Виктор ПЕТРОВ. Сильнее века
От редакции.17 октября 2018 года исполняется 65 лет поэту Виктору Фёдоровичу Кирюшину. Поздравляем его со славной датой. Счастья, радости и вдохновения в жизни!
И пока любовь всего ценней,
Век-обманка, я тебя сильней.
Виктор Кирюшин
Однажды меня спросил известный литературовед:
– С кем из русских поэтов можно поставить Виктора Кирюшина в один ряд?
Я возмутился, заметив, что подобная игра недопустима, что истинный поэт неповторим. Он
согласился, но от вопроса не отказался:
– И всё же?
Понимая, что в непомерном потоке современных стихов даже профессиональному книгочею почти невозможно ориентироваться, я сказал то, что мгновенно пришло в голову:
– С Тютчевым по точной афористичности и скупости творчества, с поздним Пастернаком по ритмике и преобладающей интонации, с Некрасовым по особому русскому дыханию стиха и самобичующей откровенности. Но в целом, всё же, – это особое и достойное серьёзного разговора явление отечественной поэзии.
Эти поспешные слова скорой оценки творчества моего современника не лишены смысла. Уже десятилетиями я радуюсь его стихам, а ведь пора и задуматься: почему они легли мне на память и так запали в душу? Тем более, ныне и случай для этого подходящий – 65-летие поэта.
Виктор Кирюшин к поэзии относится как рыцарь к своей даме. Он верен ей всю жизнь и служит своей Музе благоговейно. Он несомненный аристократ стиха, поскольку вкус его «прост» – ему по нраву «всё самое лучшее». Отсюда и классическая нота в стихах, и чистота звучания русской речи. Никакой метафорической путаницы, переусложнённости, никакого желания во что бы то ни стало не походить ни на кого другого, но взвешенное, благородное следование природе своего дарования и традиции отечественной поэзии.
Первое стихотворение, покорившее меня, «Одуванчик», долгое время служило камертоном к его творчеству, заслоняя другие поэтические открытия. И сейчас оно мне по нраву, и в напечатанном виде и в песенном исполнении Юрия Чичёва, положившего стихи на музыку. Графически они, словно родовой герб на рыцарском щите поэта.
Как просто на свете отчаяться!
Но светлой надежде внемли –
Пока одуванчик
Качается
На тёплой ладони земли.
Филигранная тонкость слов, нежность чувства и благородство мысли – зачаровывали. И я искал у поэта подобных, вернее, бесподобных стихов – и находил их. Словно серебряные иглы духовной акупунктуры входили в меня они, дрожали в сокровенных точках души, пробегали светлыми импульсами по нервным дугам. Это было рефлекторное лечение эталонной поэзией.
Меня и сегодня пленяет лирика Виктора Кирюшина, как прохладное зеркало воды озерца, как одиночество рыбака, как невесть откуда появившаяся золотая рыбка чудесной строки. Я останавливался на тех стихах, где присутствуют радость дня и любовь ночи, на тех, что сильнее века сего. Поражает точность поэтической речи и прямое попадание поэта в особенность собственного дарования, честная его проекция на лист. Беру наугад строку – «Тьма воронья в озябшей кроне» и тотчас улавливаю особую музыку, пронизывающую творчество поэта. Ничего лишнего, избыточного, рассчитанного на внешний эффект. Невольно напрашивается сравнение с «Хорошо темперированным клавиром» Себастьяна Баха, основой его вселенской музыки. Поскольку новое поколение учится собственному творчеству по образцам, как средневековые подмастерья по шедеврам мастеров, так и хочется воскликнуть: «Пример преподан – ваш черёд!» (Б. Пастернак). Вооружившись подобным камертоном, легче настраиваться на гармоничный лад. Форма силлабо-тонического рифмованного стиха проста до волшебства. В том-то и опасность этой вековой конструкции, что она далеко не всегда удерживает духовное вещество поэзии, что она равно покорна и гению и рифмоплёту. Поэзия – самое демократическое искусство, доступное по формальным признакам каждому школьнику. Вот тут то и необходимы начинающим стихотворцам образцы наполненных поэзией строк, чтобы в сравнении познать истину:
К ночи сгущается воздух сырой,
Вольно и наспех прошитый капелью.
Пахнет в округе набухшей корой,
Дымом печным и оттаявшей елью.
Слова являют собою пример высокого поэтического созерцания, мастерски переходящего в философскую максиму-концовку:
Необъяснимо такое тепло.
Необъяснимее только надежда.
А вот уже из другого стихотворения, в продолжение поэтического монолога:
Но природа, закрывшая двери,
Немотой продолжает корить.
