Николай ПЕРЕВОЗЧИКОВ. Пропавшая икона

Окончание повести «Иконописец»

Вторая часть здесь

С утренней зорькой, на Покров день, пожаловал в село, на подводах, продотряд, человек тридцать, не более. В основном люди гражданские, вооружённые охотничьими ружьями, да с десяток солдат-красноармейцев с винтовками. Повозки сгрудились на площади, возле церкви, приезжие соскочили с телег, прохаживались возле них, разминали ноги, между собой переговаривались. Командир продотряда – высокий, здоровущий такой, в офицерской шинели без погон, повернул голову к стоящему невдалеке чернявому мужичонке со шрамом на лице и прошипел:

– Ты что там, в сторонке хоронишься? Знай, за тобой я приглядываю.

Потом медленно обвёл толпу недобрым, тягучим взглядом, подал голос:

– Слушать меня: от вас требуется у кулацкого отродья взять пшеницу и накормить город. Надо спасти людей от голодной смерти, а если кто будет оказывать сопротивление, защищать своё добро, с такими не цацкаться, расстреливать на месте. А сейчас, вместе с председателем сельсовета Егором Пушилиным, – кивком головы показал на стоявшего рядом сутулого мужика, – приступим к работе.

Разбились на группы по четыре человека, пошли по избам, из амбаров в мешках забирали зерно и муку, грузили на телеги. Во дворах голосили и причитали бабы, плакала ребятня, мужики смотрели тяжело исподлобья на незваных гостей, которые обрекали их семьи на нищету.

К полудню на площади перед церковью вновь собрались подводы, доверху набитые мешками с пшеницей и мукой. Командир продотряда пальцем поманил к себе чернявого мужичонку, полюбопытствовал:

– Ты чего это, нарочно всю одежду и рожу мукой обсыпал, усердие своё показываешь? Можешь не стараться, доложили мне, как ты два мешочка с зерном в амбаре не углядел. Решил подарочек хозяевам сделать, детишек пожалел? Мало тебя били, кости твои ломали, на цепи в яме гнобили. Ничем тебя пронять невозможно, скотина ты редкостная. Будь моя воля, давно бы тебя удавил. Как в город вернёмся, разберусь я с тобой.

– А сейчас с председателем сельсовета, да ещё для подмоги возьми красноармейцев, нужно из храма всё церковное барахло выкинуть. Как места побольше освободится, телеги разгрузим, мешки внутрь занесём – склад там устроим. И дальше по избам пройдёмся, пожалуй, половина села ещё не охватили.

– А иконы тоже выставить на улицу? – спросил Егор Пушилин.

– Их в первую очередь. Полчаса даю, чтоб задание исполнить.

Настежь распахнув дверь, на высокое крыльцо храма вышел красноармеец, неся в руках большую икону. Похохатывая, сбросил её по ступенькам вниз. Следом вышел Егор Пушилин. Жёсткими пальцами схватив солдата за плечо, рывком развернул его лицом к себе:

– Ты иконку-то подними с земли, вон видишь, скамейка, вот туда и положи её. Товарищам своим скажи, чтоб так же делали, а то не ровен час, местные жители увидят, что вы тут вытворяете, и выкажут вам своё неудовольствие – заявятся сюда с кольями да вилами.

Солдат недобро прищурил глаз и ответил дерзко, с усмешкой:

– Пусть только сунутся, для этого у нас трёхлинейки найдутся.

– Так оружие-то и у сельчан тоже имеется, с германского фронта вояки наши все с винтовками домой вернулись. Да и в самом захудалом домишке ружьецо или обрез найдётся. Времена, сам знаешь, тревожные настали.

– Ты что, застращать меня хочешь?

– Больно ты мне нужен! Если какая заварушка начнётся, то под шумок и меня вместе с вами прищучить могут, а мне как-то помирать неохота. Жена молодая у меня да детишки маленькие.

