Борис КОЛЕСОВ. Динозавры наших дней

Этот праздник плодородия, осень золотая, наводит людей на размышления.

Вот, знаем, писатель Пришвин много историй сочинил для детей, однако всегда удавалось не утерять ту солидную толику философичности, когда природа выступала у него одним из героев повествования.

Можно ли пойти по его следам? Думается, не лишено смысла: и пришвинские темы годятся в непременности, и тянется твоя душа к глубинам его прочувствованных мыслей, и одновременно припоминается тебе чудесная выразительность «Осенней песни» Чайковского... Знай внимай животворным явлениям природы.

Предзимнее время года мне с детских лет – обязательный намек: скажи спасибо лету красному, солнышку жаркому.

 

*

 

Наверное, хватает любителей чистого неба, ярко-лучистого солнца. И летнего леса, щедрого на подаренья.

Вот и я тоже – не промах. Непрочь походить по долгомошным ельням в пору ягодного столованья. Между тем всякие пильщики из года в год не отстают, усердно достают наши вековые боры.

Ну, а мы-то, которые не древорубы завзятые? Неуж наша любовь к чистому небу, ярко-лучистоиу солнышку, летнему столованью в черничниках, брусничниках, земляничных угодьях избыла себя до полного равнодушия к природе? О душевно глубокой наполненности каждого русского человека вести речь не поспешу. Обобщать – дело тонкое.

Но сам себя как-никак понимаю и не собираюсь скрывать: до недавних пор любил в свободный час выбраться из столичного толпотворенья и хоть ненадолго заглянуть в зеленую зону города.

Летом, что ли?

Это обязательно. И не только в зеленую зону, но по выходным даже и куда подале. В те же самые богатые малохоженные черничники и брусничники.

А если уж всё выкладывать про собственные прочувствованные ощущенья касательно русского леса, то больше всего по душе мне, когда вижу заботу о его благоденствии.

По октябрю, например, непрочь был выбраться из города в молодой лес подмосковного заказника. Уж что-что, однако жадную тягу к движению, бодрую силу шага вполне прочувствуешь, наведываясь в кварталы елей и сосен.

Как сейчас вижу: вдоль покатого проселка, уходящего вниз, к маленькой речушке, – череда лип. Стоят голые, черные. Что-то рановато они осыпались, листья обронили поспешно, будто по приказу. Дождливая декада уходящего тепла их поторопила?

Предположение, не исключено, верное. Сгодится оно и для понимания природной аномалии, и для моего сочувствия прозрачному липняку, застывшему в печали.

Сейчас уже ушел сентябрь с его прохладительно-мятными шафрановыми зорями. Стал набирать силу мой любимый – в туманных акварельных красках – октябрь.

В начале месяца багрецом вспыхнула арония, черноплодная рябина. Нынче горят ее листья, а соседки поодаль – осинки – отсвечивают стройными стволиками. То нежно-зеленая желтизна бросится в глаза, то серебристая просинь – пятнами на влажной коре.

Крепко держит крону остролистная арония. Холодает день ото дня сильнее, но багреца у нее не убавляется. Поселилась она под широченным пологом, под мощными ветками тополя. Высоко в небо вознесся он, и нет ему никакого дела до низенькой черноплодки. Она к гордецу нежной голубкой голубится. Пламенеющим головным платочком прислоняется. Он от нее не вот тебе в восторге – знай пирамидальной вершиной устремляется в пустынную высь.

Ну, а я, идущий по влажной дорожке, воробьенышем трепыхаюсь в тумане. Словно вот довелось поплескаться в мокром вязком песке.

Поутру молочная изморось приползла на городские окраины из притихших овражин близких речушек – Соминки, Сосенки. Впереди, на краю березовой полоски, клён стоит; так ведь эта влажная воздушная взвесь кисельным туманом всю-то его ярко-желтую крону притушила-затуманила. И он осторожным тетеревом тетерится, вздрагивает, роняя капли с просторных резных листьев.

Глядел я на кисельное молоко, на холодное текучее марево. Нагляделся, голова словно пошла кругом. В глазах сплошное пенное колыханье. В ушах тягучее пришептыванье: а не сесть ли тебе, добрый человек, да на пенек? Не подремать ли часок-другой под шуршливое шелестенье падающего кленового убора?

Остановился, смежил веки – вздохи тумана явственно слышны. Не похожи они на шум морского прибоя. А если с чем и можно их сравнить, то с тяжелой мерной поступью неведомого колосса. Какого-нибудь доисторического бронтозавра.

