Анастасия КОБОЗЕВА. О романе Евгения Водолазкина «Брисбен»
Уж разгласить успела слава
Везде приятнейшую весть:
Поэма, говорят, готова,
Плод новый умственных затей.
Итак, решите; жду я слова:
Назначьте сами цену ей.
Стишки любимца муз и граций
Мы вмиг рублями заменим
И в пук наличных ассигнаций
Листочки ваши обратим…
А. С. Пушкин
Имя «любимца муз и граций» Евгения Водолазкина вновь стоит в коротком списке на премию «Большая книга», в этот раз с новым романом «Брисбен». Многообещающая (или пафосная?) надпись на обложке гласит: «Автор бестселлеров «Лавр», «Авиатор»», что обязывает писателя на создание как минимум очередного бестселлера. К сожалению, при прочтении впадаю в тупик по нескольким причинам. Во-первых, утомляет неожиданная нудность и монотонность повествования, будто автора заставили это всё сочинить, а мысли его были далеки от «Брисбена». Гораздо более меня взволновала схожесть романа с предыдущими произведениями, упомянутыми на обложке.
Я беру эти три романа: «Лавр», «Авиатор» и «Брисбен», как отправные точки творчества Водолазкина. Первые два уже являются победителями премии «Большая книга». В хронологическом промежутке между «Авиатором» и «Брисбеном» были написаны другие произведения, но я рассматриваю последний именно в данном контексте. Поражает создавшийся контраст, причём «Брисбен» оказался не в выигрышном положении.
По прочтении этих романов понимаешь, писал их филолог, человек, который уверенно препарирует текст, его форму и лексический состав. Последний выглядит особенно интересно в творчестве Евгения Водолазкина. Ещё раньше Алексей Балакин в своей статье «Неисторический роман» о познании, отречении, пути и покое» отметил лексическую сложность «Лавра»: «Во многих местах текста есть на первый взгляд странные лексические вкрапления и анахронизмы… Так, старцы-наставники говорят на странном современном офисном сленге, юродивый Фома — балагуря и подпуская матерки, анонимный разбойник — как и полагается безымянному уголовнику. Но все они временами переходят на тот самый, «настоящий древнерусский», который в тексте романа о событиях XV века выглядит едва ли не чужеродно. Впрочем, одну вещь Водолазкин выдерживает твердо: обращаясь друг к другу, все герои употребляют канувший в Лету звательный падеж».
В «Брисбене» автор поднимает украинскую тему, всё чаще затрагиваемую писателями в последнее время. Здесь обнаруживаются отдельные удачные метафоры: «Однажды Глеб спросил отца, как так получилось, что путь – она. Тому що наша путь, ответил Федор, вона як жiнка, м’яка та лагiдна, в той час як росiйський путь – жорсткий, для для життя непередбачений. Саме тому у нас i не може бути спiльноi путi». В зрелые годы жизни Глеба национальный вопрос больше не поднимается. Хотя, смею предположить, данный ход мысли вкупе с филологическими изощрениями мог бы спасти сюжет.
В произведениях Евгения Водолазкина доминирующую роль занимает структура, так как сам сюжет достаточно примитивен и предсказуем, особенно в «Брисбене». Главный герой – Глеб Яновский, поп-звезда, тем не менее, характер его достаточно бледно прописан. Воспоминания о детстве и юности больше повествуют о его окружении, нежели о самом герое. В критических ситуациях он оказывается нерешителен и беспомощен. Для Глеба характерна та же скука, которой пропитан текст: «Жизнь в коллегиуме постепенно потеряла свою новизну и стала привычной. Настолько привычной, что перестала ощущаться как жизнь». Раньше писатель брал за основу героев сильных духом и мужественных. Глеб, как кажется, неинтересен самому автору, что делает персонажа картонным. Характеры остальных героев вовсе можно описать одним прилагательным – страдающие: Катя, жена Глеба, от своей бесплодности, Вера от онкологии, Анна от сумасшествия. А вместе с ними страдает и читатель.
Многие критики отмечают сложность формы романов Евгения Водолазкина. В «Лавре» и «Авиаторе» сразу видна схема. В «Лавре» – четыре этапа схимничества героя, в «Авиаторе» дневниковые записи самого Платонова, к которым затем добавляются записи его врача и жены. «Брисбен» в этом плане упрощён, здесь главы, повествующие о действительной жизни героя, чередуются с воспоминаниями о детстве и юности. При этом повествование уплощается, как и герои. Сама по себе сюжетная линия гораздо проще, нет воскрешений из мёртвых и юродивых, но дело, на мой взгляд, даже не в этом нанизывании эпизодов. Водолазкин умеет заинтересовать и привлечь читателя филологическими приёмами, которые оказываются гораздо сильнее идейного содержания романа. Увы, в «Брисбене» меньше таких изощрений и от этого он становится монотонным и нудным.
Автор опять-таки не без умения разбавляет своё произведение эффектными сценами, привлекающими внимание. Эпизод с поклонницей Янковского, заявившейся к нему домой с заявлением, что беременна от него. В итоге никакого ребёнка не оказалось, да и сюжетного развития эта линия не получила, зато читатель заинтригован. Или же трагическая судьба девочки Веры, дочери некогда первой возлюбленной Глеба – Анны. Девочка неизлечимо больна и погибает в конце романа. Разумеется, Глеб и его жена последние месяцы жизни девочки (которую уже называют «дочерью») проводят с ней, а затем глубоко переживают потерю. Не повторяется ли тут автор?
