Сергей ШУЛАКОВ. Вопреки безвременью
Киляков В. Посылка из Америки. – М.: ИПО «У Никитских ворот», 2019. 552 с. 500 экз.
Как и во многих рассказах и повестях, собранных под этой обложкой, в «Неугомонном» присутствует Великая Отечественная война. Василий Киляков не пишет военную прозу, но война и Победа постоянно появляются в его реалистических произведениях – в воспоминаниях героев, в экстраполяции на события в Чечне, в рассказах о судьбах вернувшихся в деревню бывших военнопленных – без нее просто никак нельзя обойтись, слишком велико значение для каждого. «Неугомонный» – пожилой деревенский кузнец Данила, маркер времени проявляется в его ворчливом диалоге с женой, сетующей на скудную пищу: «Кругом сыр-бор, всю Русь-матушку растащили, а ей только чрево набить. Хлеб-то нам не довезли из Центральной с элеватора, да, может быть, он, хлеб-то, прямо в Чечню и пошел, нашим детишкам увезли... Надо обуть-одеть. Прокормить. А?». Стало быть, начало 1990-х.
Возможно, сравнение не совсем корректно, но есть еще в нашей новой литературе небольшая группа авторов, которые умеют по-шолоховски точно, достоверно, в деталях передать народный язык той местности, в которой, возможно, выросли, или долго жили, впитывая строение фраз, диалектные выражения, эмоциональность говора. Для Василия Килякова это рязанская земля. Кузнец завтракает картошкой в мундире: «"Бессолая, как трава", – мысленно говорил себе Данила, перекосив губы, и обжигаясь. Не обращая внимания на еду, он невольно стал думать о Чечне, о сыновьях, ушедших служить по контракту… Голодно, поди, им там…». В размышлениях очерчен портрет кузнеца: «Но больше всего терзался кузнец воспоминаниями о дочке Маше. Помнилось ему: работает он в слесарке, в хорошее время, на станке. Станок токарно-винторезный визжит резцом, гонит стружку. Которая из серебристой становится черной на глазах, остывая. Вдруг крикнут ему, тронут за плечо. Он снимет очки – и вот она, Машутка, тут и есть – пришла с обедом. Суп в горшке, каша с маслом в большой железной миске, как и сам он, бывало, носил отцу в далекие прифронтовые времена… Сядет, и все щебечет, все щебечет. Все расскажет, век слушал бы ее. Вспомнил, и душа обмякла. Лицо расплылось в улыбке…». Работа на станке – хорошие времена. Каша с маслом – тоже. А теперь – ни станка, ни масла.
Рецензия, критическая статья, не должна содержать пересказа, но «Неугомонный» – исключение. Здесь приходится следовать за текстом, детали которого органично, словно сами собой, ложатся в композицию, обманчиво простую, линейную – описание монотонного дня от пробуждения героев до позднего весеннего вечера. Вот председатель на «Ниве» едет навстречу, через мастерские, от которых остались одни развалины. Данилина жена Степанида – к нему: муж работает, а копеек, что обещаны, и тех не видит. «Дадим, дадим, бабка, не деньгами – так вот отсеемся, пшеницей, натурой отдадим. Время – сами знаете, хуже войны, загнали село, запарили… Хлеб по закупке все дешевле, а спекулянты, гля… Нарочно валят. Под корень секут». Разговор заходит о Чечне, о том, почему так неумело воюем. Председатель горько объясняет: «У них – вера, батя, а у нас?..».
Старики идут в кузню, видят: «тракторист-частник промчался напрямую по колеям, спьяну заснул за рулем и мотал от тряски головой, как мертвый. Председатель кинулся наперерез, стал кричать и махать руками… Молодая зелень блестит на солнце, но не радует глаз. По селу разруха, как от бомбежки. Молодые уехали на заработки в города или по вербовке, детей кинули на родителей, на бабок… – И что из них выйдет, а?.. – Из кого? – Да вот, из детишек-то… Сироты при живых родителях…». Данила, родные дети которого воюют в Чечне, не может не думать о встреченных на дороге ребятишках. Сельская ли это отзывчивость, или доброта уходящего поколения, истребляемая новым индивидуальным прагматизмом, но от потери этого качества становится страшновато.
