Нина КАТАЕВА. Надя-сан из Сочи
Рассказ
Из своей Богом забытой деревни – с несколькими рядочками хат – Надя летела в Сочи на крыльях. Так решили отец с матерью: «И, что, девке в глуши пропадать? Грязь сапогами месить да в навозе копаться, пусть едет в Сочи. Родная тетка там, поможет попервости. А что не так – родной дом недалече…» Блистающей юностью Наде, черноволосой хохотушке, с румяного лица которой никогда не сходила улыбка, такое решение понравилось. Она всей душой любила этот прекрасный мир, ждала от него только чудес, и мир отвечал ей тем же. У нее были любимые отец и мать, любимый брат, любимый дом и любимые цветы на лужайке. Эпитет этот она с легкостью могла приставить ко всему, что составляло реалии ее жизни. Был у нее и любимый человек – Федор, парень из их деревни. Он служил на флоте, они переписывались и собирались пожениться. Жизнь обещала так много счастья, что пережить это было трудно. Временами сердце ее начинало вдруг так сильно биться – то ли остановиться хотело, то ли выпрыгнуть из груди, что она останавливалась на улице и хваталась за грудь рукой. Словно утихомирить его хотела. Но счастливая улыбка даже в эти моменты не сходила с ее лица.
Сочи поразил ее. Своей набережной, парком «Ривьера», внушительным обликом санаториев и зданием театра. В городе только что был построен железнодорожный вокзал – настоящий дворец. По его залам и лестницам она ходила как по музею и все не могла поверить, что живет в этом городе. Новенький морской вокзал оставил ее равнодушной. А море она восприняла отдельно от города, и, когда увидела его в первый раз, сразу сказала себе, что по своей воле никогда не уедет отсюда.
Даже суровая тетка не погасила ее улыбку – пустила на постой и помогла официанткой устроиться. В санаторий для генералов-маршалов и военных летчиков. Именем одного из них и была названа здравница. Летчик погиб в авиационной катастрофе на море, успев спасти многих людей… Но, с другой стороны, Сочи был похож на большую деревню – люди жили в приземистых одноэтажных бараках, а то и вовсе в деревянных строениях, похожих на времянки. После войны прошло всего десять лет, не до строек было на самом большом курорте страны.
Наде повезло – в одном из таких бараков, скрытом от посторонних глаз густой зеленью, вблизи Театральной площади, она обрела собственное жилье. Не сразу, конечно, но повезло ей крупно. А, может, и не в везении было дело. Говорят, посеешь поступок, обретешь характер, а через него и судьбу. Вот и она помогла однажды донести сумку старушке. До этого самого барака. Та просто не удерживала ее в скрюченных ручках.
Старушка оказалась вдовой местного «революционера», как сказала она. Белогвардейцы расстреляли мужа у нее на глазах, а ее связали и свезли в овраг. Но перед тем как спустить под откос, саперной лопаткой перерубили сухожилия на руках. Женщина выжила, но осталась калекой. А в советские времена получила от Советской власти эту квартиру. И была очень довольна. Это снаружи дом выглядел, как барак, а внутри каменной обители было сухо, тепло, просторно, в жару же – всегда прохладно.
Надя стала опекать старушку, ходила ей за продуктами и лекарствами, помогала по дому. И бездетная «революционерка» завещала жилье веселой пампушке. В соседнюю квартиру по такому же сценарию, с той лишь разницей, что одинокая бабушка не была революционеркой, вселилась Надина двоюродная сестра Нюра, приехавшая на заработки из Мариуполя.
Оставшись вдвоем, сестры проделали ход из одной квартиры в другую, расширили Надину кухню и пристроили балкон с комнатой для отдыхающих под ним. Старшая оказалась хорошим прорабом – пошел впрок опыт работы крановщицей. Ей вообще вся мужская работа давалась легко. Утюг или кран починить, проводку подправить – это было по ее части. Она и мотоцикл умела водить. И по горам, как заправский инструктор, ходила. Худощавая, сильная, она с детства усвоила командный тон и успешно руководила хохотушкой Надей, на долю которой досталось приготовление обедов и уборка квартир. Так и жили.