Вот уж от чьих шагов придет в колыханье воздух, а сама земля – в нервное трепетанье!

Динозавры, гуляющие в лесу по осени, – обычные туманы. И страшны они лишь автомобилистам. Но коль скоро пожелалось кое-кому смежить веки и послушать могучие вздохи, пусть не обессудит, если почудится: рядом расхаживает огромное чудо-юдо с белыми лапами.

В полдень вышел я к оживленной автодороге.

Бегут по шоссе легковушки, громыхают грузовики. Горьковатый выхлоп машин довольно сильно ощущается в прохладном воздухе. А потом… то ли костры палых листьев заполыхали в садах на ближних дачах, то ли строители многоэтажек начали подогревать черный вар для кровель. Но только резким дыханием горящей смолы стал отдавать октябрьский туман. Вышел за деревню, в поле у шоссе. И всё разъяснилось: среди разворошенных картофельных гряд – люди.

Идет уборка урожая, картофель собирают в мешки. Запалили костры. И жгут разбитые ящики, старые железнодорожные шпалы, чтобы постоять возле огня, погреться. Смолье дымит, трещит.

Подул ветер, развеял туман, выглянуло солнце.

Когда ветер утихомирился, дымы костров встали вертикальными столбами – сизые и толстые. Ровно дубы. Будто они стояли здесь сто лет.

Тихо светло и безветренно теперь будет до самого вечера. А поутру снова может навалиться влажная белолапая изморось. Так ведь – октябрь. Картофельная страда.

Приходит новый день, и я уезжаю на север, подальше. В леса, ковром лежащие на холмах Клинско-Дмитровской гряды. Живу поблизости от молодых еловых посадок. Как учили меня хозяева подмосковных заказников, костры в новом лесу не жгу, зеленые игольчатые деревца не трогаю, а сухостоем попользоваться случается. Он годится для растопки печки в моей домушке.

Когда одним днем набросал в топку полешек, когда пошло от нее уютное тепло, когда подошел к окну и глянул на изредившийся бор, то вдруг понял: напрочь лето ушло, и надобно пока что отложить мечты о брусничниках.

По всему Подмосковью – простор динозаврам. Тяжела их мерная поступь, ан все же нет по таковскому поводу ни страха, ни печали. Одно лишь радостное ожидание – скоро случится белое подаренье, явится пуховый плат… выпадет первый снег.

 

*

 

О Сибири всегда хватало разговоров.

Приехал знакомый, принялся рассказывать сибирские байки, развлекать нас историями о житье-бытье на БАМе. Ну, и что не послушать? Сплошь и рядом интересные же вещи! Строилась знаменитая Байкало-Амурская магистраль долго, с перерывами – почитай полвека. Рельсы то укладывали, то по насущной нужде разбирали. Колготы всякой на многокилометровом полотне наблюдалось в избытке. Событий там происходило… Когда тянули рельсовую дорогу от реки Лена к расположенной восточнее Тынде, столице бамовской – там располагалась основная база одного из участков, – то хлебнули в достатке лиха. Столько неумолчно-быстрых стремнин приходилось преодолевать! Так натрудились проектировщики трассы и мостовики… Очень тяжело давались им таежные километры. Бурные своенравные водотоки вволю помудровали над изыскателями-первопроходцами. Над монтировщиками пути, а заодно и над возводимыми сооружениями. Бывало – даже сносили опоры мостов, если не досмотришь за внезапным снеготаяньем.

Глядишь, стоят «быки» на все сто устойчивые. Хоть возьми и предъяви их какой-нибудь строительной приемной комиссии. Ан и ничего не стоит вдруг обмишуриться.

Сибирские реки в пору сброса талых вод, в ураганное половодье, становятся на диво бурливыми. И – как одна – непокорными. По весне идет поток равнинного происхождения, а летом, в жару, иной раз так ударит с гор… остается лишь подивиться на мощь ледяной воды.

Строителям, что ни стремнина, обязательно решай трудноразрешимые задачи.

Рассказывал знакомец – бамовцы друг с другом делятся опытом и все при этом считают, что их сооружение, их река имеют исключительную особенность. В шутку ли, всерьез ли, но кое-кто из первопроходцев возьмет и скажет:

– Хватает всяких трудностей. А почему? Потому что Сибирь могучая. Здесь раньше был простор динозаврам. Они ворочались так, что земля тряслась. От них и сохранилась могучая повадка. Хоть у рек, хоть у гор.

