Елена ПУСТОВОЙТОВА. Красная Атлантида

По прочтении книги Василия Килякова

«Посылка из Америки»

Корабль медленно тонул. Так медленно, что плывущие на нем, казалось, даже не испытывают страха. Не завтра умирать… Было даже что-то убаюкивающее в лицах и речах, говоривших о том, что так жить нельзя, и все согласно кивали головами в ответ. А как можно? Так, как делали «капитаны перестройки», рассовывающие по карманам казенное добро? Так жить было стыдно и совсем не по-новому, к чему громко призывали в Москве. Что нового в грабеже общенародной, как и буржуйской, собственности? По-новому жить – хотелось. По-новому жить – думалось. И пока хлестала в огромные трюмы забортная вода, казалось, пришло время оглянуться на себя, примериться к лозунгам и начать ту самую «перестройку с себя»… чтобы попасть в расставленную ловушку. Кто может перестроить себя? Жизнь не дает второго шанса даже на ушедшее мгновение, не только на день, год или век. И если ты не был вором до, то не станешь и после. А если очень расстараешься, то сядешь. А они, перестроечные воры, нет. Они скажут: он не мог держать удар. Это правда. Удара собственной судьбы никто не сдюжит.

Я читаю «Посылку из Америки», а сама тону в ожившем в книге прошлом, моём прошлом, хотя почему только моём? Вся страна тогда ждала чуда, медленно уходя на дно… Моя Красная Атлантида, поднявшая на себе весь двадцатый век и павшая от трупного яда КПСС.

Хорошо знакомое среднему поколению людей горькое чувство обмана и унижения сейчас стало менее острым: время и хорошо поставленная пропаганда не заострять на том внимание, делают свое дело. Но есть совестливые люди, а среди них есть совестливые писатели, которые не дают нам забыть пережитый позор и очищают ржавчину с памяти. Помнить, значит болеть душой. Болеть душой, значит уметь противостоять новым перестройщикам семьи, школы, экономики, философии нашего бытия… Прекрасно, что есть книги, толкающие к размышлениям. Часто мучительным, потому что вынимают из прошлого не только чужие ошибки и потери, но сначала свои. Именно поэтому и благодатны, заставляющие нас становиться чище душой.

Писательский дар Килякова будто прячется под бытописание, полное всяких разных, даже очень мелких деталей и примет, которые известны только тому, кто сам пережил, видел, ощупал до последнего сучка. Но неторопливые строки его рассказов так и остались бы скромным бытописанием, не обогрей их автор мучительным чувством любви. Мучительным потому, что он вместе со мной верил, надеялся и тонул… Конечно, сначала было раздражение – чего разбинтовывать язвы и ковырять швы, которые уврачуются только тогда, когда уйдут последние свидетели нашего национального позора девяностых. Было да прошло. Но – поразительная вещь! – через это самое киляковское мучительное чувство к прошлому он сумел показать ось нашего национального характера, поднявшего Россию к звездам и остающегося залогом её нового взлёта в двадцать первый век. Пусть сейчас мглисто и холодно, пусть герою повести «Последние» его родная деревня вернулась не солнечным воспоминанием детства, а кладбищем со свежей могилою, я не склонна пенять автору книги на излишнюю мрачность повествования, таких деревень с доживающими стариками и сама видела немало. Из мелкой череды событий, из бытия последних жителей умирающей деревни он выписал картину нашего национального бытия в конкретный исторический миг. Сегодня.

Можно бы и спорить с автором о том, что его герои из слишком дальнего исторического далека, что их речь порой перенасыщена ушедшими уже словечками и оборотами, но так это же его, автора, деревенька, это же его старики да старухи, доживающие век в его Выселках! Но чего спорить-то? Они, его Кузьмы Лукичи, Анисьи да Елизаветы, и в самом деле из нашего глубокого бытия, по-человечески короткого, однако неразрывно уходящего и в Красную Атлантиду, и далее, в гущу пережитых Россией веков, отточивших ее способность к выживанию.

Попыталась упрекнуть Килякова в том, что уж слишком запросто он с Богородицей, да снова поймала себя за руку: сама топчу дорожку к Богу наощупь и не знаю… Никто из нас не знает! – кто верует, а кто просто кулаком перед мордой мотает. Богу виднее. Так вот, страница за страницей, и растворилось во мне желание что-то на свой лад поправлять.

«Последние» – аллегория, понятная тем, кто прошел по этому пути до конца и теперь обречен всякий раз сравнивать, как было и как есть. В этом – пусть это покажется неожиданным – мощный заряд правды, который повесть и книга несут читателю нового поколения, не знающего этого мучительного чувства потери. Молодым свойственно ожидание счастья – пусть помнят о том, что оно всегда позади, что приходит не горсткой ярких перьев сиюминутных удовольствий, а приходит в душу, только наполнив ее до краев. Полнота души – вот верное слово для книги Василия Килякова. Я оставлю вам только одну цитату, хоть соблазна в книге достаточно, чтобы почувствовать, как далеко может залететь мысль человеческая, если она открыта к прозе жизни: «Все это неумолимо-огромное пространство так надавило на душу, стало нестерпимо и безотчетно тоскливо… Жаль было не только тех, кто остался в умирающих деревнях, но и вообще всех людей, живущих со мной по всей России в это, одно и то же со мной время, в этот день и час. Даже и тех, которых я никогда не видел и не увижу, наверное… Неприютна эта планета. Совсем не устроена она для жизни. И снег, и снег, и снег, и мороз. Тот мороз, что хуже пламени…»

А мы жить будем. И если останемся самими собой, то дойдем и до заснеженного сегодня горизонта, и еще Бог знает, как далеко уйдем, если не забудем о Выселках, откуда прорастают корни нашей души.

От редакции: книга Василия Килякова поступила в магазины города. См., например, в "Лабиринте": https://www.labirint.ru/books/667056/  ,  в "Буквоеде": https://www.bookvoed.ru/book?id=9043240 и др. торговых организациях