О, свободные птицы и звери,
Научите меня говорить.
Кажущаяся простота стихов пусть нас не обманывает, поэзия – наиболее сложное, аристократическое искусство, неестественная (искусство!) естественность речи, в ней обитает волшебство. И тут нужен «абсолютный слух души» (В. Кирюшин). В стихотворении «На Медведице», посвящённом своему учителю и другу поэту Николаю Старшинову, он сам говорит о душе своих творений, и лучше не сказать:
Графика дождём промытых линий:
Тёмный бор,
Холодная река.
Тихо тлеют свечки белых лилий
В заводях, где дремлют облака.
……..
Ветрено.
Просторно.
Одиноко.
И плывёт сквозь долгие века
Месяца недрёманное око,
Тёмный бор,
Холодгая река.
Пейзажные зарисовки – это ведь тоже о душе поэта. Много лет я бродил среди его мысленных трав, цветов, муравьёв, стрекоз, где обычное существо или явление превращается в сказочное, в первозданное, где легко и сладко укрываться от палящей реальности одичавшего века:
Ночь дышит сыростью озёрной.
Едва заметные в воде
Желтеют звёзды, словно зёрна
В парной и зыбкой борозде.
Говорят, что один из действенных, хотя и субъективных, критериев наличия в стихах поэзии – это желание вновь и вновь слушать или перечитывать их, пока строчки сами собою не запомнятся, не станут внутренней опорой, утешением, вразумлением, побудителем к жизни. Однажды я набрел в одной из книг Виктора Кирюшина на таинственного скрипача, который играл «на струнах высохшей осоки», едва удерживая смычок «в озябшей маленькой руке»:
И он задумается грустно,
Иронизируя незло,
Что лишь сочувствие – искусство,
Всё остальное – ремесло.
Как такие слова не удержать в памяти, не прокручивать их в себе, пока не придёт понимание, что это песнь о самом главном. И я уже думал, что разгадал пантеистический дух поэта («Мир всякий мудростью богат…»), который сильнее века.
Но всё оказалось значительно сложнее и богаче, когда мне открылся вход в его родственный моему мир. Разве можно что-либо узнать, если этого уже нет в нас самих? Нашёл я эти стихи случайно, развернув книгу «Неизбежная нежность» (2012). Приведу целиком:
Тропа с холма сбегает вниз полого,
А дальше степь без края и конца.
Сухой и жёсткий куст чертополоха
Качнётся вдруг у самого лица.
Бери копьё иль уповай на милость
Врагов, что в прах стирают города…
Здесь ничего почти не изменилось
За сотни лет –
Всё так же, как тогда.
Так да не так:
Враг обернулся бесом,
Перехитрил Ивана-удальца.
Живое поле зарастает лесом,
Мелеют реки, души и сердца.
Там, далеко, шумит-гремит столица,
Она щедра для слуг, а не служак.
Куда идти?
Каким богам молиться?
Где в этой смуте войско и вожак?
Всё верится: вот-вот блеснут кольчуги,
Тугие стрелы воздух разорвут…
Но тишина давно уже в округе
Та самая, что мёртвою зовут.
По всей степи кусты чертополоха,
Сойдёшь с коня – утонешь с головой.
Густеет тьма.
Кончается эпоха,
И колокол расколот вечевой.
Это уже не миниатюра, а эпическое полотно, когда современность проваливается в тысячелетия и вздымается на дыбу будущего. Подобная одически-былинная традиция пронизывает всю русскую поэзию. Поэт прямо говорит, что наша всеисторическая мука не исчезла из современного временного пространства. Кульминация былины в пятой взрывной строфе, где ключевая идиома «мёртвая тишина», поэтом оживлена словами «та самая». Не случайно завершается это эпическое стихотворение отзвуком («В густой траве пропадёшь с головой» А. Блок), искусно вплетённым в новую лексику, а последний аккорд эпилога гудит древним, как сама русская поэзия, звукосочетанием, единением музыки и смысла, – «колокол расколот», вызывая глубокий ассоциативный ряд, отбрасывая к началу былины, побуждая прочесть её вновь и вновь. Если стихи о природе можно назвать маленькими поэмами, то это – поэма-былина. Поэмами стихотворения Виктора Кирюшина делает насыщенность содержания, обилие строго отобранных деталей, глубина чувства и далёкие горизонты нестандартной логики мысли. То, что они написаны в малой форме – всего лишь дань нынешнему читателю, который в подавляющем большинстве своём не воспринимает объёмные формы поэтических творений.
