Борис КОЛЕСОВ. Певцы срединной России
Очерк
Знаете ли вы, что в Москве ежегодно считают соловьев? Нет, орнитологам интересны также и каркуши, хотя подсчет ворон приблизительный: тут цифры всегда округляют. Но вот отношение к нашим замечательным певцам уже иное. Ученые, а также их добровольные помощники, любители колоратурных трелей, фиксируют с точностью до садочка – до места столичного обитания – каждую птицу, что по весне радует горожан своими песнями.
Поимеем в виду: соловьи прихотливы. Весьма придирчиво относятся к окрестностям, кои услаждают звонким щелканьем и переливами песнопенья. Голосистые, они вам не наверное – именно что дотошливо доложат об экологическом благополучии хоть малого сквера, хоть обширного парка.
Услышишь по маю их призывные голоса – как раз точно спознаешь, каково живется в деревах ли, в кустах ли другим птахам. Кроме того – белкам, лягушкам, ежам и всяческой прочей живности, которой не зазорно обитать даже в городской черте.
Помощники экологов, любители птичьего мелодичного творчества, имеют свой интерес в обследовании зеленых уголков столицы: им заодно желается и нагуляться вволю, и получить послезимнее долгожданное удовольствие от встречи с прекрасным.
Преувеличения здесь нет. Соловьи – пусть они вам не курские – всегда расчудесные исполнители. Их мастерство трогает сердца людей. Не знаю, как на забугорных эстрадах, а у нас в России частенько услышишь со сцены клубов номера, называемые художественным свистом и напоминающие о разнообразных птичьих песнях.
Под мастерский свист ноги, как говорится, сами идут в пляс. Может, поэтому бытует в народе словечко – свистопляска. Тут вам и громкость задорная, и праздничное веселье, и удаль беззаветная, и особая бесшабашность вплоть до отчаянной стукотни каблуков – всё подразумевается. И даже видится бойкий характер народный, который, например, явственно проявлен в песне «Калинка».
Коль стремится «калинка-малинка» в разгон, то и душа вслед за ней летит в скоростном раже, несется в отчаянности самозабвения.
Народные песни дают нам примеры весьма интересные касательно своей близости к природе крылатых мастеров вокала.
«Записки охотника» И.С. Тургенева я прочитал в школьные годы, беспечные и жадные до новых впечатлений. С тех пор прошло почти полвека, когда беспечность наладилась в уход, более подготовленными стали походы в лесную чащору и на быстростремительную реку. А вот жадность насчет того, чтоб очароваться весенним пеньем птиц, посмотреть на следы кабаньих и оленных пиршеств в дубравах, возросла до масштабов пристрастного писательства. И соответственно – ведения скрупулезных записей в особую тетрадочку.
Потом заглянешь в нее – ишь, как подмечено! оно сгодится для описания лесного животного или певучей птахи.
При всем при том нисколько не ушло из памяти, как соревновались у Тургенева любители народных песен.
Сильное впечатление оставляло их мастерство на слушателей, на героев истории, и насколько высоко приподнимало человека это искусство – умение владеть голосом…
Короче говоря, Иван Сергеевич, будучи одним из героев рассказа, напрочь забыл обособленности своего дворянского образования, воспитания. Всей душой отдался гению песнопевных русских людей.
В свое время нам, ребятам, школьные учителя помогали увидеть народность «Записок охотника», авторское сочувствие вековой культуре вроде бы не шибко значительного крестьянского быта. Но уж коли кто внимательно отнесся к наставлениям, то неудивительно – надолго остались в памяти хотя бы те же самые тургеневские певцы.
Я впоследствии думал: откуда у простых людей, проживавших где-нибудь в деревенской глухомани, веками процветало мастерство певческое? Не иначе, брали они сие умельство от соседей.
Спросите, возможно: от каких еще соседей?
Так ведь – от лесных проживателей: коноплянок, синиц, свиристелей, соловьев.
Музыкальная культура деревенского быта… Что ж, навещал не раз в прошлом веке глухие лесные уголки. И когда не видел там сельских клубов, то уж заливистые птичьи песни как раз невозбранно лились в мои уши, вовсе не застегнутые на все пуговки. Знай слушай трели да подпевай, когда есть охота!