Василий Киляков не экономит на стиле, все кажется ему важным, достойным описания, метафоры. «От дороги вдоль выгона, чуть влево и вперед, и вот она, тут и есть, кузня-кормилица, присела у глубокого оврага. Серо-седая, как старая и добрая мать. С покосившимся одним-единственным окном. А вокруг – старые розвальни, ломанные плуги, рессоры, динамо от трактора – все ржавое, гнилое, в земле и зеленью заросшее… – Ждут, – говорит Данила, подходя к кузне. – Все ждет хозяина».
Неодушевленное железо, по неосознанному внутреннему убеждению старого Данилы, все же ждет человеческой заботы, и может принести пользу. «Сколько людей потело над рудой, железо из нее выводили!». Но хозяина нет, в людях души – меньше чем в ржавеющих механизмах: на крыльце выпивают трое мужиков, все в обносках, «воняло кислым, давно не мытым». Такого рода физиологизмы, как элемент шокирующего реализма, редко бывают уместны, и обычно свидетельствуют о безвкусии автора. Но здесь вполне оправданы художественной задачей. «– Посмотрю я на вас, мужики, ровно через молотилку пропущены: излом да вывих. В город на заработки и то не годитесь, сеете плохо, с плугов да телег все гайки порастеряли. Ребятишек-то, поди, и тех не могёте, а? Бабы-то ваши все телевизор смотрят? – Не выключают. Им не до нас, а нам не до них… А нам еще и лучше… Нам – пускай смотрят… А работа – какая работа с похмелья… Работа, она не кой-там чего, может и постоять…».
По настроению видно, что мужики не спорят, не бранятся, а как-то даже и оправдываются, хоть своего предосудительного занятия и не прекращают. Данила старше, все же что-то человеческое в них осталось, да и спрятались они от председателя, словно непрошенные гости, у него на кузне, на отшибе… К тому же кузнец на селе в народных представлениях исстари – то ли мудрец, то ли колдун, и это уже смысловой прыжок в давние народные традиции, вековечный сельский уклад. И точным, саркастичным полунамеком в диалоге определен побочный, а часто и основной эффект телевидения, отупляющий и разлагающий.
Старый кузнец с женой принимаются за ежедневный ритуал. Данило с озорством командует: «Стешка, дуй!..». Степанида, раздувая фиолетовое пламя на древесных углях, «балагурит в тон мужу: – Данила, куй!». А сама думает, чем кормить мужа в обед: в доме мука да пшенка, к картошке утром почти не притронулся… Хлебают постные щи из крапивы, жена уговаривает прилечь, но Данила снова собирается в кузницу, до вечера обещал отковать детали. « – Успеешь. У них все срочно… – Да ведь не для них ости-то, для России!.. – Нужны ей твои ости-то, России, ржавые твои железки… – Глупая ты старуха! – обиделся Данила. – Без железок ни плуга, ни бороны не изладишь. А не изладишь – насидишься без хлеба. Помнишь, еще по молодости-то плакат висел в конторе: "Не только штык, но и колос врага колет". – И-и, вспомнил! От нынешних-то врагов ни колос, ни штык не спасет, не-ет… Их ныне не видно. В атаку на них не пойдешь, круговую занимай оборону…». А в конце дня Данила еще и чинит старушкам старые, дырявые посудины, которым место в сборнике металлического лома – но других-то нет, и отказать он не может.
