Мария КОНДРАТОВА. Смерть идет, смерть идет… (2002)
Андрею Марчуку
Сегодня зашла Марьяна и сказала, что, похоже, наконец-то обнаружен труп Андрея М.
Я не поеду в университет. К черту большой биологический практикум. Ко всем чертям. Я сяду у окна и буду смотреть, как снежинки наползают на прохожих, как топорщатся через дорогу мерзлые яблони, похожие на скелетики представителей симпатичной негуманоидной цивилизации.
Значит, все-таки нашли тело… Мне ненавистно слово «труп». Тело можно обмыть, одеть, похоронить. Над телом можно убиваться, рыдать, причитать и читать пcалтырь. А над трупом?.. Надругаться? Вскрыть, освидетельствовать, эксгумировать? Холодные склизкие слова, пахнущие формалином и анатомичкой. А тело, пусть даже тронутое тлением, еще хранит память о тепле. О бабушкиных пирожках и давнишней ласке, о лужах, согретых июньским солнцем, и горячем, утекающем сквозь пальцы песке.
Слова, несообразные смерти, и жизни несообразны. Не надо слов. Буду молча всхлипывать в такт завываниям за окном. Оплакать - женское дело.
Дни сейчас коротки.
А под вечер, жди, как снег на голову, свалится любовник, суматошный, несвоевременный, незваный. Примется утешать. Ну что ты плачешь… Посмотри, какие мандарины… Я купил самые сладкие… Тебе хорошо со мною?…(Знает хоть кто-нибудь достойный ответ на этот вопрос? Я бы воспользовалась чужим опытом, хоть и не люблю плагиата). Ну иди сюда… И я пойду. А где-то вдали, в холодном кафельном доме в это самый миг будет стынуть тело молодого мужчины, «похожего на пропавшего без вести в марте этого года Андрея М.». Кем-то рожденное, кого-то любившее, оно начнет окаменевать в прикосновениях бирок, шелесте справок и касаниях ледяного скальпеля, медленно и бесповоротно обращаясь в неодушевленный предмет, в труп. А мы тем временем будем валяться во взаимном удовлетворении и мятых простынях. Но холод, лютая стужа этого безрадостного превращения проберутся и сюда, настигнут нас, как плотно ни затыкай щели, как намертво ни закрывай дверь. Тебе хорошо со мною?…- Какого ответа жду я на этот вопрос?..
И все-то ты врешь… Никто к тебе не придет. Ни сегодня, ни послезавтра, ни дюжину дней спустя. Некому приходить. Разве что ночь свалится на голову, как капюшон. И буду я перед сном торопливо шептать молитвочку, какой бабушка научила. «Упокой Господи душу усопшего раба твоего и прости ему прегрешения вольныя и невольныя, и даруй Царствие Небесное. А мне подай, кого не жалко, в мужья, а всех жалко, так хоть чужака какого укажи, и пусть живет, как жил где-нибудь, счастливый, знать не знает обо мне и ведать не ведает. Просто чтобы «как у людей»… Чтобы выть в голос о своем: «он меня не люби-и-ит», а не сидеть один на один с посторонней смертью. Впотьмах среди бела дня. Не дневать и не ночевать с этой женщиной в черном, которая шуток не понимает».
Сколько лет я учу слова: греческие, латинские, аглицкие…, а разреветься все равно норовлю славянской невнятной вязью. Баба бабой, дура дурой - высокоумная…
За окном машины ползут в буран, по стене таракан катится. Все одно и тоже - внутри ли, снаружи ли… К холодильнику подбирается, шельмец... Надо бы встать да хлопнуть его. Но страшно. А вдруг и у них все то же. И так же затормошатся, засуетятся - куда делся, отчего сгинул?! Всего-то вышел погулять как обычно, от шкафа к тумбочке. Не самый бандитский район. А милиция заартачится, грозно усами потрясая, - на каком, мол, основании вы заявление подаете? Еще и дней-то десяти не прошло. И кем, собственно, приходитесь означенному таракану? Не родственники? Ну и гуляйте. Ходють тут, понимаешь, всякие, лично-заинтересованные… Дружок Ваш, небось, давно уж и пол, и возраст поменял, да шляется где-нибудь на Канарах грудастой блондинкой али негром преклонных годов. Знаем, знаем мы этих вольных бизнесменов… Наслышаны… А если еще и вдова в черном крепе, и детишки по лавкам с белыми мягкими надкрыльями… - тоска… тоска… Но что за дело многомиллионной державе до одного сгинувшего таракана. Новые народятся! Разве что друзья кинутся выяснять. Но мне-то почем знать, есть ли у этого бегуна друзья?!… Пусть уж… Бог с ним…
Ишь ты, почуял что-то. Нырнул в щель.
А снег плывет себе и плывет, скользит по серому полотну - вялыми хлопьями, медленными белыми лодочками. И как тут не положить старую песню на новые слова:
«Смерть идет, смерть идет
К белым звездочкам в тумане,
Тянутся цветы герани
За оконный переплет…
Это значит - смерть идет…
Просто смерть. Без имени, без званий, без родства, без скоромного неизбежно эгоистического привкуса личной потери. Кем он мне был? Да никем не был… Существовал где-то на окраинах бытия и сознания. Не более того.