В романах среди главных героев обязательно встречается юродивый. Человек с незаслуженно трагичной судьбой, в конце обязательно умирает. В «Лавре» и «Авиаторе» это собственно и были главные герои. А в «Брисбене» – девочка Вера. И если повторение типологии героев ещё можно допустить, то полная копия персонажа уже кажется совсем непонятной. Гейгер – бесспорный прототип Майера (без сомнения тоже немец). В обоих романах они характеризуются как «рационалисты» и «теоретики», они достаточно скупы на эмоции, помогают главным героям, становятся друзьями, вхожими в круг семьи. Но в Гейгере прослеживается больше человеческого. Он переживает за своего друга, пытается помочь ему до самого последнего момента, но реалистичный взгляд его никогда не покидает.
«Мелькает ужасная мысль, что для больного человека катастрофа в каком-то смысле… Мысль ужасна своей неправотой» – фиксирует Гейгер во время авиакатастрофы. А ведь замечательный выход, с точки зрения мастерства автора. Болезнь, несомненно ведущая к смерти, прерывается несчастным случаем. В этот момент всё встаёт на свои места: Настя догадывается о тайне убийства Зарецкого, некогда донёсшего на её прадеда, Платонов раскаивается в убийстве, а Гейгер осознаёт необходимость и уместность неожиданной гибели своего пациента, хоть и не хочет в этом признаваться самому себе.
В критический момент отчаяния Майер покидает Глеба. Вообще все персонажи «Брисбена» картонны, каждый из них держится за свою крайность, будто бы не желая слиться с настоящей жизнью. В ранних романах этой болезни подверглась Настя в «Авиаторе», но другие герои всё-таки сохраняли живые черты.
Другая странность – повторение мыслей и сюжетных ходов, ранее встречавшихся в «Лавре» и «Авиаторе». Майер, будто срисованный с Гейгера, о нём уже говорилось выше. Забавным кажется упоминание «Робинзона Крузо», который в «Авиаторе» стал чуть ли не идеологическим произведением. В романе «Брисбен» Глеб тоже находит эту книгу: «Начал с Робинзона Крузо, прочитав которого, тут же перечитал ещё дважды… Стараясь ночью заснуть (теперь это удавалось с большим трудом), представлял себя на необитаемом острове. Или плывущим в подводной лодке. Во всех случаях от окружающего мира Глеба отделяла толща воды, и он чувствовал себя относительно спокойно».
Теперь о главных женских образах в романах. У Водолазкина они почему-то обязательно соотносятся с неудачной беременностью. В «Лавре» Устинья умирает во время родов, в «Авиаторе» Настя теряет мужа во время своей беременности, в «Брисбене» Катя бесплодна, а «беременность» украинской подруги Глеба переходит в фарс. Складывается впечатление, что схема используется автором не только в форменном построении произведении (главы, хронология), но и во внутреннем. Герою, чтобы разобраться со своим душевным разладом, необходимо обратиться к детским воспоминаниям (во всех трёх романах эта отсылка присутствует), затем появляется несчастная героиня с беременностью и заканчивается всё жертвой некоего юродивого. Разве что в первых двух романах юродивым является главный герой, юродивость эта проявляется в желании помочь другим людям, в «Брисбене» же на эту роль больше подходит девочка Вера. Однако можно и самого Глеба приравнять к тому же типу, по причине того, что Вера по-младенчески чиста, а юродивые, как правило, носят на своей душе какой-либо грех. Только за Глебом не наблюдается определённого греха, грызущего его душу. На нём не лежит прямого или косвенного убийства, что придавало весомости ранним героям писателя.
Ещё одно сходство «Брисбена» с «Авиатором» – предложение-лейтмотив, повторяющееся на протяжении всего произведения. Платонов в детстве от незнакомого старика слышит фразу: «Иди бестрепетно». Она сопутствует ему всю жизнь, тем самым направляя героя на верный путь. Несколько более необычен лейтмотив в «Брисбене»: «Жутко жуку жить на суку». Это скороговорка, которую Глеб слышит от учительницы русского языка: «Лишь послушав Лесю Кирилловну, чувства жука можно было понять в полной мере. Некоторые плакали, глядя, как стоя у стола, их учительница выпускала одну у за другой и они бесконтрольно (и жутко) летали по классу». Наглядно снижение серьёзности во втором примере. Серьёзности автора к своему произведению.
Рассматривая суть названия, можно прийти к схожим выводам. Брисбен – олицетворение рая для героя. Ни он, ни другие герои в Австралии не были, да и сам город упоминается лишь в паре диалогов. Можно с уверенностью сказать, что попасть туда стремилась мать героя: «Говоря о городе своей мечты, мать назвала Брисбен. Когда её спросили, почему именно этот город, ответила просто: красиво звучит… Годы спустя, когда Глеб уже заканчивал школу, Ирина на сэкономленные деньги хотела купить себе путевку в Австралию. Её вызвали на парткомовскую комиссию, которая должна была разрешить ей поездку, точнее, как выяснилось, – не разрешить», но Глеб не раскрывает, как он сам представляет этот Брисбен и нужно ли ему туда вообще. Складывается впечатление, будто автор написал роман, а название небрежно выудил из создавшихся диалогов.
Книга обречена на провал, если она названа бестселлером ещё до ознакомления с ней публики. Премиальный процесс превратился в бессмысленные соревнования, где произведения создаются не для читателя, а для самой премии. Но чем всё-таки должен руководствоваться сам автор? Рейтингом продаж или стремлением прославиться благодаря своему литературному таланту, как некогда произошло с «Лавром» Евгения Водолазкина?