Красноармеец постоял в раздумье, вздохнув, стал спускаться, постукивая каблуками сапог, по ступенькам крыльца вниз.

Через полчасика в храме объявился командир продотряда, глянул по сторонам, с ухмылкой выдавил из себя:

– Ничего, для зернохранилища сгодится.

Собрался уходить, но внезапно приостановился, приметил икону, висящую на стене.

– А её почему не вышвырнули?

– Это я помешал, икона эта особая, чудотворная, – подал голос Егор Пушилин. – Многие люди через неё исцеление обрели, от болезней всяких избавились. Да и написал её богомаз Алексей, из здешних, в нашем селе прежде проживал, потом в монастырь подался.

– Чудотворная, говоришь? Это хорошо, пускай на месте остаётся. Ты ступай на площадь, передай мой приказ, чтоб мешки с телег возле крыльца выгружали, а потом занесём их в храм. Да, и ещё, красноармейца с собой возьми, топор мне понадобился, найдите, где угодно, и срочно пусть его сюда несёт.

Потом подошёл к чернявому мужичонке, сказал, улыбаясь:

– День-то сегодня какой удачливый! Друга твоего, богомаза Алексея, икона отыскалась. Кстати, помнишь, в бане ты с ним беседу вёл, к богу хотел переметнуться, просил, чтоб он о тебе в Верхотурье со старцем поговорил? Так вот, должен сказать, ждали они, что ты объявишься, только не ведали, что о разговоре вашем мы знали. А ты в это время сидел в темнице и волком выл, потому как подвергался пыткам калёным железом.

В храм вбежал запыхавшийся красноармеец:

– Вот, принёс топор.

– Хорошо, давай его мне.

Взял командир продотряда топор, подошёл к чернявому мужичонке:

– Сейчас ты покажешь мне, что с богом окончательно расстался. Вот топор, разруби икону на мелкие щепки.

Насупился чернявый мужичонка, стоит, молчит.

– Ты глухого из себя не строй, бери топорик.

– Не стану я икону трогать.

– Ты что мне ответил? Да я тебя сейчас на месте пристрелю!

– Что хошь делай, а икону я рубить не стану.

Медленно вытащил командир револьвер из кармана шинели:

– Или ты берёшь в руки топор, или получаешь пулю в лоб, понял, скотина?

Поднял голову чернявый мужичонка, ответил, чеканя каждое слово:

– Не скотина я, а человек, и имя у меня имеется – Василий. А вот ты – непонятно что. Если человеческую одежду на себя напялил, думаешь, за мужика сойдёшь? Не больно это у тебя получается, больше на козла смахиваешь.

Прогремели два выстрела, схватился Василий руками за грудь, как бы пытаясь зажать рану, прошептал: «Господи, прости мою душу грешную», и повалился навзничь.

Красноармейцы враз притихли, вытаращили глаза, ничего понять не могут. Командир продотряда перешагнул через лежащего на полу Василия, вразвалку подошёл к иконе, с иронией произнёс:

– Надо же, сколько шума из-за этой доски. Дай-ка, проверю эту чудотворную икону на прочность.

Вскинул револьвер и выстрелил.

Дёрнулись плечи у командира продотряда, замер на секундочку, оружие из руки выпало на пол, с глухим стуком. Повернулся он лицом к красноармейцам, а из горла кровь фонтаном хлещет, видать, пуля от стены отрикошетила, в него угодила. Вытянул он руки вперёд, скрюченными пальцами за воздух ухватиться норовит, опору ищет. Пошатываясь, шаг сделал, второй, а потом со всего маху на пол грохнулся.

Армейцы, что в храме были, к командиру подбежали, смотрят, а вокруг головы – лужа крови растекается, да чёрная такая, густая. Столпились они возле погибшего командира, взгляд от него ну никак отвести не могут. И стало с ними неладное что-то твориться. Непонятная тревога откуда-то взялась, у многих озноб по телу пробежал, дышать затруднительно стало, страх у каждого в груди всё больше ширился. А надо сказать, красноармейцы – мужики бывалые, непугливые, на фронте с германцами воевали, на белогвардейцев в атаку не раз хаживали. И мертвяков на своём веку во множестве перевидали. А тут никак совладать с собой не могут.