Как и тот, из числа «общих знакомых», что попал под машину, в год, когда я приехала поступать - толстенький дядечка с пошлыми пшеничными усиками. Звали-то его как?… Не помню… я и живых-то редко припоминаю… И что он Гекубе?… Ну, пили как-то раз в одной компании, анекдоты травили - средней пошлости. С кем-то истерика случилась,… Запамятовала, не важно… Какая разница?! Был человек - и нет человека. Смерть в чистом виде - ч.д.а. - как пишут на баночках с химреактивами - чистая для анализа. Просто смерть. Неомраченная - любовью, ненавистью, виной. Денежными или иными отношениями.
Хотя нет. Неправда. Не вся правда. С Андреем мы когда-то жили в одном доме… Дверь в дверь. Тогда у меня еще была собака и не было - как у той самарянки - мужа. Андрей обитал в большой проходной комнате, а я в комнатушке-тупике, («аппендиксе», как кличет подобные помещения наш просвещенный и велеречивый народ). Каждое утро мы с моей ненаглядной дворнягой пробирались на прогулку мимо дивана, на котором он спал. Скрипела половица, визжал на другой половине дома хозяйский ребенок, солнце грело темные шторы. Андрей ворочался во сне, а по подушке рассыпались мелкие светлые кудряшки. Как у маленького. Смешно. Я на цыпочках кралась по краю ковра, а Мастер мелся впереди, сокрушая хвостом и восторгом все на своем пути, визжа и поскуливая от предвкушения свободы.
А вечерами мы пили чай в летней кухне и хозяйка, вернее, хозяйкина дочь все в глаза нахваливала Андрея - бывают же мужчины. Нахваливала не от неустроенности, но с извечной женской предусмотрительностью «на всякий случай» и «впрок». Он отнекивался и улыбался, чуть принужденнее, чем обычно. Мастер доедал вчерашний суп. А я жила другим и ждала другого… И опять-таки шел снег. Намерзала на колонке вода.
Мастера уже давно нет. Теперь вот нет и Андрея.
Зато остаюсь я. Зачем? Не затем ли, чтобы баюкать память о тех, кого еще нет?… Или уже нет? Как правильнее сказать? Какое из бессильных слов предпочесть?
Вот и Ролан год назад умер в Тбилиси от передозировки. Ушел - что осталось? Сладкие мои четырнадцатилетние слезы? Пресные стишки? Бессмысленная песенка:
Привет, Хелен, смотрю в окно - идешь одна.
Привет, ну вот - опять свободы горький мед…
Хелен, Хелен, ты пойми…
Не поняла. И никогда уже не поймет. Вышла замуж, родила ребенка, носит под сердцем второго. Правильно, в общем-то. Так и надо.
А я тогда зимой так и не пригласила его на танец… Ну а после и случая не было, и охоты... Выросла. Переболела. Перебежала по досточке из одного возраста в другой. Но в том в январе...
Ролан хохотал, тискал девчонок и лез к ним целоваться, а гитара стояла на стуле в углу, и струны на ней чуть заметно дрожали в такт звукам из динамика...
Шел снег. Кто-то распахнул окно, и в жарком, ритмически организованном пространстве замелькали снежинки - зеленые, синие, красные в свете самодельной цветомузыки. А танец был белый. Но для меня все-таки недостаточно бел. И я замерла у стены, приложив ко лбу снежок, чтобы остыть, но это не помогло. Только краска потекла по лицу, дешевенькая турецкая косметика. А я так и продолжала тлеть под снегопадом, словно занесенный бураном костер, пока музыка не умолкла.
Пять лет спустя случайная попутчица в поезде обмолвилась - знаешь, ведь Рол умер. А я и не знала. Все и всегда узнавала последней. Из третьих рук. Вот и об Андрее тоже. Но Андрей не Рол, не Лада, не Веничка, с ним не связано ни приступов иступленного страха, ни стыда, ни зависти, ни восторга. Ну, встречались потом пару раз в транспорте. Так ведь Харьков - город маленький. Кого там только не встретишь.
Их фирма собирала компьютеры. Получалось чуть дешевле, чем в магазинах. Это все что мне известно. Наверное, дела у них шли неплохо. Я не интересовалась.
Говорю же - чужой совсем человек. Посторонний. Кто вообще тогда приволок его ко мне на день рождения?… Ума не приложу. Сама позвать я точно не догадалась. Но он оказался кстати. У него имелся этот редкий дар «быть кстати», ненавязчиво, без лишней суеты оказаться «ко времени» и «к месту»: принести именно то, что нужно - конфеты, вино (еды-то мы наготовили, а вот на сласти и выпивку не осталось ни гроша), сказать тост, поддержать нешумное веселье.
Я была очень несчастлива в тот свой день рождения и оттого беспробудно и безрадостно хохотала, и глядела по сторонам пустым невидящим взором, собственное горе застилало мне белый свет как копеечку. Снега не было, но кажется, шел дождь. Гости, насыщаясь, добрели, дети хулиганили, собаки норовили затеять драку. Знать бы, как оно обернется, запоминала бы каждый жест, всякое неслучайно сказанное слово. А так… даже фотографий не осталось. Еще помню - Андрей слегка порозовел от выпитого вина, и это было ему к лицу - но стану ли помнить об этом через год? Десять лет спустя? Двадцать?
Меркнет за окном или это все слезы мои?… Дни короче, жизни короче… За что боролись?! Я собиралась заглянуть к нему как-нибудь в гости «на огонек», да так и не дошла. Так вот и до меня кто-нибудь когда-нибудь не дойдет. А быть может, уже не дошел. Одна лишь зима достигает нас всех бесперебойно и строго по расписанию. Одна лишь смерть. А прежде нее беспамятство.