Однажды мне довелось провести весенние месяцы, богатые птичьими призывными песнопеньями, в той части Владимирского ополья, что примыкала к особо лесистому краю. К тем примечательным березовым рощам и ельням, где Волга, текущая издалека, встречается именно с широко величавым притоком – с Окой.
Владимирская Мещёра пусть не такая водообильная, как западная рязанская, более близкая к российской столице, зато полесистей будет и насчет всяческих боровых проживателей тако же – поизобильней.
Уж чего-чего, а повидал я здесь, вблизи от нашей деревушки, хоть вальдшнепов, хоть соловьев, чьи песни, точно, выдерживают сравнение со всеми прочими птичьими вокалами.
Однако… нет, повидал не то слово. В черемуховых зарослях приметить сладкоголосого певца вовсе не так просто. Почему?
Да ведь черемуха несравненно способная, чтоб устроить густое переплетение ветвей по берегам овражистых речушек. Там, сквозь зеленые препоны тесного древостоя, не то, что прогуляться, – продраться затруднительно. А мастерский певун всё ж таки невелик, по характеру визуально скрытен, что ему, громкоголосому вокалисту, как раз на пользу, чтоб супружницу заполучить и не попасть в когти быстрому поднебесному хищнику.
Кстати, здесь, в краях восточно-мещерских, хватает и сов, и соколов, и ястребков хоть больших, хоть малых. Были, были они, когтистые охотники, что исправно в свою очередь примечали в деревне раз да за следующим разом какого малого цыпленка в огородах.
Но у нас речь иная, не о хищных она промыслах, верно?
Поэтому вот такой последует разворот. Касаемо соловья, он, может, потому и безрассудно громок, что в черемуховой густоте любому глазу неприметен. Иными словами, есть у него резон не бояться чьих-либо когтей. Полетай тут недругу в завесе листьев, в сетке упористо гибких коротких и длинных веточек – как раз и сверзнешься!
Слушая дивные распевы, размысливал я про тургеневских умельцев, столь мастерски использующих примеры колоратурной лесной музыки.
Тут следует обратиться к такому феномену, как народное знание, закрепленное в словотворчестве. Имеется в виду знание условий жизнеобитания, в том числе ведение климатических, флористических примет, когда ведуны принимают к сведению особенности мира соседей – мира леса, текучих и стоячих вод, земли и неба со всеми живыми и неживыми существами. Ведь песни соловья уснащены в народном понимании столь богатыми словесными подареньями, что лишь знай отличай у лесного вокалиста, где дробь, где переливы. Где раскаты, где кукушкины перелеты, то есть волнообразные повышения и понижения тональности. Где стукотня, где непременные переходы и щелканье.
И когда тургеневские певцы принимаются за свое умельство…
Однако же посмотрите, как оно выходит по мнению Ивана Сергеевича.
Итак, принимается за дело первый из соревнующихся, голос которого был «приятный и сладкий». Он играл этим голосом «как юлой».
Он «беспрестанно заливался и переливался сверху вниз и беспрестанно возвращался к верхним нотам, которые выдерживал и вытягивал с особенным старанием, умолкал и потом вдруг подхватывал прежний напев с какой-то залихватской, занозистой удалью. Его переходы были иногда довольно смелы, иногда довольно забавны. Это был русский…».
Далее писатель дает определение голоса – русский лирический тенор.
Теперь не мешает вернуться к лесной музыке и приметить: переливы и переходы, волнообразные подъемы голоса и спады, знаменующие богатую тональность – это ведь не что иное, как соловьиное мастерство, до которого простые русские люди оказались куда какими охочими.
Вот и выходит, что тенора тенорами, а соловьи наши не ушли никуда.
Тургенев описал всеобщее удовольствие от соревнования подробно, весьма красочно, затем отметил, какое оно произвело действие на певца и как он, ободренный, «совсем завихрился и уж такие начал отделывать завитушки, так защелкал и забарабанил языком, так неистово заиграл горлом…» – словом, вот вам опять коленца соловьиные. Только, как говорится, на градусе новом, более высоком.
Средняя полоса России достаточно широка, чтоб от южных мест до северных наблюдать заметные изменения климата. Там, где потеплее, не охрипнешь, небось, на холодном ветру, запоешь, веселая птаха, именно что курским соловьем – звонким чистым голосом. В непременности явишь нам бриллиант музыкального творчества.
