил пьяного Глотова – на четвертый этаж, а он кричал: «бей жидов». Больше ничего добавить не могу».[5]

Опять же смею предположить, что к черносотенному движению поэт не имел никакого отношения и пьяный этот возглас говорил совсем о другом – о горьком разочаровании поколения победителей, вернувшихся после войны в замшелую тоталитарно-бюрократическую страну.

В 2004 году в газете «Алтайская правда» была опубликована статья с сенсационным заголовком «Василий Теркин родился на Алтае», посвящена она была поэту В. Глотову.

Автор статьи О. Микуров воспользовался воспоминаниями О. Верейского –художника-иллюстратора знаменитой поэмы и, видимо, публикацией в «Википедии».

Вот цитата художника из статьи: «С пронзившим меня радостным чувством я вдруг узнал Теркина в Василии Глотове. Я бросился к Александру Трифоновичу со своим открытием. Он сначала удивленно вскинул брови, потом попросил меня для начала нарисовать Глотова. Идея "попробоваться" на образ Теркина показалась Глотову забавной… Я нарисовал его в профиль и анфас, в три четверти, с опущенной головой. Показал рисунки Твардовскому. Александр Трифонович сказал: "Да!" С тех пор он никогда не допускал ни малейшей попытки изобразить Теркина другим».

А вот из «Википедии»: «Глотов надолго стал Теркиным. Товарищи по армейской газете его иначе не называли».

Но сам герой истории вспоминал об этом иначе. Воспоминания Василия Ивановича Глотова о войне записал поэт и журналист Юрий Кириллов. «Десятки лет мы жили по соседству во Львове. Не счесть наших долгих разговоров», – пишет Юрий Кириллов, предваряя рассказ о поэте.

Василий Глотов познакомился с Александром Твардовским ранней весной 1942 года, они прошли войну «от звонка до звонка» и потом дружили всю оставшуюся жизнь. На огромной линии советско-германского фронта, протянувшегося с севера на юг, всюду выходили армейские и дивизионные газеты, поддерживая бойцов и заряжая их юмором. «Со многими коллегами по армейской печати мы поддерживали постоянную связь, обменивались... улыбками. Да, было так, что шутка, рожденная где-то на юге, в днестровских плавнях, быстро становилась достоянием читателей красноармейских газет на других участках фронта»,[6] – это пишет уже сослуживец политрука Василия Глотова по газете «За правое дело» 33-й армии Михаил Семенов.

Александр Трифонович Твардовский служил в газете «Красноармейская правда» Западного фронта. Общие вылазки на передовую корреспонденты часто совершали вместе. Вася Глотов и Саша Твардовский (Твардовский сразу настоял на таком обращении) «не раз спали под одной шинелью, мылись в уцелевших деревенских банях и пропустили не по одной фронтовой чарке».[7]

Василий часто брал полковую двухрядку и с задором исполнял шуточные частушки. Видимо, наш земляк и вправду был похож на героя поэмы «Василий Теркин». По крайней мере, сослуживец Михаил Семенов в воспоминаниях называет его «вездесущим» и отдает должное чувству юмора поэта. Рассказывает и такой фронтовой эпизод: «Наш армейский поэт Вася Глотов отличался чрезвычайным добродушием. И потому никого не удивило, что он охотно согласился выставить свою литературную продукцию на публичное обсуждение. Собрались мы в самой большой избе той деревни, где размещалась редакция, пригласили товарищей из политотдела, с узла связи, из армейского ДК.

По случаю литературного вечера Вася, пользуясь дружескими связями, достал в Военторге медовые пряники – немыслимый по тем временам деликатес. Он принес их в холщовом мешке и торжественно высыпал на стол. Вечер, как и полагается, начался с чтения. Вася читал свои стихи нараспев. Потом началось обсуждение. Вопреки ожиданию, участники вечера, вчерашние питомцы московских вузов, выступали очень критично. Говорили об отсутствии во многих стихах образности, о бедности рифмы, банальности метафор, о нарочитой иногда упрощенности языка поэта...