По окончании рассказа осторожно замечаю:

– Если насчет мамонтов, то бродили большими стадами. Это уж точнее точного.

На что получаю серьезный ответ:

– В Сибири хватало первопроходцев… И мамонтов. И динозавров.

 

*

 

На Кавказе я бывал за свою жизнь не один раз и не два.

Именно что, со счета собьешься. Бывало ездил мальчишкой, когда родители брали с собой во время отпуска. Потом случались командировки то газетные, то журнальные. Всякие.

Впечатлений – море. Впрочем, кто уезжал от кавказских гор без глубоких впечатлений, без воспоминаний о теплых морских водах и самшитовых рощах? Не забудешь великолепных садовых груш и яблок. Будут стоять перед глазами чайные плантации и бамбук дендрариев, заснеженные вершины и синева горных озер. Кто что видел, тот затем живописал тамошние прелести в устных рассказах. Природа ведь настолько роскошная для глаз среднерусского равнинного проживателя – не выразить обычными словами.

На горы я поднимался и в пещеры спускался. Видел окаменелые следы динозавров на сланцевых плитах. И скалу, к которой по преданию когда-то приковали Прометея. Легенды, легенды. Как-то раздобыл книжку грузинских сказок. Очень завлекательны волшебные истории о дэвах и о прекрасном герое Амиране. Но думал ли я, что когда-нибудь увижу динозавра среди гор Кавказа? Нет, и в голову такое не приходило. До поры до времени.

Есть вблизи Главного Кавказского хребта небольшое местечко. Там я провел однажды чуть не полный месяц. Вид на горы замечательный. Захочешь не только пройтись по улочкам городка, но и забрести куда-нибудь подальше.

Было утро, я шел долиной местной реки-невелички. Смотрю – есть проход из долины в какое-то село, а оттуда уже в горное поднятие. Когда поднялся на него, с вершины уж очень хорошо смотрелся Главный Кавказский хребет с белыми шапками на каменистых остроконечиях. Когда видишь эту вздыбленную земную твердь, поневоле вспомнишь Лермонтовские стихи. Лучше него кто сказал о величии здешних вершин? Молодой поэт писал стихи романтические и в то же время настолько правдивые – действительно сильно волнуют тебя мощь утесов, дикая красота гор. Где гранитная чернота дополняется снежной ослепительной белизной.

Вспоминал, как он живописал горные вершины:

 

Спеша на север издалека,

Из теплых и чужих сторон,

Тебе, Казбек, о страж востока,

Принес я, странник, свой поклон.

Чалмою белою от века

Твой лоб наморщенный увит.

И гордый ропот человека

Твой гордый мир не возмутит.

 

Сияло солнце. Глянул я из-под руки на одну из вершин. Честно говоря, не был особенным романтиком, однако увидел динозавра, что поднимал каменную голову к небу. И поразил меня вид исполина до такой степени, хоть сочиняй обязательный стихи. Если не о горе Шат, как Лермонтов, если не о горе Казбек, то как раз об этом гранитном великане, что напоминает о глубокой старине.

 

В глубокой теснине Дарьяла,

Где роется Терек во мгле,

Старинная башня стояла,

Чернея на черной скале.

 

Многое узнал поэт Лермонтов от этой башни. А я – пусть не романтик – увидел и узнал от каменного динозавра многое о нашей старовременной планете. И всей душой полюбил ее, немолодую. За то, что многими тысячелетиями она остается молодой и дает жизнь новым поколениям людей.

Впереди что ожидает Землю?

Если более-менее благополучно просуществовала она уже несколько миллиардов лет, то ведь может еще столько же невозбранно прожить на своей теплой орбите вокруг Солнца. Хороша, конечно, орбита, а всё же не лишнее будет, когда человек станет повнимательней относиться к сбалансированности тепла и холода в своем дому. Именно что на всех параллелях Земного шара, на суше и в море.

А потом, когда солнечный жар поутихнет, человечество – есть такое мнение – сформирует новую орбиту. Более способную, чтоб и света хватало, и баланс не покачнулся. Ведь энергия человеческой мысли с веками нисколько не стареет, нет!

 

На илл.: Василий Фомюк, «Туман»

Tags: 
Project: 
Год выпуска: 
2018
Выпуск: 
12