В краях более холодных пусть будут певцы не шибко известные, однако хватает и здесь свистунов-мастеров, свиристелей и коноплянок, чей вокал приятствен, мил, доставляет радость внимающим посетителям филармонического леса. Да хоть и скромные северные соловьи…
Как, например, не упомянуть Клинско-Дмитровскую гряду, что располагается поблизости от столицы? Это приметное холмистое поднятие у климатологов считается полюсом холода Московской области. Здесь приключаются морозы ниже 50 градусов по Цельсию. Смело относи ветренные здешние погоды далеко на север. Километров этак на триста-четыреста. И по совокупности примет считай: местные соловьиные семьи гнездятся где-то в вологодских краях.
Тогда что же, вологжане отнюдь не так уж милы дмитровчанам? Вот и нет!
По весне, когда просыпаются от зимней спячки овражистые склоны подмосковной Швейцарии, черемуховые заросли исправно гремят соловьиными песнями. Иногда запоздалыми, но всегда радостно ликующими, где бойкая громкая дробь перемежается столь развеселым щелканьем – свистопляска у тебя в душе! Калинка-малинка! Каблуки сами летят черт знает куда!
Птичка-невеличка. А запоет – лес дрожит. Слышали о такой пословице? Она присутствует в русском языке уже не один век и дает характеристику вполне достоверную хоть южным певунам, хоть северным. По собственному сужу душевному настрою. По майской музыке сужу, когда черемуховые заросли гряды приветствуют весну.
Конечно, соловьями не исчерпывается видовое многообразие, коим славятся певцы срединной России. В отряде воробьиных есть семейство вьюрковых, где хватает отменных мастеров голоса. Тут коноплянки задают тон, поскольку, по мнению знатоков, мало в чём уступают домашним клеточным солистам, то есть мелодичным канарейкам, известным очень широко.
Другое семейство – синицевых – мне по душе одним тем, что бодрое цвиканье услышишь не только летом, а в любое время: хоть по весне, хоть по осени. Начнут таять сосульки, снегу под стеклом у окна поубавится, и к моему дому прилетают любительницы хлебных крошек, семечек. Щелкают клювиками, мелодично цвикают.
Бывало, что по январю их примечал. Приятно за ними наблюдать, слышать их – удовольствие.
В ясный зимний день, когда мороз не очень трескуч и светит солнышко, синицы всегда заметны в городских лесопарках, где приготовлены для них кормушки.
При всем при том разве избежать им, бедолагам, неудобств, пребывая на морозном воздухе нашей средней полосы? Год на год не приходится, а всё же иногда запуржит так, с такой силой прохватит рощи морозом, что, как говорится, не возрадуешься.
Потому и смотришь на них, удивляясь, и восхищаешься их неумолчными голосами, стойким песенным цвиканьем.
Разве, назвав кроху-птицу бедолагой, я отразил в точности доскональное многообразие синичкиного пребывания на Руси?
В отряде воробьиных это симпатичное семейство не на самом худом месте. И лазоревки или князьки, и малюсенькие гаечки или пухляки, и московки, и длиннохвостые, и буроголовые, и сероголовые – все они, хоть порой и бедуют, находят пропитание, места для перезимовки. Но, ясное дело, не мешает и помощь оказать им в зимнюю пору.
Однажды воочию наблюдал я одну красавистую особу. По-видимому, она была из больших синиц. Что их отличает? Чтоб не вдаваться в подробное описание, скажу лишь о белоснежных щечках, о желтой грудке с черным галстуком, о зеленой спинке и голубоватом хвостике. Всё это признаки, имеющие для орнитологов существенное значение, когда надобно определить, что за гостья тенькает на ветке.
Неисправимые они бодрые птахи, эти синицы. За сию черту характера, может, особенно любимы нами. Помню один случай.
Дело происходило ясным днем при честном народе.
Шумели электрички, оглашая гудками окрестности станции. Сотрясали тяжелыми колесами высокую изящную платформу на бетонных столбах.
Но вот прилетела, спорхнула с тополиной ветки синица. С ходу присоединилась к серой бесцеремонной стае воробьев, нисколь не родной, не единоутробной, как выражаются в народе. Не такой, чтоб своей кровь от крови.
Сторожко – не забывая оборачиваться на соседей – начинает по их неугомонному почину шнырять у перил, щелкать клювиком по шелухе. Головкой крутит, как заведенная, ускользает от наскоков серых соперников.