Вася выслушивал критические замечания внешне спокойно, но его широкое, открытое лицо все сильнее наливалось краской. Наконец он не выдержал, вскочил со своего места и с возгласом: «А ну вас!» — кинулся вон. Но, не добежав до двери, вернулся, сгреб со стола пряники и, закинув мешок на плечо, исчез»[8].

Стихи у Василия Глотова не такие трагичные, как у Александра Коренева, в них будто просвечивает добрая улыбка.

По дороге

Смоляне-старожилы

Толпились у горы.

В лесу звенели пилы,

Стучали топоры.

И у реки по скату,

Как много лет назад,

Бревенчатые хаты

Выстраивались в ряд,

Весел сосновый запах,

Приятный и густой.

Идут бойцы на запад

По деревушке той.

Винтовки, плащ-палатки

У молодых ребят.

И ласково солдатки

Смотрели на солдат,

На новоселье звали,

Поднять стакан вина,

А те им отвечали:

– Зашли бы, да... война.

И, отряхнув шинели,

Спускались в лог с горы…

А пилы все звенели,

Стучали топоры.

Как же случилось, что литературный Василий Теркин не только характером напоминал нашего земляка, но и обрел его внешность? Существуют три варианта события. С первого мы начали рассказ о Василии Глотове, второй вариант воспоминаний принадлежит тому же Михаилу Семенову. По его словам, он был свидетелем как художник рисовал Василия Глотова. И диалог в воспоминаниях уже не такой «любезный»:

«А художник глаз не спускал с незнакомца.

— Что вы меня так рассматриваете? — спросил тот. — Уставились и глаз не отводите. Я ж не девушка.

— Да как же я могу отвести от вас глаза? — возразил Верейский. — Вы же вылитый Теркин!

— Какой еще такой Теркин? Глотов я, Василий Иванович, служу поэтом в армейской газете. И к Александру Трифоновичу приехал, чтобы прочесть ему свои стихи»[9].

По воспоминаниям Михаила Семенова, портрет Теркина-Глотова он тоже увидел через короткое время на фронте в «Красноармейской правде».

Но есть еще третья версия – воспоминания самого Василия Ивановича, записанные Юрием Кирилловым, и они значительно расходятся с двумя предыдущими версиями. «Спустя несколько лет (после войны - ред.), – рассказывал поэт, – в «Детиздате» большим тиражом вышел «Василий Теркин» для школьников старшего возраста с прекрасными иллюстрациями Ореста Верейского. Был напечатан и портрет героя в красках. В Теркине я узнал себя и изумился: что же они натворили?! Приехав как-то в Москву, я сразу же направился к Твардовскому в редакцию журнала «Новый мир». Встретил он меня тепло, как родного. Я тут же сказал:

– Напутали вы, братцы мои!

– Кто это «вы»? И что напутали?

– Вы – это ты и Верейский, – пояснил я. – Вместо портрета Теркина вы напечатали мою физиономию.

– Вот уж нет! – хитровато улыбнулся Саша. – Теркин каким был, таким и остался. Знаешь, по-моему, ты очень похож на него. Бывало, сочиняя, я именно тебя представлял. Так что ничего не напутали.

Мне было неловко. Да, Орест Верейский рисовал меня в 1942 году, когда я был на стажировке в редакции фронтовой газеты. Я тогда отнекивался, так как не любил даже фотографироваться. Оказывается, он долго искал образ Теркина, показывал Твардовскому разные варианты, но тот отвергал их. Зато увидев на рисунке меня, обрадовался. «Вот это он! Таким я его и представлял»... Часто довелось выступать по радио и телевидению, рассказывать о Твардовском и герое его поэмы. Тем не менее, то просто на улице, то на литературных вечерах ко мне подходили люди и с любопытством спрашивали:

– Вы – Теркин?