И вдруг в них такой ужас вселился, что сорвались они с места и, топая сапогами, толкая друг друга локтями, бросились прочь из храма. Выбегали на площадь, расхристанные, в распахнутых шинелях, вскакивали на телеги и орали возничим перекошенными ртами:

– Ехай!

Возничие с недоумением спрашивали:

– Куда ехать?

– Куда хочешь, лишь бы подальше от этого места.

Сумятица возникла, никто ничего понять не может. Лошади на дыбы норовили подняться, телеги друг за дружку цеплялись. Паника всех охватила, потом всё-таки помаленьку стали телеги на дорогу выезжать, лошади рысью к городу поскакали, возничие их кнутами хлестали, не жалея.

Опустела площадь перед церковью. Только мешки с зерном и мукой валяются, где попало, и иконы на скамейке лежат. Стали появляться сельчане, и часа не прошло, как площадь очистилась: ни мешков, ни икон.

К вечеру из города приехал следователь: старичок, бородка клинышком, в пенсне. С ним два чекиста, с карабинами за плечами. Встретились они с председателем сельсовета Егором Пушилиным, вместе пошли в церковь. Следователь осмотрел трупы, потом присел на корточки перед телом командира продотряда, пощупал рану на шее, произнёс:

– Всё тело почернело, будто сажей измазали. Да, кстати, товарищ, а где ваша хвалёная чудотворная икона, не вижу её что-то?

Егор Пушилин глянул на стену, растерянно пробормотал:

– Мать честная, похоже, пропала!

– Отыскать её необходимо, важная вещественная улика. Ты мне выдели местного жителя, пусть с моими помощниками походят по селу, поспрашивают, может, кто-то видел или знает, где икона находится.

– Почему не помочь? Заместителя своего пошлю, Сергея Павлова, вместе с вашими ребятами пусть поищут, может, действительно, что-то выведают. А пока они поисками будут заняты, приглашаю вас, любезнейший, к себе в дом, чаю испить. Не возражаете?

Следователь пожал плечами:

– Не откажусь.

– Тогда идём, здесь рядом.

Через некоторое время сидели за столом, из самовара пили чай, на тарелке горкой возвышались ватрушки, рядом – блюдечко с мёдом.

– Хорош у вас чаёк – ароматный.

– Это жёнушка моя умеет заварку готовить: листья иван-чая в нужное время собирает, сушит их, как надобно, потом зверобою добавляет и мяты, поэтому и вкус у него особый получается. А сейчас вот о чём хочу спросить вас, дорогой товарищ: какая в городе обстановка с продовольствием?

– Хуже не бывает, вся надежда на деревни и сёла, оттуда помощь должна прийти.

– Тогда у меня второй вопрос на языке вертится. Приехал к нам продотряд, под метёлку у крестьян из амбаров зерно выгреб. Это как понимать? Город спасаем, а нам от голода помирать?

– Если тебя моё мнение интересует, скажу – это несправедливо. И ещё добавлю: к советской власти столько фальшивых попутчиков пристроилось и идейных дураков, карьеристов, да и саботажников немало. Пока разберёшься – кто есть кто, они столько бед натворят, столько человеческих жизней искалечат.

Хлопнула дверь, в комнату вошли чекисты, следом за ними и Сергей Павлов.

– Всё, отыскали свидетеля, – начал он говорить, – бабка Анна Игнатова рассказывает: видела, как из церкви вышла незнакомая женщина в белом одеянии, а в руках чудотворную икону держала. А куда она пошла, об этом ничего сказать не смогла, говорит, как бы исчезла из глаз и всё.

