Людмила СЕМЁНОВА. Луганские розы

Посвящается русскому офицеру и писателю

Сергею Александровичу Бережному

Внутри меня – желание погладить тебя, чтобы успокоить, как молодая мать гладит своего несмышлёныша, тебя, почти не знакомого мне русского офицера, который защищает Донбасс! Ты так горестно рассказал о своей пятилетней дочке, раздавленной сложившимися от взрыва бетонными плитами, что мне захотелось взять твою руку и нарисовать теплым пальчиком солнышко на твоей ладошке, перебирать и сгибать твои огрубевшие пальцы, напевая: «Этот пальчик – папочка, этот пальчик – мамочка, ну а этот пальчик – я, вот и вся моя семья!».

Ты – моя семья, малознакомый русский офицер. Потому что в сердце твоем – Донбасс, и ты пришел сюда, чтобы защитить меня, живущую в деревянном доме с фанерой вместо стекол на окраине Луганска. И за то, что ты принес ребенку в детдом хлеб с семечками подсолнуха, испеченный твоей матерью. За то, что ты вынес молодую женщину с перебитыми миной ногами из огненной ловушки и, не дожидаясь «скорой», отвез на своем БМП в больницу. За то, что ты громко пел от упоения в боевом возбуждении в артобстреле, когда отбивал село от банды украинских наемников.

В сердце твоем живет правда и любовь. Правда в том, что своих предавать нельзя. Ты любишь эту землю, политую кровью товарищей и безвинной детской кровью. Земля эта уже давала плоды и кормила нас. Теперь мы – одухотворенная горсточка земли. Если не будем бороться – станем пеплом и смешаемся с грязью на разбитой проселочной дороге.

Сегодня мы с тобой – случайные попутчики в поезде «Ростов – Москва». Соседи по купе мирно спят на верхних полках. Они не были в Луганске и не брели вдоль металлического забора к автовокзалу в августе 2014 года, когда вашу роту днем «долбили» минометы, а ночью закидывали фосфорными бомбами.

Мы с тобой сидим за исцарапанным откидным столиком, пьем вино из железных армейских кружек и разговариваем. Ты рассказываешь мне о матери, жене и дочери, и о себе – на войне. В промежутках читаешь стихи и поешь «В последний бой».

Война подступила совсем близко. Дорогу, которая вела в город, завалили молодыми кленами и лещиной, чтобы неприятельские бронетранспортеры и танки не смогли пройти. По этой дороге на велосипеде ты и приехал к матери в деревню – предупредить ее и поддержать. Она же только посмеялась над тобой: «Кого там бомбят?! В наше-то время…» Продолжала сажать огород, полоть грядки, поливать чистенько-ясные росточки, пасти на лугу корову Зорьку и доить ее вечером в подойник из блескучей нержавейки, звенящей от тугих струй молока. Самолет над деревней появился к вечеру, выпустив желтую дугу огня, взорвавшего землю. Мать упала ничком на грядку со стрелками зеленого лука. Ты поднял ее, с крошками черной земли в седых волосах, с налипшей травой на поцарапанной щеке. Ошалелыми глазами она смотрела в небо и все твердила: «Кого там бомбят?! В наше-то время…» Остаток вечера мать просидела в подвале среди прошлогодних запыленных банок с компотами и солеными огурцами, тихая и покорная, на деревянном стульчике, сбитом когда-то батей для сбора смородины.

Назавтра ты помчался покупать для матери в город продукты. Чувствовал, что наступают трудные времена, хотел хоть чем-то облегчить участь родного человека. Пробирался на велосипеде по обочине дороги, единственной, ведущей в город, забаррикадированной ветками. Машины ВСУ двигались прямо тебе навстречу, тонкие стволы молодых кленов ломались, трескались, вздыхали и постанывали под мощными колесами. Ты не повернул назад, боясь получить пулю в спину. Остановился, чтобы выдержать допрос.

– Откуда, парень?

– Из деревни.

– Что в рюкзаке?

– Продукты и лекарства для матери.

– Русские военные в деревне есть?

– Нет.

Отпустили. Дома матери ничего не рассказал – некогда было. Отключили свет, растаял холодильник. Надо было спасать купленные продукты. Варил тушенку, вялил рыбу. А мать плакала над потекшими ягодами. Не знала она, что скоро будет плакать над погибшими снохой и внучкой.

Татьяна варила борщ к обеду. Борщ в вашем доме очень любили, называя «семейным блюдом». Жена крошила мелко и ровненько овощи в миску, тушила отдельно свеклу с помидорами на сале, пережаривала на сливочном масле оранжевую морковь и золотистый лук, кидала все это к картошке с капустой в наваристый бульон, затирала чесноком, заправляла ароматной травой. Наливала тебе полную тарелку до краев, и, подперев щеку рукой, совсем как матушка в деревне, любила смотреть, как ты ешь, шутливо замечая: «Опять сербаешь?» «Ну куда нам, деревенским, выучиться этикету? –говорил ты ей. – Мы двух институтов не заканчивали». Она смеялась, чмокала тебя в темечко и ближе пододвигала пампушки на фарфоровом блюдце.

Ты возился с дочкой в комнате. Строили из Лего подводную лодку. У Сашеньки, несмотря на нежную девичью внешность, были мальчишьи интересы. Футболяла дома и во дворе мячом, играла в динозавров, мастерила технику. «Дай-ка я ее заплету. Уже день – а до сих пор, расхристанная, – сделала замечание Татьяна, войдя в комнату. – А ты пойди проследи за борщем, чтоб не сбежал. И поставь чайник. Скоро будем обедать».

Дом находился рядом с Министерством госбезопасности. Целились туда. Но снаряд угодил в вашу квартиру, сложились две бетонные плиты, под которыми остались жена и дочка. Ты рванулся из кухни, двигал, толкал, пытался приподнять, ломая ногти и пальцы. Через несколько дней поседевший в один день тридцатилетний человек, похоронив жену и дочь, ушел добровольцем в армию ЛНР.

Ты вспоминаешь об этом в поезде и рассказываешь мне, случайной попутчице, про мать, жену и дочку Сашеньку, про свой последний бой, плачешь и засыпаешь на узкой вагонной полке, вжавшись в пластиковую перегородку. Я накрою тебя одеялом, подоткнув с боков, словно заботливая мать, тихо поглажу твое большое тело, как нежная жена, и вполголоса спою тебе колыбельную. Пусть тебе приснится сон, как ты с женой идешь по городской аллее с крупными розами между двух потоков машин. Над вами ясное, чистое, нежно-голубое, высокое небо. Мирное, искрящееся светом и радостью солнце, плывут стаи птиц, нежные легкие облачка с рваными крыльями-краями. В воздухе звенит доносящийся из церкви мягкий благовест.

Но вдруг – громко падает на пол пустая жестяная кружка. Ты тут же просыпаешься и по привычке прикрываешь голову руками. Я успокаиваю тебя, оглаживаю обожженное порохом твое лицо. «Что ты, милый? Война кончилась. Мы на своей Родине, в России». И ты тут же расслабляешься, засыпаешь, успокоенный, но часто и крупно вздрагиваешь во сне. Я целую тебя в шрам на щеке от пули. «Спи, родной мой, малознакомый офицер, ты под покровом Женщины – Матери».

И на какой-нибудь большой станции я куплю три крупные красные розы и положу на видавший виды столик. На листе белой бумаги я напишу: «Это розы из Луганска».

Мне ведь выходить раньше.