Подлетает еще одна синичка, она заметно меньше, хотя в поведении особо крупной отлички не видать. Может, дочкой слывет у той, что первая объявилась, поскольку подскок у малышки чуточку иной. По-девчоночьи суетливый и даже какой-то неуверенный.
Не исключено все-таки, что ей прямая родня те же гаечки: именно у них такие головки – более темные, отдающие чернью.
Вообще-то как раз синицы к нашим малым птицам, в их кормящиеся говорливые стайки, залетают частенько. Есть у красавистых особ привычка в охотку присоединяться к разным родственникам по воробьиному отряду.
Азартная охота за ядрышками подсолнуховых семечек продолжается на глазах пассажиров, и те вынуждены вежливо обходить щебечущих гостей. Кое-кто из молодых даже подбрасывает к ограде хлебных лакомств, булочных крошек. Питайтесь, нам не жалко. Ничуть не желаем скаредничать, нам – интересно!
Чтоб набучить, набедокурить на пиршестве, этого у синиц нет ни капельки. Всё та же у них повадка – сторожкая, а у воробьев, конечно, хватает что прыжков, что гама хлопающих крыльев.
Прошла мимо парочка при барабанистом транзисторе, и последовала заметная подсолнуховая подсыпка. У пернатых вновь пошла торопливая охота. И первые скоростники в ней кто?
Шныри-воробьи?
Как раз белощёкая невеличка, что стало мне очень непривычным зрелищем. Хлопотуньи клювиками вильнут – порх, прыг и во вторую очередь прыг дружка за дружкой.
В мгновение ока большая охотница клювиком щёлк, за ней поспешает маленькая и тако же – щёлк.
У них забота: где тут ядрышко прячется? оно сгодится нам обязательно!
Пока тяжеловатая стая подлетит, отважные синички уже успевают проверить угощение на предмет содержания.
Вот какие они быстрые да отважные, зеленые спинки, ловкие хвостики! А, господа воробьи, отрядные хозяева? Запаздываете вы малость, чтоб не сказать нечто большее.
Порх-прыг-виль-родственницы не иначе творят чудеса, так как на диво умненькие и многое понимают.
Знают нынче: электричек бояться нечего, пассажиры здесь добродушные собрались на платформе. К тому же вы, завсегда взъерошенные шныри, неразворотливы, когда начнешь соревноваться с вами.
Храбрость синиц продуманная, и потому она вызывает почтительное уважение. Ну ведь каждая молодец молодцом, что тут еще скажешь?! А чуть отлетит птаха в сторону – мигом встряхнется, приведет перышки в порядок. Сядет на ветку дерева повыше и обязательно весело цвикнет. Раз, и другой, и третий.
На всякий поступок ловка: что семечки пощелкать, что протенькать насчет своего бодрого настроения.
Соловьи – они ведь относятся в отряде воробьином к семейству дроздовых – посолидней глядятся синицевых. И, видимо, имея более значительный объем легких, в соответствии с законами физики производят сладостных звуков побольше – поют громче и звонче. А та же коноплянка, которая даже обычной синички меньше, соответственно выводит рулады вполне тихие. Но до чего же они хороши!
Вот говорилось уже: эти крошечные пичужки в мастерстве под стать канарейкам. Оттого хватает любителей держать крохотулек в клетках, чтобы наслаждаться их затейливыми переливами. Там, ясное дело, нет заморских вывертов, а есть всегдашнее проникновенное милое напоминание о российской лесной музыке.
Уж такая невеличка эта птичка. Однако не зря ее причисляют к воробьиному отряду, потому как храбрости ей не занимать стать. Повадка певуньи достаточно независимая, чтобы уважать ее не за одни лишь рулады.
Впрочем, синицы тоже производят впечатление своим бойким нравом. Может, русский народный характер проявляется в любимых моих певцах? Касательно стопроцентной вероятности… не знаю. И не стану утверждать того, чего не знаю.
Но если автору этих строк очень по сердцу песнопенья, творимые по обширной срединной России, почему не задаться сим вопросом? Пусть нет тебе ответа, а на душе всё едино становится тепло.
Музыка леса столь близка музыкальной культуре крестьянского стародавнего быта, всей российской исторической ретроспективе, что не миновать нам призадуматься.