Следователь поднялся из-за стола:

– Спасибо за угощение, а сейчас в церковь пойдём, трупы забрать необходимо, а после отправимся в город. А вы всё-таки икону поищите и выясните ещё, что за женщина в белом одеянии у вас по селу разгуливает.

*

Прошло немало времени. В начале тридцатых годов в сельской церкви разместили клуб «Буревестник революции». Изображение святых на стенах забелили извёсткой, принесли столы, накрыли красным кумачом, поставили скамейки, повесили несколько портретов пролетарских вождей, книжный шкаф у стены поставили. На этом преобразование церкви в клуб закончилось. Начальство из города приезжало, осталось довольно. Правда, потребовали, чтоб крест с купола сбросили. Председатель сельсовета Егор Пушилин с большим вниманием их выслушал, на бумажке карандашиком указания начальства записал и пообещал немедля этот недостаток устранить, после чего все, довольные друг другом расстались. Правда, на купол никто не полез, крест трогать не стал.

Работал в клубе сторожем дед Семён, односельчане уважали его за рассудительность, за желание выручить любого, кто в помощи нуждался, и за весёлый нрав. Возраст у него был немалый, а за последнее время и здоровье сильно на убыль пошло, потому местом он своим дорожил и очень боялся, как бы начальство его не уволило по какой-нибудь причине.

Полгода назад появился у деда Семёна друг – рыжий кот. Как только дед в клуб заходит, керосиновую лампу засветит, он тут как тут: бросается к нему, о ноги начинает тереться, мяукает, даёт понять, что неплохо было бы его вкусненьким чем-нибудь угостить. Дед Семён достаёт из сумки бутылку молока, в блюдце нальет, хлеба ещё туда накрошит. Кот всё это с превеликой охотой съест и мурлыкать принимается.

Вот пришёл дед Семён в клуб на дежурство. Кот, как обычно, к нему навстречу выбежал, а дед и говорит:

– В честь праздника Рождества Пресвятой Богородицы принёс я тебе, котяра, двух жареных карасей.

Стал он выкладывать на стол угощение и, вдруг, приметил слабое голубое сияние в глубине помещения. Кот тихонько мяукать принялся. Дед Семён пошёл в сторону света, а кот перед ним бежит, время от времени на него оглядывается. Подошёл дед Семён поближе, смотрит, а на стене светится образ Божьей матери.

Увидев такое чудо, упал дед Семён на колени, и молиться принялся. Потом домой поспешил. Явился он к своей старухе, маленько отдышался и молвил:

– Марья, в церкви узрел я на стене образ Богородицы, а от него божественное сияние исходит.

Бабка Марья на деда недоверчиво глянула, а потом полюбопытствовала:

– А ты, часом, самогоночки не пригубил стаканчик, раз тебе такое померещилось?

Дед от таких несправедливых слов очень разобиделся, рывком вытащил из кармана чекушку:

– На, глянь, даже не распечатал её вовсе. И ещё скажу: лик Богородицы такой же, что был на чудотворной иконе, что пропала в двадцатых годах.

– Пойдём, посмотрю, что ты такое увидел, – говорит бабка Марья.

Только вышли они на улицу, а навстречу соседка бабка Анфиса ковыляет, интересуется:

– А куда ж вы в такую рань направились?

– В церкви на стене образ Божьей матери воссиял, вот, хочу Марье показать.

– Тогда и я с вами пойду, у меня тоже интерес есть таким чудом полюбоваться. Только подождите чуток, я мужичка своего и сноху с собой прихвачу. Пускай и они посмотрят.

Как пришли в церковь, да увидели образ Божьей матери, бабы сразу слезами залились, рухнули на колени, принялись креститься да причитать:

– Матушка ты наша, заступница, пресвятая Богородица, радуемся мы от всей души, что простила ты нас, грешных, и явилась к нам таким чудесным образом.