Но в одном сестры оказались схожи – обе без памяти любили собак. В сарайчике во дворе у них жила целая собачья семья. За костями для них ежедневно к концу рабочего дня Нюра совершала поход на городской рынок. Ох, и много богатства ей перепадало!.. Нюра называла Надю «японкой», чем вызывала немало вопросов у отдыхающих, да и у нее самой. Впрочем, не нужно было обладать особым воображением, чтобы представить ласково-услужливую, мягкую в обращении Надю с ее округлыми формами в кимоно, с веером в руке и острыми иглами шпилек в высокой прическе. Бесспорно, она была похожа на японку с гравюр.
Нерушимый тандем сложился у сестер после того, как Нюра получила известие о смерти сына – бабушка не смогла спасти внука от воспаления легких, а Надин жених после пяти лет службы вернулся в родную деревню с женой и ребенком. И хотя поговаривали, что супружница заарканила ее Федора обманом, и женился он исключительно «по решению флотского партбюро», Надю это не утешило. Она примчалась домой и все хотела спросить у Федора, зачем он обманывал ее, зачем до последнего «про любовь» писал, но не смогла. Ей было очень больно, причем боль была такого рода, что было ясно: отболеть отболит, но больше никогда никакой «любви» с ней не случится. Сердце умрет. Так и случилось – поклонников у милой «японки» было море, один от неразделенной любви спился, второй нож себе в грудь вонзил (правда, удачно), но сердца ее никто никогда не затронул.
Годы спустя, Федор, щеголевато одетый и с модной тростью, разыскал Надю в Сочи. Дверь открыла грозная Нюра. Федор попытался рассказать ей о своей любви, просил передать Наде, чтобы «ждала», вот «поставит детей на ноги» и – обязательно женится на ней. Потому как «забыть ее он не может». Но Нюра отрезала: «Для Нади ты умер – уходи!..»
Японка восприняла новость спокойно. Ее полет закончился много лет назад, тогда, в деревенском клубе, куда пришла она, вроде, в кино, а, на самом деле, его увидеть. Увидела все «святое семейство» и убежала из темного зала, не досмотрев картину. Но именно тогда она поняла нечто такое, что объяснило ей красоту высокого и грозного смысла жизни. Когда, не смотря ни на что, надо было жить и уметь быть счастливой.
Нюра, в конце концов, открыла Наде тайну ее рождения.
– Мать твоя, помнишь, рассказывала, как в молодости официанткой работала? В санатории в Краснодаре? Так вот, в 38-ом году это было. Туда из Японии приезжала группа молодых военных, не то отдыхали, не то на курсах каких-то учились… И у матери твоей роман с японцем случился. Короткий, но с последствиями. А тогда за связь с иностранцами по головке не гладили. И тетя Мария, видать, не только красавицей в молодости была, но и умом отличалась, даром, что ли, дочерью лихого конника Буденного была!.. Раз – и вышла замуж, да какого парня отхватила, я о твоем отце говорю, дяде Василии!.. И никто никогда, и он, в первую очередь, ни о чем не догадался. Через девять месяцев р-раз! – ты родилась, а ещё через год – Павел. А японец тоже ни сном, ни духом – укатил себе в Токио… Так что японка ты наполовину, Надюша, одно слово, Япона-мать, прости ты меня, Господи, – закончила в своем стиле Нюра.
Новоявленная Надя-сан только и сказала Нюре: «Верю и не верю тебе. Доказательств-то нет. Хорошо бы поехать в Токио – посмотреть на него… Я недавно в передаче «Жди меня» видела, как иностранец, пожилой уже, на русской женился».