И города вставали, и население росло век от века, и всё же среда русского обитания давала себя знать. Дает по сию пору.
Не случайно заговорил о лесе. Подозреваю, рощи нравятся больше, нежели городское многодомье, и тем же синицам-московкам, и лазоревкам, и длиннохвостым красавицам. И уж обязательно ремезу, который вьет гнездо из растительного пуха. Он подвешивает свое обиталище именно что на ветке в тихой роще.
В народе говорят: «немного синичка из моря упьет». Имеется в виду малый объем ее разового обеда, и потому в городских поселениях хватает желающих подкармливать юрких гостей такой дорогой пищей – салом.
По зимнему времени те часто навещают горожан. Подобное поведение у них вошло в обыкновение.
У шустрых воробьев учились науке проживания вблизи людей. Разве не так?
Догадка возможно что и не лишена оснований. Нынче синицевые, записные лесные обитательницы, большие и малые, лазоревые и черноголовые, охотно летят к разного рода кормушкам что в парках, что в каменных колодцах дворов. Что в хозяйственных насаждениях – в лесопитомниках.
Тут им и булочное пропитание, и пшено, и семечки подсолнуховые. Сейчас вспоминаю: охотно платформенные гости подбирали жареные ядрышки у ограды.
Вот как оно получается. Вслед за воробьями синицы не против того, чтобы присоседиться к столичным людям. Неуж все прочие в этом отряде пернатых склоняются к тесному совместному проживанию с городским человеком?
Нынче услышишь в нашей столице хоть соловья, хоть синичку. Что касается коноплянок… нет, не встречал пока в Москве. Но в близких лесах доводилось видать их гнездышки.
Если шла уже прежде речь о шустрой воробьиной повадке крохотули-пичуги, значит, как раз не беспричинно. Поселяются маленькие певуньи обычно в перелесках, в низких кустах. А когда со времен Киевской Руси пошли сады от Днепра, да к медлительной Оке, да к широкой Волге и дальше в Заволжье, то и в невысоких вишенниках восточных селян стали звучать песнопенья, греющие по сей день наши сердца.
У меня в саду по весне свила гнездышко отважная коноплянка.
Родственники по воробьиному отряду ей подсказали, а может, что сами люди приучили милых песельников не бояться, но только приметно было: соседка не торопилась облетать стороной мой дом.
К нам окрестные коты заглядывали частенько, ёжик по вечерам шебуршился возле крыльца, собаки наведывались к сахарным косточкам у дорожки, ведущей к вишням. И всё же коноплянка держалась, не покидала нас, пока не вывела птенцов.
Гнездо было в развилке деревца на высоте метра-полутора. Ствол, к счастью, оказался котам не в подъем, слишком тонким для того, чтобы лезть со всей кошачьей ловкостью наверх.
Опасным гостям не достать птенцов, а люди старались не тревожить невеличку-мамашу.
Знала, что ли, здесь живут обязательные приятственные души? Это ее дело, важно – не подвела она свой храбрый воробьиный отряд.
Кто-кто, однако я и сейчас ею горжусь. В равной степени, как и другими любимыми своими: крылатыми певцами. Есть у меня резоны пристрастно отличать их достоинства, их близкородственные отношения с русским национальным характером.
Что мне теперь ни говорите, а различаю в народных инструментах, на которых сотворяется музыка, различаю, вижу явственную перекличку с филармоническим творчеством леса.
Как поет коноплянка? Выводит мелодию не очень громко, зато с разными затейливыми переливами. Вот и взяли русские дудочки от коноплянок свою негромкую приятную переливчатость.
Балалайка научилась бойко тенькать, наподобие синицы.
Бубны поимели соловьиную стукотню и дробь. Трещотки опять-таки пригодились, чтобы имитировать птиц.
Рожки сгодились. Да хоть и ложки. Небось, жизнерадостные ложечники не уступят никому в развеселых ритмах, а?
Оркестры, где русские народные инструменты играют заглавную роль, завсегда готовы порадовать желающих своим бодрым настроем, искеусством импровизации, зажигательностью мелодий, ритма.
Музыкальная культура – народная русская – достойна удивления, почитания, восхищения в случае пусть писательском, тургеневском, пусть в каком ином. Даром, что родилась она в незапамятные времена и уж никак не миновала глухих лесных уголков. На сей счет нет у меня сомнений.