Долго молились, потом дед Семён сказал:

– Надо нам от глаз людских образ Божьей матери спрятать, а то прознает народ, по селу слух разнесётся о таком чуде, до власти дойдёт, а там жди беды: и нас в тюрьму упекут, и церковь разрушат. Я думаю, нужно книжный шкаф передвинуть, он аккурат образ Богородицы и прикроет. А ночью придём сюда, отодвинем его и снова молиться будем. И ещё, бабоньки, ни одной живой душе не сказывайте, что здесь видели.

– Да что мы, совсем из ума выжили, будем болтать каждому встречному- поперечному про это дело? Даже не сомневайся.

К ночи у церкви помолиться на образ Божьей матери собралось почти всё село.

*

Когда мне было лет девять, услышал я историю об Алексее-иконописце от своей тётки Натальи. Жила она в деревне, а когда приезжала к нам в город Челябинск погостить на несколько дней, в нашей семье наступал праздник. Просто так сидеть и отдыхать тётка не умела, и сколько я её помню, всегда была занята работой. Особенно нравилось ей печь пироги и ватрушки, получались они у неё необыкновенно вкусными и ароматными. Вечерами, по нашей просьбе, с большим удовольствием повествовала она сказы и предания. Знала она их превеликое множество, и слушать её можно было бесконечно.

Прошли годы, но история об Алексее не забылась, а со временем появилось желание написать о нём рассказ. Когда рукопись была почти закончена, захотелось мне навестить места, где проходили эти события. В конце мая 1985 года отправился я в село, где родился Алексей. Надежды на то, что там отыщется его родня, почти не было. Да и вообще, я подозревал: всё, что рассказывала тётка Наталья об Алексее – вымысел.

Когда приехал на место, обратил внимание, что село – зажиточное, дома у всех добротные, каменные, двухэтажные, улицы в зелени утопают, дорога асфальтированная. Повстречал двух мужиков, рассказал, зачем я в их село пожаловал. Они выслушали и говорят:

– Так Алексея-богомаза у нас все знают. Слышал, небось, в православные праздники, в церкви, на стене, образ Богородицы появляется. К нам в это время отовсюду люди тянутся, очереди выстраиваются, конца и края не видно, храм ни днём, ни ночью не закрывается. Многим помогает Царица Небесная, от болезней всяких, от душевного недуга. А хочешь родню Алексея найти, так здесь племянница его живёт. Вон, глянь, слева, четвёртый дом у дороги, туда и направляйся. Зовут её Ирина Андреевна.

Я поблагодарил.

Подойдя к бревенчатому старинному дому с резными наличниками, постучал в ворота. Залаяла собака, после вышла бабушка в цветном, наброшенном на плечи платке. Поздоровались, я объяснил цель визита, она пригласила меня пройти в избу, усадила за стол, предложила чаю.

– Скажите, Ирина Андреевна, – начал я разговор, – как мне давным-давно рассказывала моя тётя, образ Богородицы стал появляться в церкви ещё в тридцатые годы, как же получилось, что НКВД ничего не узнал, ведь в то время жёстко расправлялись с верующими?

– Так люди у нас сплочённые, всегда готовы прийти на помощь друг дружке. Никто доносы в НКВД не строчил, даже председатель сельсовета и его помощники, хоть и знали обо всём, да делали вид, что ничего не видят и не слышат. Так и дожили мы до тех дней, когда православных людей гнобить перестали, дали свободу. Вот что я думаю, сейчас многие смелые стали, зная, что за это ничего не будет, клянут почём зря Сталина. За расстрелы, за то, что в лагерях народу сгинуло не мало. Всё это верно, да только сами простые люди поменьше бы писали доносы. Кто из зависти, кто по злобе, а кто просто из-за того, что душонка подленькая. Тогда бы народу меньше пострадало.

Вы, гость разлюбезный, чай собираетесь пить, или ждёте, когда он совсем остынет? Варенье клубничное попробуйте, сама варила, шанежки берите, что вы стесняетесь?