Давно известно, что поэзия, заключённая в форму стиха, обладает свойством проявлять стихотворца, высвечивать его изнутри. Она не безопасна для фигуры «король», который может в мановение ока оказаться голым. Тот, кто взялся за сочинение стихов, разоблачает себя, порой, сам того не подозревая. Когда стихи переходят из головы на бумагу, уже не скрыться словам за их значениями и за эмоциями автора, который искренне верит, что созданная им картина так же богата и искренна, какой он её видел своим внутренним зрением. Человек, достигший высот в той или иной области науки и культуры, в своих стихах может выглядеть разительно беспомощным. Истинный же поэт обнажён как древнегреческий олимпионик на стадионе. И это здорово!
Ты уже не боишься своей наготы,
Как речная вода и лесные цветы…
Виктор Кирюшин в полной мере владеет искусством редактора, способностью обучаться и совершенствоваться, оставляя в книге «вершины». Но и это не обязательно, поскольку ради лучших стихов, созданных в лучшие минуты жизни, читателем прощаются писательские оплошности, и «недочёты» могут стать «небочётами». Когда поэт сильнее века, то слабые строки останутся в его времени, а лучшие – уже в иных временах. Повторы станут неповторимыми, как например» в стихотворении «Станция Слеза».
А впереди – тумана пелена…
Куда летишь без памяти, страна?
Страна разбитых вдребезги колей,
Святых могил и брошенных полей.
……..
Состав гремит, но все места пусты…
Скажи мне, Русь, куда ж несёшься ты?
Знаки времени очищены в стихах Виктора Фёдоровича от всего наносного и, простите за тавтологию, временного:
По земле, что к полуночи дремлет,
Нёс он лёгкое тело своё,
И ступал на родимую землю,
И отталкивался от неё.
Патриотизм и современность звучания коренятся у него в самом языке. Среди безусловных шедевров назову лишь некоторые стихотворения: «Войны кончаются миром…», «Лес обгорелый», «На руинах церкви», «Роща», «Коллекционирую слова…», «Надо бы вернуться восвояси…», «Когда бесправие царит…», «Индевеют лодки на приколе…», «Какая долгая зима…», «Пейзаж», «Какой обычный вид…», «Мир всякой мудростью богат…».
В любовной лирике Виктор Кирюшин достигает предельной обнажённости. И это прекрасно. Тут невольно вспомнишь требование Афанасия Фета – достигать в стихах предела «лирической дерзости» и не бояться искрящейся в слове искренности. Поэт это вполне осознаёт. Он не боится обнажать свою душу и не хочет занавешивать память, хранящую дорогие для него чувства и образы:
Но, грешник и бабий угодник,
Целую, пока не погиб,
Жнивья золотой треугольник,
Бедра молодого изгиб.
Виктор Кирюшин мастер ярких деталей-наблюдений, неожиданных подробностей и концовок-афоризмов. Этому искусству можно поучиться. Есть просто великолепные примеры. Вот концовка стихотворения «Волк»:
Вожак умён и даже пулей мечен,
Уводит стаю снежной целиной…
В деревне ныне поживиться нечем
И волк её обходит
Стороной.
Гражданская лирика Виктора Кирюшина так же свежа и таинственна, как пейзажная и любовная. Разве не вобрали многовековую русскую боль стихи, написанные в лучшей демократической традиции отечественной поэзии… Хотел процитировать концовку, но не смог остановиться:
Лес обгорелый,
Десяток избёнок,
Морок нетрезвых ночей.
Плачет в оставленном доме ребёнок.
– Чей это мальчик?
– Ничей.
Невыносимая
воля в остроге,
вязь бестолковых речей.
– Чей это воин,
слепой и безногий,
помощи просит?
– Ничей.
Словно во сне великана связали,
гогот вокруг дурачья.
– Чья это девочка
спит на вокзале
в душном бедламе?
– Ничья.
Остервенело
в рассудке и силе
продали это и то.
– Кто погребён
в безымянной могиле
без отпеванья?
– Никто.
Родина!
Церкви, и долы, и пожни,
рощи, овраги, ручьи…
Были мы русские,
были мы Божьи.
Как оказались ничьи?
Подобные стихи нет необходимости комментировать, они рисуют юдоль, «где родятся поэты», где родился и честно живёт Виктор Кирюшин. Есть поэты, которые точно попадают в своё время и о них много говорят и пишут современники. Есть и те, кто сильнее своего века, и они попадают в вечность:
Предутренний луч и заката кайма
Спасибо, что был я на свете.
На свете, который меня не поймал
В свои золотистые сети.