Первая часть рассказа, развернутая, эмоционально сильная, ее хватило бы на самостоятельный сюжет. Потому вторая, основной конфликт, на ее фоне кажется не второстепенной, но равной. К старикам приезжает сын, тот, что награжден медалью. Он, оказывается, уже не в Чечне воюет, а работает в столице охранником у богатого коммерсанта. Привез виски – старик морщится. Сын жалуется: офис у шефа в бывшем детском саду, что он арендовал и перестроил, покупает подряды на строительство и перепродает. Сын, охранник, живет в Подмосковье, на работу дорога – два с половиной часа, иногда неделями ночует в каморке в офисе. Привозит хозяину девиц для развлечения, нанимателя ненавидит: «Да я бы в горло ему вцепился, но деньги нужны». Жилище родителей кажется ему убогим: « – После войны, поди-ка, так не было, а?» Отец отвечает: « – После войны так и было. Только лучше: вера была… Да ведь и теперь война? Война, похоже, и не кончилась». Старик знает: разруху, голод пережить можно, была бы перспектива, вера в будущее. Если отняли и ее – опорой остаются лишь внутренние резервы. Столько ли у нас, сколько у тех стариков? Не отчаялись бы мы в тех обстоятельствах, не опустили бы руки, беспомощно ускоряя неизбежный конец обидой и печалью? А фото с медалью, что прислал отцу – это фотошоп, «современные технологии». Когда захмелел, брякнул: «Предлагаю выпить за то, чтобы эту вашу деревню похоронили скорее, смели бульдозерами, а стариков дети в город повывезли. Пусть хоть под конец жизни поцарствуют».
Василий Киляков избегает черной безысходности, его герои не бездуховны, они способны сопротивляться трагическим условиям существования. Старый кузнец прибегает к единственному источнику помощи, который в такой ситуации возможен. По-матерински снисходительная Степанида уговаривает сына переночевать не в доме – в бане. Говорит о Даниле: «под иконой стоит и крестится. Ой, Петя, до чего страшно крестится-то. Медленно, широкие кресты кладет. А сам как каменный будто…».
Скажут: времена сейчас другие, упадок миновал. И все же признаки нового, не устоявшегося, порой чуждого уклада остались. Рассказы Василия Килякова актуальности не теряют. На этих людях, на стариках, страна выстояла, они передали традиции честной, созидательной жизни вопреки жуткому безвременью.
Рассказ, давший название книге – «Посылка из Америки», об одинокой старой деревенской женщине, что не дождалась мужа с войны. Герой-рассказчик ей знаком, пережидает в ее доме непогоду, и неграмотная хозяйка просит почитать вслух письма, что хранит в ящике из-под посылки с иностранными почтовыми знаками. Муж ее оказался в США, она даже точно не знает как, догадывается, что попал в плен, а потом побоялся возвращаться… Во времена так называемой оттепели писал, даже посылку прислал с гобеленным ковриком, на котором выткана молодая индианка с луком и стрелами – более чуждого, нелепого образа придумать сложно. Но Марфа повесила коврик на стену, глядит на него, вспоминает мужа. «Последнее письмо дышало ностальгией, Митя заболел и с тех пор ни писем, ни посылок не присылал. В последнем письме Дмитрий Попов проклинал войну и чужбину…». Тяжелая, печальная, почти безысходная ситуация. Но в каждом рассказе Василия Килякова всегда теплится надежда. « – Я ему до войны троих дочерей подарила, а сына так и не довелось ему поглядеть, на фронт взяли… Бабка Марфа отыскала фотокарточку сына с женой и дочкой, не умолкая рассказывала о муже, о тихой мирной жизни до войны, а то – вспоминала ссору и нужду».
Целиком светлый, оптимистичный фрагмент книги Василия Килякова – традиционный охотничий рассказ «Вкус охоты»: «Эх, и красотища! Красотища же. А? Так бы и съел всю природу! И березовым соком запил!».
Мы уже думали, что подобной литературе, сочетающей классическую традицию, тонкие психологические нюансы, полноценный язык во всем его богатстве – прежний литературный, с уместным использованием просторечий, точные линии пейзажных иллюстраций, больше не суждено завладеть вниманием читателя. Что ее место прочно заняли паралитературные направления, фантастика, дешевый юмор, формирующие погрязших в невежестве интеллектуальных и моральных неудачников. Василию Килякову удается реанимировать, омолодить классическое направление русской прозы. Чего писателю это стоит в нынешних условиях, можно только догадываться. Но на его мастерство и искренность читатель с неизбежностью ответит заинтересованностью.
Ещё об это книге можно прочитать здесь
Купить книгу Василия Килякова «Посылка из Америки» можно здесь и здесь