Чтоб не обидеть хозяйку, стал пить чай, потом попробовал шаньги.

– Ирина Андреевна, ещё у меня к Вам вопрос: а судьба чудотворной иконы, что Алексей написал, какова?

– Женщина в белом одеянии её забрала, когда над храмом надругаться хотели, а потом икону чудотворную топором разрубить. Потом долго об иконе ничего слышно не было. А вот в 41-м году, как раз в начале августа, пришли повестки нашим мужикам и парням на войну собираться. Тут и появилась женщина в светлом одеянии с чудотворной иконой в руках, заходила в избы, благословляла наших мужиков на ратный подвиг, чтоб были они защитниками земли русской, не жалели себя, а женщинам говорила: «Молитесь усердно Богородице за братьев ваших, отцов и мужей, чтоб вернулись они целыми и невредимыми».

Так оно и получилось: после войны все служивые домой в село пришли, правда, ранены были не раз, в госпиталях лежали, но зато все живые остались. А сейчас слухи доходят до нас, что появляется женщина в белом одеянии в разных местах, где люди в помощи нуждаются, и вызволяет их из беды.

– А про Алексея Вам что-то известно?

Вот какую историю рассказала Ирина Андреевна:

– Как-то в дождливый сентябрьский вечер постучали к нам в избу. Время тогда тревожное было, по вечерам как-то в гости особо не хаживали. Отец насторожился, подошёл к дверям:

– Кто там? – спрашивает.

Слышим голос:

– От Алексея весточку вам принёс.

Отец открыл дверь, зашёл в избу старичок, перекрестился на иконы.

Смотрим, одежонка на нём вся поизношена, можно сказать, одни лохмотья, и сума через плечо переброшена. Достал он из неё две иконки и тетрадь, всё это положил на скамейку и говорит:

– Это он для племянниц иконки написал, в подарок, а в тетради дневник вёл.

Усадил отец странника за стол, предложил поужинать. Тот, увидев молоко, отваренную картошку, хлеб, без лишних слов на еду набросился, видно, сильно оголодал. Покончив с ужином, сказал, что зовут его Егор Данилов, работал он в иерусалимском храме столяром, там и подружился с Алексеем.

– Когда стали к нам приходить весточки из России, одна страшнее другой: о революции, о гражданской войне, о том, что человеческая жизнь гроша не стоит, пришёл как-то Алексей ко мне и говорит:

– Собрался я в Россию, негоже мне здесь отсиживаться, когда на Родине люди, подобно зверям, друг друга истребляют.

– Чем же ты им помочь сможешь? – спросил я.

– А что смогу, то и сделаю.

– Что ж, – сказал я, – считай, у тебя попутчик появился, и я хочу в Россию отравиться. Там у меня семья, жена-старуха, дети, внуки, их без присмотра не хочу оставлять в лихую годину.

Спустя три дня, отправились в дорогу. Как ступили на родную землю, сразу наскочили на солдат. Они нас остановили, спрашивают, кто мы такие, куда идём и откуда. А мы в толк не можем взять, кто они: то ли белые, то ли красные, что им говорить можно, а о чём лучше помолчать. Едва не арестовали нас, но всё-таки отпустили. Пошли мы дальше, я сказал Алексею:

– Ты монашескую одежду поменяй на крестьянскую. Так мы с тобой неприметней будем, лишний раз к нам привязываться не станут проверяющие всякие, документы требовать.

– Нет, – говорит, – не стану я этого делать.

– Давай, – говорю, – тогда твои иконы и тетрадь я к себе суму положу. По моей внешности видно, что я из простых людей, а ты больно приметный. Коль при тебе иконы, да ещё тетрадь с записями найдут, действительно подумают, что мы лазутчики какие-нибудь, расстрелять могут.