– Ну что вы, – отшучивался я. – Теркин молодой и бравый, а я пенсионер уже…

Александр Трифонович, словно подслушав мои ответы, прислал мне в 1968 году оттиск с портрета Теркина, коротко написав: «Дорогой Василий Иванович! Поздравляю тебя с 50-летием нашей Армии от себя и от имени солдата, чье изображение – на обороте.

Автор пусть его стареет,

Пусть не старится герой!

Обнимаю тебя. Твой А. Твардовский».[10]

Какая версия истинная, теперь трудно сказать. Я больше доверяю авторским воспоминаниям. То, что Василий Глотов не был фронтовой «звездой», которую «иначе как Теркин не называли», говорят его наградные листы:

«Старший политрук тов. Глотов В.И. работает в газете "За правое дело" с первого дня её существования. Сначала работал литературным сотрудником, а затем – за успешную творческую работу – был выдвинут на должность писателя. Тов. Глотов смелый и мужественный политработник. Так, во время похода нашей армии в октябре прошлого года, он вместе с полковником Самсоновым организовал перетаскивание трактором через реку машин разных отделов. Под пулеметным обстрелом самолетов противника было перетащено до тридцати автомашин, за что тов. Глотову была объявлена благодарность начальником политотдела армии полковым комиссаром тов. Вишневецким… Ходатайствую о награждении старшего политрука тов. Глотова В.И. медалью "За боевые заслуги"».

«Глотов Василий Иванович. Майор. Специальный корреспондент армейской газеты "За правое дело" 33 Армии. Представляется к ордену Красной Звезды».[11]

В библиографическом справочнике «Писатели Москвы», одном из немногочисленных источников, крайне скупо описывающих жизнь и творчество поэта Александра Коренева, перечислены его военные награды: орден Красной звезды, «Знак Почета», «Крест Храбрости» (ПНР), медали. Умер Александр Кириллович Коренев в Москве в 1989 году. Посмертно вышел в свет сборник избранных стихотворений «Черный алмаз».

Когда ушел из жизни поэт Василий Иванович Глотов, можно только предположить. В «Википедии» дата не обозначена, а в Российском Государственном Архиве литературы и искусства крайняя дата одного из его фондов 12 марта 1990 года. Юрий Владимирович Кириллов пишет: «Мне выпала горькая участь организовывать похороны писателя-фронтовика, провожать его в последний путь на Лычаковское кладбище во Львове. Глубоко символично, что впереди траурной процессии несли не только фотопортрет Василия Ивановича, но и увеличенный рисунок Ореста Верейского: Теркин, придерживая винтовку, сворачивает самокрутку. Не узнать Глотова в этом бойце нельзя…»

***

В заключение нельзя обойти вниманием человека, благодаря которому мы так много смогли узнать о поэте Василии Глотове. Уроженец Ивановской области России, Юрий Кириллов обрел в Украине свою вторую родину. Поэт, журналист, полковник в отставке. Благодаря ему на русском языке зазвучали стихи украинских поэтов. Он возглавлял правление Международной ассоциации писателей-баталистов и маринистов, творчество Кириллова неоднократно отмечалось высокими литературными наградами. Он стал первым армейским поэтом, удостоенным премии имени К.М. Симонова, был удостоен литературной премии имени Александра Фадеева и премии Украинской ассоциации писателей художественно-социальной литературы «Ветвь золотого каштана». Когда он умер в 2013 году, его коллеги написали, что во Львове ушел из жизни последний русский журналист.

Право на смелость

Я в гору шел.

Дыхание сбивалось,

И пулеметно

Колотился пульс.

Чем меньше

До вершины оставалось,

Тем чаще думал:

«Все… Не поднимусь…»

Не оглянуться –

Крутизна обрывов!

Не встать –

Сильней

Кружится голова!..

Я в страхе шел,

Но был таким счастливым –

На смелость

Завоевывал права!

(Ю. Кириллов)