Но японский папа, словно услышав зов русской дочери, в Сочи явился сам. И, конечно, в их санаторий. И Надю как передовика производства и любимицу Марины Попович прикрепили к японской делегации. Обслуживать гостей следовало и днем, и ночью. Вообще-то ничего удивительного в приезде таких гостей не было. Кого только не повидала Надюша в этом санатории – знаменитых маршалов и летчиц, брата самого Фиделя Кастро – Рауля!.. Иностранцам очень нравился ее украинский наряд, в котором она подавала им еду.
Генералы были и в японской делегации. Нюра остановила взор на одном из них. Горячо зашептала: «Он это, Надька, он, точно тебе говорю. Твой биологический папаня!» Нюра навострила фотоаппарат: «Ты сначала поговори с ним, а потом я вас сфотографирую». Пятидесятилетний генерал прибыл с женой. Он неплохо говорил по-русски, и Надя через пару дней решилась: «Скажите, вы бывали раньше в Советском Союзе?» «Да-да, – закивал он с улыбкой, – в Краснодаре, давно это было». «А девушку по имени Мария не помните?» – пошла Надя ва-банк. Японец и на этот раз послушно закивал: «Мол, да, была у меня там любовь, но обстоятельства нас разлучили, сейчас я женат на другой». Он указал на жену. Та, видимо, не зная языка, лишь улыбалась и тоже кивала. Надя уже поняла, что перед ней человек, давший ей жизнь, и не останавливалась: «А на меня внимательней посмотрите…» Японец, как игрушечный, опять закивал – мол, ах, ох, как здорово, что у меня есть такая взрослая дочь!.. Но жена уже, видимо, что-то учуяла и смотрела на него с напряжением. И тут дали сигнал – фотографироваться. Нюра была на стрёме. Японец встал рядом с Надей именно так, как требовалось фотографу. Прощаясь, он сообщил «дочке», что у него трое детей – два мальчика и девочка. О Наде и ее матери он ничего не спрашивал. Так и уехал в свой Токио.
…В тот день после работы Надя не сразу пошла домой. Долго бродила по Сочи, прошлась по набережной, спустилась к морю. Ей думалось о том, какая это призрачная вещь – родственные связи между людьми. Вот повстречалась с родным отцом и – что? От чужих людей тепла больше видела. А отец, который ее воспитал – да она душу готова отдать за него… А он – за нее… И при чем тут все эти гены-хромосомы?.. Она не знала еще, что ее любимых родителей ждут тяжелые болезни, и что они с Нюрой самоотверженно будут выхаживать стариков, с негодованием отвергнув советы врачей сдать их в специнтернат. И каждый час, проведенный с ними, уже не отдающими себе отчета ни в чем, будет наполнен для нее такой острой радостью, какой она не испытывала от близости с ними в детстве. Врач, навещавшая стариков, только головою покачивала: «Все бы так к своим отцам-матерям относились, одна радость на вас смотреть…»
А в тот день ее куда-то несло, в какую-то высь, и она не могла понять, где найти ее. Пока ей не стукнуло – да на лугу же! За их бараком простирался настоящий «альпийский луг» – с цветами и фруктовым садом. Надя словно впервые увидела высокую и раскидистую вишню. По отводам веток ее, отстоящим друг от друга сантиметров на 80, так легко было забираться вверх. «Так вот она, моя лестница в небо, – подумалось ей, а я-то не замечала!» Она взобралась высоко-высоко, удобно устроилась, подтянув к себе ветви, склонившиеся от переспелых ягод, и замерла от открывшейся ей красоты. Ветерок овевал ей лицо, и совсем близко, внизу за ее спиной шумело море. А где-то перед ней, в немыслимом дымчатом «далеке» простирался таинственный Токио. Как и Сочи, он был среднего рода. «Приветствую тебя, Надя-сан, – сказала она себе, – пойдем-ка домой, подружка…»
Дома Нюра молча протянула ей фотографию… Надя и отец стояли рядом, и ее полупрофиль, один в один, повторял черты отцовского лица…
Москвичи, как всегда приехавшие в комнату под балконом в августе, с удивлением обнаружили новый плакат над кроватью. Лукаво и нежно с него улыбалась японка с распущенными иссиня-черными волосами…