На том и порешили. Неделю или поболее в пути мы находились и как-то заночевали на пригорке, заросшем кустами. А утром слышу – разговоры, стук лошадиных копыт. Выглянул я из кустов – невдалеке стоят две подводы, а подальше чуточку, с одной стороны – солдаты с красными звёздочками на фуражках и винтовками, а с другой – казаки полураздетые, да избитые в кровь, могилы себе лопатами роют. «Вот, – думаю,– попали мы в передрягу».

Тут и Алексей проснулся, глянул на солдат и казаков, и враз всё понял. Да ещё командир с револьвером в руках кричит казакам: «Хватит копать, становитесь возле ям в шеренгу». А своим солдатам команду даёт: «Стройся, винтовки наизготовку». Вдруг Алексей встал на ноги и побежал на место казни. Солдаты и казаки смотрят на него с удивлением – откуда этот монах взялся? Алексей бежит и кричит:

– Стойте, братцы, остановитесь, что вы, разбойники какие-то? Креста на вас нет, своих русских надумали убивать? У них у каждого матери есть, отцы, жёны, дети, неужто у вас ничего человеческого не осталось?

Встал Алексей возле казаков, как бы пытаясь своим телом оградить пленных от лютой смерти:

– Подумайте, братцы, не творите зло! Можно же просто по душам поговорить, найти общий язык, мы же все здесь православные.

Командир отряда крикнул: «Пли!». Раздался залп, казаки попадали на землю, а в Алексея ни одна пуля не попала. Стоит он возле убитых, а по щекам слёзы катятся:

– Эх, вы, душегубы. Пожалеете вы о вашем злодеянии.

А командир опять команду даёт: «Заряжай винтовки! Готовься! Пли!»

Залп раздался, а Алексей, как стоял, так и стоит. Командира аж затрясло от злости:

– Вы что, хотите, чтоб я вас за саботаж к стенке всех поставил? Знайте, это вам с рук не сойдёт, под революционный трибунал все пойдёте.

Потом в Алексея из револьвера выстрелил. Упал Алексей, а командир подошёл к нему, говорит с ухмылкой: «Живучий гад, ещё дышит». Вскинул револьвер, чтоб добить Алексея, раздался выстрел, командир мотнул головой и упал. Красноармеец опередил его, из винтовки выстрелил. Собрались солдаты в круг, обсуждают, как дальше быть. Решили сказать, что после расстрела казаков, неожиданно кто-то из кустов выстрелил и прямо в командира попал. Бросились они на поиски вражины, да только никого не отыскали. Потом погрузили командира в телегу и назад привезли. Тут один солдат спросил:

– А с монахом как быть?

Другой сказал:

– В телегу положим, как раз через село проезжать будем. У меня там фельдшер знакомый живёт, вот ему раненого и передадим. А там, как получится: останется жить – хорошо, а коль помрёт, значит, у него на роду так написано.

Забрали они Алексея и уехали.

Вот всё, что я знаю.

Наступила тишина, долгая, тягучая. Егор Данилов вздохнул, потом сказал:

– Спасибо за хлеб и соль, дальше пойду я.

– Куда это ты, на ночь глядя, собрался? – возразил отец, – переночуешь у нас.

Утром отец передал Егору кое-какую одежонку, сапоги поношенные, с десяток варёных яиц, кусок солёного сала и коврижку хлеба.

Уже уходя, взявшись за дверную ручку, Егор вдруг произнёс:

– Сердце мне подсказывает, что жив Алексей, думаю, скоро к вам придёт.

Ирина Андреевна вздохнула и замолчала.

– А что, Алексей вернулся в село? – спросил я.

– Да нет ещё… Но мы его ждём.

И такая вера была в этих словах, так убедительно они прозвучали, что неожиданно для себя я сказал:

– Наверное, он совсем старый стал.

– Ничего не поделаешь, время своё берёт, – ответила Ирина Андреевна.

– Как только Алексей вернётся, пожалуйста, сообщите мне. Очень хотелось бы с ним встретиться…